Трудности взаимопонимания (СИ)

Наши намерения для нас гораздо яснее наших действий,

и это ведёт к большим недоразумениям в общении с другими людьми,

ведь для них наши действия гораздо яснее наших намерений.

Эрнст Ф. Шумахер

Холодно. Сыро.

Зарывшись поглубже в ворох грязных одеял, высунув только нос, я дрожу, мечтая о том, чтобы меня обняли теплые мамины руки. С тех пор как город обесточили пришельцы, нет возможности согреться с помощью батареи и приготовить на плитке еду. Я не могу даже разжечь костер, потому что на сигнал дыма прилетят Они. Люди, как крысы, теперь прячутся по подвалам: только метровый слой камня над головой спасает от смертоносных машин.

Темно. И оглушающая тишина вокруг. Раньше ночами были слышны крики: люди выбирались из укрытий, чтобы найти еду, и попадали в распыляющий их на атомы свет с кораблей. Я перестала ходить по ночам, выбрав более безопасный день.

Вот уже две недели я не встречала ни одного живого человека: только тишина и развалины кругом.

Все произошло быстро. Думаю, человечество не так представляло свой конец - надеялось, что хотя бы поборется.

Впервые пришельцы появились месяца два назад: их огромные тарелки нависли над крупными и маленькими городами. Выбрав площади, спустили трапы. Я смотрела прямые трансляции круглыми глазами: бесформенные неповоротливые твари спустились к людям и начали вещать противными скрипучими голосами. Их отвратительный крик раздавался на мили вокруг. Хотелось пригнуться и закрыть уши руками.

- Ууууууррррррррриаааааа! Ууууууррррррррриаааааа.

Как будто трубит слон, усиленный в тысячу раз.

Кто-то доверчиво решил, что так Они общаются, но даже простому обывателю было ясно: это предупреждение или даже угроза.

Первая группа ученых, языковедов и военных, вошедшая внутрь корабля для “установления контакта”, не вернулась. После чего пришельцев было решено атаковать.

Все оказалось напрасно: едва прозвучал первый выстрел, и вся техника земли перестала работать. Электричество вырубилось, часы повсеместно встали, и даже затворы старого автоматического оружия отказывались посылать пулю во врага. Человечество было обречено.

Корабли летали над городами и планомерно уничтожали население. Первую неделю невозможно было спать от тонкого гула двигателей тарелок над головой, ищущих новые жертвы, и предсмертных криков, смешанных со “слоновьим” общением.

Потом криков стало меньше. А затем, когда в одну из ночей мой отец ушел за продуктами и не вернулся, наступила убийственная тишина.

От мысли, что я осталась совершенно одна, я сходила с ума. Но инстинкт выживания - сильная штука.

Дрожу. Осенние ночи в Форксе неприятно холодные. Прежде я не задумывалась, как далеко на север забрался человек, выживая в неподходящих для него условиях. Теперь, когда обогревателей больше нет, становится ясно, как мы слабы физически и как сильно зависим от технологических достижений человечества.

Мне придется выйти сегодня: голод скручивает желудок, толкая на безрассудство. Все запасы крупы я уже съела: давясь твердыми крупинами, вымоченными в дождевой воде. Потому что водопровод тоже давно не работает.

Мне нужно добраться до супермаркета, и я придумала, как. Беру старую волчью шкуру, висящую на стене - Чарли был полицейским, рыбаком и охотником. Всовываю руки и ноги в “лапы”, накидываю голову волка как капюшон и встаю на четвереньки. Неудобно. Но зато я останусь жива.

Есть ли смысл в том, что я делаю? Только лишь продлеваю свои мучения. Очевидно, что долго мне все равно не выжить в опустевшем мире: когда-то припасы кончатся, и я умру от голода, не имея возможности свободно выходить на улицу, охотиться и разжигать огонь. И все же я не готова сдаться сегодня…

Теперь корабли летают реже. За ночь я слышу их гул всего лишь пару раз. А днем, бывает, они вообще не появляются.

Ноги и руки в мозолях и грязи, когда я добираюсь до места. При любом подозрении на приближение пришельцев я ныряю в ближайший подвал. Теперь я у цели, и спазмы голода особенно сильны.

Я не знаю, насколько хорошо пришельцы видят, но люди исчезали и из собственных домов. Лишь в многоэтажках оказываются разрушены крыши и частично здание, примерно наполовину - из этого я делаю вывод, что определенный слой бетона - помеха для Них.

Фундамент нашего дома очень толстый, наверное, благодаря ему мы и выжили. Люди в правительственных бункерах наверняка выжили тоже, а также те, кто успел укрыться в метро. Но что они будут есть?

Нарушая тишину, я собираю с полок все, что можно есть без приготовления: консервы, хлопья, шоколадные батончики. Мне жаль, что я не могу взять столько, чтобы потом месяц не выходить: “сверху” все должно выглядеть естественно, собака не смогла бы тащить на себе рюкзак. Набитый мешок я привязываю к животу. Теперь я “беременная” собака.

Отчетливый гул инопланетных двигателей приводит меня в панику: я мечусь, ища место для спасения.

Я не знаю, сработает шкура или нет. Не знаю, есть ли в супермаркете глубокий подвал, и доступен ли он, или закрыт на замок.

Канализация на середине улицы выглядит привлекательно: люк сдвинут в сторону, над головой будет два метра земли. Но как собраться с духом выйти под открытое небо?

Пока я страдаю, на углу улицы появляется человек. Он бежит - гул следует за ним. Он ищет укрытие, но мало что подходит. Он обречен.

- Канализация!!! - кричу я, бросаясь наперерез, машу руками. Желание спасти единственного выжившего собрата по несчастью сильнее инстинкта самосохранения.

Он видит меня и прибавляет шаг. Ныряет в люк не глядя, и я прыгаю за ним. Некогда беспокоиться о сломанных ногах или шее - каждая секунда на счету. Мы жмемся друг к другу, отползая как можно дальше от дыры.

Гул становится непереносимым, давит на барабанные перепонки, лишает присутствия духа. Возможно, это психотропное воздействие - нас, как крыс, вытравливают из норы, чтобы убить. Мы зажимаем руками уши, стараемся не визжать, слиться с землей.

Столп света проникает в дыру, нащупывает нас. Я поджимаю ноги, боясь попасться. Сердце бешено бьется, почти нечем дышать - пыль залетает внутрь, забивается в легкие.

А потом все смолкает, гул удаляется. Мы спасены. Пока что.

Крепко обнимающие меня руки отпускают, и я отползаю в сторону, чтобы оценить своего новообретенного друга. За слоем пыли, грязи и спутанными немытыми волосами вижу знакомые черты. Не могу вспомнить имя - между прошлым и настоящим пролегли месяцы, но кажется, что целые неподъемные годы.

- Белла? - узнает он меня первым, в его глазах удивление, потом радость - искренняя, волнующая.

Я вспоминаю, с какой болью связан этот мальчик: одноклассник, в которого я влюбилась в первый же школьный день. Местный красавчик, который не обратил на меня внимания. Мы сидели за одной партой на уроке биологии, и максимум, чего я удостоилась, это предложения списать. Теперь-то он рад, что я жива. Теперь-то он заметил меня.

Но это все теперь не важно.

- Эдвард, - улыбаюсь я, откидывая прочь старые детские обиды. Мы не в той ситуации, чтобы такая ерунда как неразделенная любовь влияла на нас.

- Черт, ты жива! – внезапно он оказывается рядом со мной, его губы обрушиваются на мои в грубом, отчаянном поцелуе. Пальцы скользят в волосы и сжимаются на затылке.

Я замираю, потрясенная. Но, несмотря на шок, чувствую, насколько мягкие у него губы, насколько приятен его естественный мужественный аромат, к которому меня так долго и так невзаимно влекло.

- Оооо, прости, - отталкивает он меня и отшатывается назад, тяжело дыша. Его руки выставлены вперед в беззащитном извиняющемся жесте, глаза горят безумием, бледные щеки окрашивает румянец. – Прости, прости… это, наверное, выброс адреналина.

- Ладно, - я готова простить ему это проявление чувств – я шокирована и смущена, но не стану же говорить, что когда-то об этом сильно мечтала.

- Как здорово придумала, - показывает он на шкуру, поскорей переводя тему. Я не могу избавиться от идеи, что ему понравилось целоваться, потому что он не вытирает губы. Он их даже облизывает, словно все еще пробует меня на вкус.