Агни Парфене

— Как быстро темнеет тут, — сказала Елизавета. — Нам пора. Ты не боишься ночевать в Бране? Может быть, лучше тебе остаться в монастыре?

— Нет, — рассмеялся он. — Напротив — мне любопытно.

— Хозяин замка принадлежал к жестокому веку, — задумчиво проговорила Елизавета, глядя на начинающие чернеть шпили далекого Брана. — И сам кажется нам жестоким. Может быть, кто-то прав, утверждая это. Его ненавидели турки. Его ненавидели купцы. Его предали. Но он защищал свою землю, он защищал свою веру. И — я принадлежу к его роду...

Она резко развернулась и пошла вниз, спускаясь так легко, как будто привыкла вот так легко сбегать с горы, как будто — она в самом деле здесь родилась и здесь выросла.

Он не поспевал за ней, начал задыхаться — Елизавета была уже внизу.

— Быстрее! — крикнула она. — Мой брат уже приехал за нами. Он ждет!

Сначала он увидел большой, длинный черный лимузин, застывший у ворот монастыря. Присвистнул, подумал про себя — в какое общество ты попал, дорогой, — потом вспомнил, с кем имеет дело. Ну да, один хозяин замка, происходящий из древнего рода. Второй — выскочка-олигарх. И он не удивится, если окажется, что именно второму и принадлежит этот прекрасный, комфортабельный «катафалк».

Он видел их обоих теперь, когда они подошли ближе. Невысокий черноволосый мужчина в черном пальто слушал второго с легкой усмешкой. Второй был немного повыше, но — Нико казалось, что во время разговора он слегка нагибает голову, получалось это подобострастно и как-то по-рабски, тогда как черноволосый держал голову прямо, немного даже надменно, и величественно.

Неподалеку от них маячили две темные, громоздкие фигуры, в которых он опознал секьюрити — охранников драгоценного тела олигарха, и удивился, что их только двое.

Когда они с Елизаветой подошли совсем близко, черноволосый обернулся, Нико невольно замер — сходство с увиденной в трапезной иконой было поразительным. Большие зеленые глаза, обрамленные густыми черными ресницами, смотрели печально и немного настороженно. Во взгляде чувствовались ум и глубина. Нос был великоват, но при этом черты лица отличались тонкостью и аристократичностью.

Несмотря на невысокий рост и достаточно хрупкое телосложение, в его фигуре чувствовалась сила. Напротив — его собеседник выглядел рыхлым и бесформенным, несмотря на то что пытался выглядеть хозяином жизни. Рядом с черноволосым он выглядел скорее прислужником, рабом или... «купцом», которых так не любил Влад Дракула.

— Брате! — закричала Елизавета, бросаясь черноволосому на шею.

Он обнимал ее с нежностью, радостно улыбался, гладил по волосам — о чем они говорили, Нико не мог понять. Да и «купец» тоже — на одну минуту он позволил недовольству и недоумению проявиться на лице, губы скривились в брезгливой и высокомерной гримасе, но — он тут же овладел собой и вот уже смотрел на них со снисходительной улыбкой.

А когда появились старик в воротах и мальчик-монах — его лицо стало немного испуганным, в глазах мелькнула злость — Нико и сам не воспринимал эту компанию, но — то, что появилось на минуту и погасло в глазах богача, — было странным даже для него.

«Ослепляющая ненависть», — подумал он.

Старик это тоже заметил, слегка усмехнулся, и — остановился, глядя богачу прямо в глаза. Смотрел он долго, с прищуром и что-то шептал одними губами, от чего нечаянный их спутник покраснел, опустил взгляд первым — старик же рассмеялся.

— Владе, — сказал он, — ты... помягче будь. Помни: «Другому пожелаешь — себе получишь». Проявишь к падшим милосердие — и тебе прощение будет дано. Враг нам — тот червь, который добрый плод уничтожил, а не сами плоды...

— Я помню, — кивнул Влад, улыбаясь старому монаху. — Только — некоторые плоды червь почти целиком сожрал, а в некоторых — все-таки осталось что-то... Ну да, — благослови, отче, пора нам ехать!

Он склонил голову к морщинистой руке старика, а тот с теплой улыбкой посмотрел на него и произнес:

— Господь да благословит тебя!

Елизавета тоже подошла, только они вдвоем остались стоять в стороне, и первый раз Нико почувствовал, что ему неуютно в компании этого типа. Ему бы хотелось оказаться сейчас ближе к тем, непонятным, которых он еще отвергал всем своим разумом — из-за нелепой и странной, на его взгляд, веры их, но — этот, который сейчас был рядом с ним, казался хоть и понятным, объяснимым, и даже близким, но — смотреть на него не хотелось. Точно — он видел в нем, как в зеркале, собственное отражение, и от этого было смутно на душе и неприятно...

Шофер тоже показался Нико странным — он был высок, молчалив, мрачен. Когда они сели в машину, вышло так, что Нико оказался рядом с нуворишем — он даже невольно отодвинулся и пытался смотреть только на Елизавету, — но Елизавета тоже изменилась. Лицо ее стало серьезным, сосредоточенным и — загадочным. Он бы даже сказал, что современная девушка на его глазах превратилась в средневековую красавицу.

— С богом! — крикнул им вслед старик.

И Нико почему-то вспомнил стихотворение Пушкина, которое учил давно и сейчас помнил плохо, но — строчки как-то сложились в уме сами собой:

С богом, в дальнюю дорогу!

Путь найдешь ты, слава богу.

Светит месяц; ночь ясна;

Чарка выпита до дна.

Пуля легче лихорадки;

Волен умер ты, как жил.

Враг твой мчался без оглядки;

Но твой сын его убил.

Ему показалось, что стало холоднее, — он закрыл окно в машине и подумал — с Карпат каким холодом веет... Постепенно согрелся, даже немного расслабился, но — чем ближе был Бран, тем громче стучало сердце, да и за окном теперь царила темнота, и луна почему-то замерла прямо над высокими шпилями замка.

Чтобы отвлечься, он начал вспоминать стихотворение дальше, и ему это даже удалось — вот только легче не стало...

Вспоминай нас за могилой,

Коль сойдетесь как-нибудь;

От меня отцу, брат милый,

Поклониться не забудь!

И точно он не сам вспомнил, а услышал голос вдалеке, детский, едва слышный.

Когда подъехали, вздохнул с облегчением. Ему совсем не нравилась эта местность. Он с тоской вспоминал о Праге, и даже — с удовольствием оказался бы сейчас дома, в России. «Зачем я все это устроил?» — подумал он. Но — что толку оглядываться назад, если изменить ты ничего не можешь?

Они вышли из лимузина — теперь он уже прочно ассоциировался в его воображении с катафалком, — и вошли во двор замка.

— Ин спинил де аци, аратэ, Домне, са кти цэ аштепчи де ла мине[16], — проговорил Влад, смотря вверх, и сначала Нико показалось, что он плачет, но потом он понял, что это была молитва.

А нувориш тем временем словно изменился — его глаза потеряли детскую растерянность, он оглядывал двор, смотрел вокруг, словно подсчитывая что-то в уме. Ходил по двору, заглядывал в окна — Нико бросил взгляд на Влада, но тот держался спокойно, даже мускул не дрогнул на его лице. Елизавета опустилась на скамью, видно было, что ей грустно, а еще — он видел, что она устала сильно-сильно, и подумал — скорей бы уж ночь, скорей бы отдых, завтра все покажется другим — утром всегда мир изменяется.

Он подошел поближе к Елизавете — проходя, услышал обрывки разговора нувориша и Влада.

Первый спрашивал, как обстоит дело с обслуживающим персоналом.

— Прислуги сейчас нет, — бросил холодно Влад. — Я отпустил их...

И вошел внутрь. Нувориш подумал, огляделся еще раз вокруг — в его взгляде уже ощущалась уверенность, что этот замок принадлежит ему, что — он здесь хозяин.

Подумав, он все-таки пошел вслед за Владом.

А Нико присел рядом с Елизаветой.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Так, ни о чем... Пытаюсь вспомнить стихотворение... А вместо этого приходят странные мысли — то ли воспоминания, то ли фантазии. О двух мальчиках, попавших в турецкий плен... А, вот стихи, я вспомнила их...