Агни Парфене

И Мураду стало страшно.

Он прошептал побелевшими губами: «Аллах Акбар» и сжал кулаки.

А цепочки зажженных свечей двигались им навстречу. Они окружали их со всех сторон, — теперь они видели, сколько их, и почему-то к страху примешивалось странное чувство, чувство вины, как будто — все эти люди со свечами, которые окружали их, были им знакомы и — когда-то были их... жертвами? От последней мысли хотелось отречься, убежать, спрятаться — но бежать было некуда, к пению теперь присоединился колокольный звон, и — слова молитвы, уже другой — «на аспида и василиска натупиши, и попереши льва и змия», — и никаких сомнений не оставалось, что это они и есть — аспид и василиск.

Мурад слышал, как за его спиной захлебывается в крике Василий, и все пытался вспомнить, какая молитва помогает от этого, но — не нашел ни одной, помогающей от угрызений совести, которая теперь мучительно, болезненно разрывала его сознание, а огоньки свечей все приближались, и их становилось все больше и больше, и — кольцо вокруг них сжималось быстрее и быстрее...

Чем ниже по ступенькам — тем становилось холоднее и темнее, и Нико казалось, что они идут уже под землей.

«Мне все это только снится», — подумал он, и на минуту стало легче, он почти поверил в то, что это — правда, это ему снится, сейчас он проснется.

Но почему-то сон продолжался, и вот — Влад остановился возле тяжелой железной двери. Свеча в его руке потухла — теперь они оказались в кромешной темноте, или — в черном квадрате, подумал Нико и глупо хихикнул — от страха скорее, чем от желания смеяться.

Смеяться ему не хотелось.

Влад открыл дверь — со страшным скрежетом, и тут же громко завыла собака, только теперь почему-то Нико показалось, что это никакая не собака.

Че-ло-век...

А потом он увидел его — человек в самом деле сидел на цепи и выл, а глаза у человека этого были красные, и он высоко задирал свою голову — лысоватую, в шишках, с тонкими кисточками седых волос, которые росли причудливо в некоторых местах и почему-то торчали из ушей — длинные, спускающиеся почти до груди, а самым страшным в человеке-собаке были огромные клыки — два белых острых клыка...

Вот он заметил их, и облизнулся, и зарычал тихо, осторожно — Нико захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть его взгляда, завораживающего, цепкого, манящего...

— Вот они, вампиры, — усмехнувшись, проговорил Влад. — Настоящие вампиры. Вот этот, например...

Он указал на человека-собаку.

— Писатель, довольно бездарный. Оккультист. Кстати, в их ордене практиковался ритуал «причащения» кровью. Говорят, это была кровь животных. Но — мне кажется, его бредовые фантазии относительно меня родились именно благодаря тому, что они пили человеческую кровь...

Он вошел внутрь.

Они шагнули за ним, против воли.

Человек-собака, когда они проходили мимо, попытался кинуться на Олега, тот был ближе к нему. Влад ударил его — человек-собака заскулил, завыл. И Нико послышалось: «Я же голоде-е-е-ен...»

— Тут вся компания голодная, — проговорил Влад. — И голодными будут вечно...

Он зажег свечи — теперь Нико мог видеть тех, кто находился внутри. Их было много, очень много. Какие-то женщины, от которых пахло странно — сладковатый запах духов смешивался с запахом крови. Они, наверное, были бы красивы, если бы — не их клыки.

Мужчины в дорогих костюмах, с сигарами — запах сигар тоже отдавал запахом крови... И какие-то странные попрошайки, которые метались между ними, предлагая свои услуги, смотрели подобострастно, — от них пахло совсем уже неприятно... Они старались не наступать в середину, и, присмотревшись, Нико увидел огромный черный квадрат, который рос и становился все больше и больше, а там, посередине, кто-то кричал: «Я Начало всего... Черный квадрат — зародыш всех возможностей... Я Начало всего... Черный квадрат — зародыш всех возможностей... Я Начало всего... Черный квадрат — зародыш всех возможностей...»

А на стене какой-то художник рисовал картину — лик Христа, и писал по этому лику непристойности, а рядом какой-то поэт с толстым лицом громко кричал матерные стихи, в которых не было смысла, и всем этим дирижировал Андрей, он узнал его сразу, а в художнике, к собственному стыду и отчаянию, узнал самого себя...

Он закричал.

А Влад продолжал:

— Вот такие они, настоящие вампиры, смотрите на них! Видите — вот женщина, которая помогла закрыть детский приют, за некоторую мзду, конечно... Она, несомненно, приличная дама. Она просто думала о себе. Здесь все думали о себе. Забывая, что мир, который они пытаются создать, может существовать в реальности, и именно для них.

Смотрите — видите, и вы там тоже есть... Я убежден, что вампиров нельзя выпускать на свободу. Они — всегда будут голодны. Им всегда будет не хватать. Они никогда не насытятся!

Голос его теперь звучал громко, властно. Теперь у Нико отпали последние сомнения — это в самом деле Влад Цепеш.

И он осознал, что спасения ему не будет, он останется навечно — здесь, ждать, когда его проглотит черный квадрат, черная бездна, черная...

— Пощади его, Влад, — услышал он тихий голос Елизаветы. — Ради меня — пощади...

— Не ты ли сама рассказала мне о нем? — нахмурился Влад.

— Это так, — кивнула Елизавета. — Но... дай ему шанс перед Богом, Влад. Мне кажется, он... не совсем погибший.

Ему сейчас в самом деле хотелось плакать.

Все кружилось перед глазами — в хаотичном бессмыслии, и от этого было нестерпимо плохо, и он вдруг ощутил, как ему хочется воды, хочется ощутить на губах снег, оказаться далеко отсюда — там, в России, рядом с монастырем, а еще почему-то вспомнилась его бабушка, стоящая на коленях перед иконой, в черном платке вдовицы и тихо шепчущая:

— Господи, воззвах к Тебе, услыши мя...

И он начал повторять за ней:

— Услыши мя, Господи...

Он плакал и молился.

И — последнее, что он услышал, были слова Влада:

— Только ради тебя, Елизавета. И — ради Него...

Погода была удивительной для зимы. Впервые за долгие, пасмурные дни появилось солнце.

Лика и Саша шли по заснеженному полю, удивляясь тому, что идти так легко.

— Как будто нам — помогают, — сказала Лика и улыбнулась.

— А нам помогают — на самом деле, — отозвался Саша.

Он остановился — увидел джип, одиноко стоящий возле обочины, и присвистнул:

— Похоже, мы будем не одни...

Он подошел ближе. Никого не было. Дверцы машины были открыты.

Огляделся вокруг. И — замер.

Над руинами монастыря всходило солнце. Саше показалось, что это и не руины, а — белокаменный монастырь. И — там его ждут. И прадед, и дядя Миша, и мать. Они и в самом деле не одни.

— Пойдем, — сказал он Лике и улыбнулся. — Пойдем, нам пора на молитву...

Эпилог

Никто не знал, откуда взялся этот странный молчаливый человек. Его просто однажды нашли возле монастырской стены.

Он сидел и что-то рисовал.

Когда подошли монахи — ахнули.

Лучшего иконописца они не видели до сей поры. Он остался жить при монастыре, продолжая говорить с помощью красок — и не произнося ни слова, и казалось, он постоянно пребывает в молитве.

Только иногда, когда наступала ночь, странный этот парень взбирался на колокольню, садился там и долго смотрел в небо, точно разговаривал с кем-то невидимым, и улыбался, или плакал, или вдруг — протягивал руки, и губы шептали имя: «Елизавета», — а еще иногда им слышалось: «Я буду ждать на том берегу», — или — им просто так казалось?

Скорее всего, казалось...

«...сторож! сколько ночи? Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь...»

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.