Голос сердца (СИ)

- Перебьют нас всех, - Ленни сказал это очень тихо, но в полуденной тишине, когда даже насекомые попрятались от пекла, я хорошо его расслышал.

- Отставить унылые мысли, - я выплюнул раздражённо травинку, и Ленни заглох, послушно уткнувшись в бинокль.

Я, в свою очередь, вновь посмотрел в сторону тыла. Стояла пыль столбом, от грязной старой машины отделился человек с сумкой через плечо и бегом направился в нашу сторону.

- Почта! – возликовал я, и неподвижные фигуры солдат, лежавших через каждые три-четыре метра друг от друга и слившиеся со степным фоном, беспокойно зашевелились, завертели головами.

- Почта… почта! – раздавались радостные возгласы тех, кто ожидал писем из дома. В этом месяце я должен был стать отцом, так что мое волнение трудно было переоценить. Я даже привстал, рискуя получить пулю в затылок, и не сводил глаз с храброго почтальона, спешащего к простреливаемой насквозь передовой.

- Уинстон, Джордж! – перечислял курьер, ввалившись в неглубокий окоп, по которому можно было передвигаться максимум на четвереньках – глубже в иссохшей степи было не вырыть.

- Здесь! - К нему тянулись руки, передавали мятые белые квадратики через головы.

- Роджерс, Мэт!

- Я!

- Хэнсон, Бенджамин!

- Тут он, давайте сюда!

- Ричардсон, Стив!

- Нету…

Повисла тяжёлая пауза.

- Погиб две недели назад…

- Дальше, - кивнув, продолжил почтальон, убирая белый квадратик обратно в сумку. – Уайт, Тони.

Я выхватил конверт, почти приплясывая, не сразу даже заметив, что письмо не одно, их целая пачка, – долго же они шли, родные. Два, три… четыре письма написала мне Эмили, по одному каждый месяц. И они только сейчас добрались до адресата.

Не обращая более внимания на радостные восклицания солдат, я уединился к тем счастливчикам, которые уже читали послания. Перебрал письма по датам, открыл самое первое…

«Тони, дорогой, как же давно мы с тобой не виделись, мне кажется, целую вечность! Как ты там, надежда есть на то, что ты вернёшься хотя бы в августе, к рождению малышки? Вроде, говорят, что у нас будет девочка, но это еще не точно.

Надеюсь, ты не ранен?! Хотя, был бы ранен, мы бы уже увиделись… Молюсь каждый день, чтобы война закончилась, и ты вернулся живым и здоровым, но новости пугают. Вскоре больше не будет Америки, только Техас останется. Пленных они не берут, чтобы местные жители не устраивали нападений в спину. Ох, Тони, это все настолько страшно! Ричмонд пал, нашего прежнего дома больше нет… Мне так жаль, любимый…»

Я пропустил переживания Эмили, зная, что позже перечитаю письмо подробнее, и не единожды. Сейчас меня интересовало не мрачное будущее, которое жене мерещилось из-за вполне объективного страха, а состояние здоровья ее и малышки. Поэтому я обратился сразу в последний абзац:

«Мой живот уже заметный, стало неудобно наклоняться, так что соседка по квартире помогает мне с готовкой. Она тоже беременна, и пока мужей нет, мы решили жить вместе, чтобы поддерживать друг друга, и чтобы легче было ждать, - знаешь, вдвоем не так трудно справляться, да еще и есть с кем поговорить. Ее квартира рядом с моей.

Чувствую себя хорошо, познакомилась в родильной клинике с замечательными санитарками, которые проводили мне обследования и процедуры. Приглашают работать. Я озадачена: устроиться прямо сейчас или после родов…»

Я заскрипел зубами от невозможности ответить жене немедленно: нет, нет и нет. Незачем тратить силы на работе, тем более недостатка ни в чем она не имеет. Успеет еще наработаться за всю жизнь!

Открыл следующее письмо:

«Тони, дорогой, не пришло от тебя ответной весточки, это так страшно! Говорят, вас почти взяли в окружение?! Пожалуйста, только не это! Откажись воевать, сбеги, но не допусти плена, – я твоей смерти не переживу, тем более знания, что тебя наверняка долго пытали! Недавно в больницу, рядом с которой я живу, привезли двух раненых техасских солдат, хотели допросить, когда те придут в сознание. Буквально через несколько минут в больнице прогремел взрыв. Говорят, техасцы сами себя подорвали, не оставив ни клочка. А ведь был такой шанс раскрыть секрет их непобедимости!

Моя соседка узнала одного из них, – говорит, этот парень жил от нас через два дома. Теперь гадаем, то ли сам дезертировал (но почему?!)… то ли его принудили стрелять в своих? Это возможно? Часто такое у вас случается? Не хочу представлять, что подобное может произойти с тобой, не могу поверить, что я тебя отпустила…»

Я вновь перемахнул в конец письма, беспокойство Эми, как всегда, было преувеличенным.

«Безумно соскучилась… Так хочется, чтобы ты увидел, какой я стала, – ты бы меня не узнал! Прибавила двадцать три килограмма, круглощекая неуклюжая толстушка с огромным животом, но на тоненьких ножках. Даже интересно, понравилась бы я тебе такой?»

Я счастливо улыбнулся: конечно, она бы мне понравилась! Знание того, что мое самопожертвование во всем идет Эмили на пользу, доставляло радость сердцу. В груди стало тепло, когда, на секунду прикрыв глаза, я представил жену пополневшей и физически здоровой. Круги под ее глазами, которые я помнил, исчезли без следа. На улыбающемся лице светится румянец.

«Уже точно известно, что у нас будет девочка. Неделю назад пришлось полежать на сохранении. Ты только не пугайся, все будет нормально!»

Не выдержав, я прервал чтение и вскрыл четвертое письмо, пропустив третье, – мне необходимо было знать, нетерпеливо, срочно, что с ребенком все в порядке. На ладонь вывалилась крошечная фотография, которую делают в автомате. На ней я, чувствуя обжигающие слезы в иссохших от солнца, песка и пороха глазах, увидел Эмили, а в ее руках завернутую во много слоев ткани как будто бы куклу со сморщенным личиком. В первую секунду я был даже немного разочарован: почему-то ожидал сразу увидеть улыбающуюся малышку с широко раскрытыми глазами, тепло-зелеными, как у жены. Мне пришлось напомнить себе, что девочке не более дня от роду, и тут же я проникся к ней горячей симпатией, как к крошечной моей частичке, ради которой я здесь воюю за то, чтобы ее настоящее и будущее стало светлее. Теперь, когда моя семья увеличилась на одного человечка, я тем более себе поклялся выжить и победить.

Я был так очарован, что не сразу понял, отчего звуки внезапно оборвались, а на мою голову, руки и фотографию падают комья. Перед глазами резко поплыло, заколебалось поле, в горле застрял песок, не давая вздохнуть. Бен кричал что-то, поднявшись во весь рост и показывая в сторону врага пальцем, но я не слышал ни единого слова. Будто во всем мире отключили звук. И тут же земля с опозданием содрогнулась.

Резко обернувшись и вытянувшись в окопе, я, не успев понять, сильно ли контужен, ладонями и всем телом почувствовал новые взрывы. Они раздались на нейтральном поле, а также позади нас. Я сорвал калаш с предохранителя, испытывая растущую внутри ярость. Звуки возвращались, слава Богу, я не оглох, не ранен. Не чувствовал нигде боли. Только злость. Ненависть к врагу. Желание сражаться за жизнь и свободу.

Они выступили плотной шеренгой на той стороне поля: черная форма, одинаково высокий рост, как будто их подбирали по определенной схеме. Слева Стив кричал «Не высовываться! Не отступать! Готовьтесь!», справа верещал впавший в панику Ленни, лежа на спине, зажмурив глаза и прикрывшись сверху автоматом. Совсем молодой, неопытный, не ожидал, что окажется на передовой. Не закаленный боями мальчишка. Я, в отличие от него, в разведку ходил, участвовал в партизанских вылазках и нескольких боевых столкновениях.