Приевшаяся история (СИ)

========== Длинное предисловие к коротким последствиям ==========

Северус покинул госпиталь Святого Мунго, чуть больше месяца проведя на грани жизни и смерти. Как только возвращающееся здоровье позволило, он принялся по привычке руководить собственным лечением. Выпросил у Поппи лично принести его любимый котел. Полил бальзам на душу сказав, что только ее руки способны врачевать по-настоящему. И поднял больницу на уши, принимая сомнительных личностей, тащивших незнамо что за пазухой.

Нанесенные змеей раны открывались постоянно, как и у Уизли-старшего в свое время. Снейп просыпался в липкой сырости мокрой насквозь от крови подушки, с пропитанными бинтами и волосами, колотящимся в агонии сердцем, перекачивавшим остающуюся ценнейшую влагу. Тогда перед мутнеющим взором всплывало воспоминание о нападении змеи, последних каплях заготовленного противоядия из разбитого флакона (чары неразбиваемости на него накладывать было нельзя: слишком хрупкая субстанция внутри). Этого не хватило для нейтрализации всего попавшего яда, но точно хватило, чтобы не умереть мгновенно.

Можно было слить Гарри толику бессвязных воспоминаний, из которых выстраивалась жалостливая, но ни о чем особенном не говорящая мозаика. А когда детки, подталкивая друг друга, еле переставляя негнущиеся ноги, покинули Хижину, можно было действовать и самому. Он пытался исчезнуть без следа, по-пластунски покинув ее дощатый пол и спалив мерзкое логово, никогда не скрывавшее ничего хорошего за своими стенами. Снейп уполз, но понял, что умирает. Умрет сейчас, просто снаружи, на свежем воздухе, глотая его бесполезными, слишком большими порциями вперемешку с дымом.

Но его нашли… И начался этот месяц агонии. Он жил на кроветворном зелье, на меняющихся ранозаживляющих составах. Упрашивал отпустить его с миром, ибо миссия точно выполнена и надобность в нем отпала. А в ответ получал утверждение, что такой герой должен жить на радость всем. Гарри постарался! На самом деле этот бред предназначался ему лично, как залог доброй памяти после всего того мерзкого, что можно было совершить, испытывая ненависть к отпрыску Поттера. Не лечилось это душеспасительными беседами старого интригана, не особенно-то и озабоченного воспитанием взаимно благостных чувств между ними.

Наконец, надежные поставщики доставили яд всех тех змей, что он заказывал, и можно было приняться за составление приблизительно похожей белковой субстанции, разлагая их на составляющие, смешивая, разбавляя и усиливая одни пагубные качества, уменьшая и преобразовывая другие. Он помнил разъятую цепочку формулы яда Нагайны, мог воспроизвести ее с закрытыми глазами. Этим сейчас и занимался. Больничная палата окончательно превратилась в лабораторию, наполненную колбами, штативами с пробирками, центрифугами, реагентами. К маггловским средствам пришлось прибегать для скорости. Одним таким неудачным утром, только всплыв из мутного болота обескровленности, он попросил жидкостный хромотограф.

***

— Что это такое? — спрашивал дежурный целитель.

— Это страшнейший темномагический артефакт! — я пошутил, надсадно кашляя, но бинты еле давали вздохнуть, не то что разойтись ранам вновь. — Дайте мне бумагу. К сожалению, как это ни смешно звучит, понять меня дано только Грейнджер.

М-да, было так тошно, что письмо хотелось начать со слов «Дорогая Гермиона!» Но это вряд ли помогало действовать скорее, и на бумагу легли слова «Мисс Грейнджер… Пам-пам-пам… Достать его получится только через Министерство. В свободной продаже этих маггловских машин нет!»

Как только мой заказ доставили, занудная, изрядно повзрослевшая с момента последнего боя Гермиона Грейнджер поселилась в моей палате. Ассистентка из нее была великолепная, скрупулезная. Жаль, что она не собиралась получать дальнейшее классическое магическое образование. Всех главных участников сражения с Темным Лордом — да, я так его называю до сих пор, как бывший последователь (бывших пожирателей не бывает) — завертела бюрократическая машина. Особенно сильное давление ее жерновов пало именно на талантливую магглорожденную ведьму. Она как раз занималась интеграцией мира магглов в волшебный. Не самая дурная затея, но неужели не было иных подходящих персон?

Этих магглорожденных всегда было предостаточно. Чего греха таить, я и сам ходил в маггловскую школу до одиннадцати лет и потом из чистого любопытства и ненасытности ума старался следить за новинками мысли магглов. Хромотограф мне не в пророческом сне приснился.

Она толклась и толклась рядом, кидая взгляды украдкой. Научилась быстро и ловко перематывать повязку. От нее всегда довольно вкусно пахло. Уходила только на ночь, как-то тяжело вздыхая и с каждым разом все тяжелее и тяжелее. Пока в палату, наконец-то, не заявился Уизли.

Никого война не красит! Он осунулся, поблек, стал похож на куцехвостого, поджарого рыжего волчонка, который голодает и охотится в каких-то бесплодных скалах. У него даже оскал соответствующий появился. Я ел как раз больничную баланду, субстанцию малосъедобную, не соленую, не горячую, жиденькую… Потому по старой привычке издеваться предложил ему молча отведать моего обеда.

Гермиона излишне суетилась, заламывая руки. И становилось понятно все. О Боже, какой банальный треугольник! Она посчитала, что самое время полюбить меня. Раскусить ее мог такой шахматный стратег, каким был Рональд. Непонятно только, как он мог предположить, что я в состоянии ответить взаимностью кому бы то ни было?!

— Рональд Уизли, выйдите вон! — он побледнел, но я не закончил. — Вернетесь за мисс Грейнджер через семь минут.

— Семь минут… Годы никого не щадят! — он сморщился, не в силах смеяться над собственной шуткой, которую я, кстати, оценил.

— Это «опыт — сын ошибок трудных», — парировал я с кислой миной.

— «И гений — парадоксов друг…» — Рон ответил машинально.

Однако же, вот с кем стоит пообщаться в будущем, которое окончательно подопрет ровно через семь минут.

— Гермиона, потрудитесь объяснить, какого бешеного соплохвоста сюда принесло вашего жениха?

— Я… ну… в общем… дала ему повод думать, что между мной и вами что-то есть…

— Если подойти к вопросу с точки зрения элементарной логики, то вы в последнее время проводили со мной весь световой день. А если отмести логику, то вы, по всей видимости, перестали уделять мистеру Уизли должное внимание и, возможно, опрометчиво нелестно отозвались о каких-то его качествах.

— Умственных способностях, — пробубнила она под нос.

— Как раз в тот момент, когда я изменил о них мнение окончательно, и в лучшую сторону! Послушайте меня. Я не хочу быть особенно многословным. Последний вопрос. Я подал вам повод думать, что мой интерес простирается дальше научного? Вы невероятно помогли ускорить разработку лекарства, мисс Грейнджер! И только!

— Вы используете людей и топчете их чувства! — выпалила она в сердцах.

— Ох, Гермиона, я стар и болен. Красных кровяных телец и объема циркулирующей крови в моем организме еле хватает на обеспечение вялой умственной деятельности, а уж на фантазии о бывших студентках и сколь-нибудь приличное подобие эрекции тем более…

Она покраснела и выскочила. Лучше всего доказывает теорию о том, что она себе все надумала. Желай она меня чуть больше, чем жалей, кинулась бы доказывать обратное со всей горячностью естествоиспытателя.

В палату заглянул Рон. Судя по выражению лица, он хотел просить прощения. Чудеса воспитанности! Но я преувеличенно бодро для своего состояния замахал руками. Перед глазами все замелькало. В забытье посетило приятное видение.

Лили совсем маленькая, еще до школы, изображает своего двоюродного дядюшку, подставив прядь волос вместо усов, подперев ее выпяченными губами и напыжившись, говорит что-то странное. А я смеюсь, лежа на траве, и рассеянная тень деревьев колышется.

— Северус, — она поправляет волосы, проводит пальцами, словно расческой, — когда ты, наконец, поймешь, что я не знаю всего того, с чем ты продолжаешь жить. Я живу только в твоем уме. Я, в общем, не против продолжать существовать в памяти. Ведь все это было, и вычеркивать эти моменты, отрываться от собственного детства, наверно, травмирует еще сильнее. Но я разговариваю на философские темы в последний раз. Потому что это ты разговариваешь за меня. Будешь еще так делать, больше не приду и не скрашу твое одиночество.