Голос сердца (СИ)

Поэтому всякий раз, когда я возвращался домой, у меня замирало сердце от улыбки жены.

В доме пахло аппетитно, – рабочая смена Эмили заканчивалась раньше моей, она успевала похозяйничать на кухне. Я подхватил ее в объятия, коротко целуя. На кухонном столе дымились разогретые консервы: непривычно маленькая порция. Я, стараясь скрыть удивление, поморщился, и улыбка Эми сразу погасла: плохой признак.

- Нам уменьшили пайки, - оправдывалась она. – Теперь нормальную зарплату выдают только врачам высшей квалификации, а медсёстры, чтобы получать прилично, вынуждены взять лишние рабочие часы. Я буду приходить домой после полуночи, а уходить на рассвете…

- Ничего, нас же двое, - успокоил я, выкладывая на стол продукты, которые получил за свою смену: батон из серой муки, три банки мяса, упаковка риса и свежее яблоко. Многие наши соседи даже этого не имели, медленно погибали от голода. Когда квартиры освобождались, их место занимали новые соседи, более удачливые и молодые. Но даже они не были застрахованы от обнищания или болезней. Нам с Эмили не на что было пожаловаться.

____________________________________

Кентукки, Ричмонд, январь 2570

В цехах назревал бунт: пайки сократились втрое за год. И надежды на улучшение не было никакой: техасские собаки наступали по всем фронтам, разрушали наши дома, грабили урожаи, убивали жителей. Они уже захватили Теннесси и Арканзас, глубоко на север передвинули границу с Кентукки, претендовали на Миссури и Каролину. Проклятые собаки! Их вооружение было лучше нашего. Ходили страшные слухи, что техасцы принуждают местных мужчин из захваченных районов вступать в их ряды, кидают на первую линию фронта как мясо. Многие не подвергали сомнению, что в обход договоров им помогает Япония поставками сверхсекретных военных технологий. Попадающие в госпиталя раненые солдаты рассказывали, будто техасцы непобедимы, пули отскакивают от них, как от заговорённых. Все это удручало, граница пугающе приближалась, сжимала Кентукки в кольцо.

Я ненавидел техасцев, желал им скорой смерти, несмотря на то, что всего несколько десятилетий назад мы состояли в успешном союзе и многих связывали родственные узы. Это кануло в прошлое. Почти все наши ушли на фронт, – кто добровольно, а кто по призыву. Рабочих рук в тылу не хватало, приходилось брать дополнительные часы, чтобы поставлять армии достаточно оружия. Мы делали все: от автоматов и патронов к ним до гранат и танков. Вот только с едой были большие проблемы: все дороги перекрыты, машины обстреливались, и поставки сокращались изо дня в день. Складывалось ощущение, что правительству наплевать. Верхушка окопалась в Нью-Йорке, а остальные штаты сдавала один за другим, не заботясь о живущих там людях.

Когда смена закончилась, я еле стоял на ногах. Впрочем, как и каждый из нас. Остались только я и Генри. Мартин уже с полгода воевал где-то на передовой, Джон отправился в Техас к родителям еще раньше, а Майки и умер от рака два месяца назад. Да и перекуры устраивать потерялся смысл: сигареты отсутствовали.

Я злобно смотрел на скудную выплату, борясь с кисло-горьким привкусом голода: одна банка мясного паштета, четвертинка серого хлеба, сыр и вода. Необходимо набраться энергии перед самоубийственным завтрашним рабочим днем, но откуда взяться силам при таком питании?

С раздражением и завистью я оглянулся на огромный монитор, по которому круглосуточно крутили одно и то же: патриотические ролики, призывающие в армию и показывающие, как шикарно живут жены солдат, которым выплачивается ежемесячное пособие, способное прокормить большую семью из десяти человек. За каждый военный подвиг солдата – поощрительная премия. За повышение в звании – беспроцентный кредит на крупную сумму. Пошел воевать – обеспечил жену, детей и родителей. Пропаганда, способная поставить под ружье даже самых трусливых и ленивых. И все дураки давно ушли на фронт, поддавшись всемирному умопомешательству, только самые смышлёные остались в тылу, понимая, что реклама солдатской роскоши – лишь манипуляция их сознанием. Никому не хотелось умирать за искусственно насаждаемую идею. Беда в том, что ни та, ни другая противоборствующая сторона не могла или не хотела остановить кровопролитие…

Эмили встретила меня безрадостно: лицо бледное, щеки еще сильнее похудели. Ее уволили три месяца назад, так как больницу, в которой она работала, сожгли вражеские диверсанты. Едой и не пахло в доме, и я, игнорируя виноватый взгляд жены, невозмутимо выложил на стол скудный паек, удовлетворившись стаканом воды. Молчал. Трудно соображать, когда желудок сводят спазмы.

- Ты ешь, тебе нужнее, - предложила Эмили, отворачиваясь от стола и создавая видимость домашней суеты. Я знал, какого мужества стоило ей отказаться. Ненавидя себя за черствость, шагнул вперед и заключил ее в крепкие объятия, не позволяя вырваться. Эми сдержанно разрыдалась, пальцами вцепившись в края ржавой раковины.

- Есть вариант, - предложил я, - попробуем переехать ближе к центру. Индиана, Огайо – выбирай.

- Да кому мы там нужны. Сегодня по Си Эн Эн говорили, что беженцам нигде не рады – своих ртов хватает, - замогильным голосом сообщила Эмили. – Правительство умыло руки: закрылось еще четыре больницы, вскоре станет негде лечить нуждающихся… да и некому, и нечем. Нас бросили здесь на верную смерть. Техасцы никого не пощадят, когда придут на наши земли.

- Тогда мы будем защищаться! – прорычал я в ярости, не в первый раз задумываясь над тем, чтобы тоже отправиться на войну. Я не хотел этого, никогда не желал бесславно погибнуть где-то вдалеке от родного дома, за чужие интересы, но ситуация оставляла все меньше выбора. Или они нас, или мы их. Мое место займет какой-нибудь несчастный безработный, а моя сила, моя воля нужны в бою.

Эмили развернулась, со слезами наблюдая за моим приступом безумия. Конечно, от ее внимательного взгляда не могли укрыться мои мысли, она понимала, к какому сценарию все идёт.

И тогда она выпалила, добивая меня контрольным выстрелом:

- Я беременна!

- Беременна?! – я остановился, прекратив дурацкие метания по кухне и, очевидно, побледнев.

В нашем депрессивном времени, где будущее не прослеживалось даже на день вперед, как можно обрадоваться появлению малыша? Это кошмар, трагедия и для родителей, и для ребенка.

- Беременна… - Я чувствовал, что почти упал.

Эмили помогла мне дойти до стула. Мы затеяли бестолковый спор о том, кто должен поесть. В моем понимании, беременной женщине еда была гораздо нужнее, в понимании Эмили я должен быть сыт, чтобы заработать и принести еще.

Пока мы пререкались, катая по столу паёк туда-сюда, я, разглядывая осунувшееся лицо любимой женщины, медленно «дозревал». Кажется, судьба не оставила мне никакого выхода. Прятаться дома, когда я мог сделать так, чтобы жена и ребенок ни в чем не нуждались - трусость и позор для сильного здорового мужчины. И, даже понимая, что стану пешкой в чуждой мне игре властных верхушек, я обязан был воспользоваться привилегиями, которые сулят женам солдата…

- Сколько?.. – нежно пробормотал я, прекратив разом споры о еде. Поймал любимую женщину за талию, подтянул к себе, ладонь приложил к животу, согревая еще не родившееся дитя, мальчика или девочку. Мне так хотелось быть уверенным, что ребенок родится, он заслуживал жизни, но не такой, какую влачат девять из десяти жителей умирающих городов, а нормальную жизнь, обеспеченную, достойную. Я не хотел рыдать на могиле жены, сгоревшей от истощения. Я мог спасти обоих от гибели.