Флирт на грани фола

– Хью!

– Что?

– Я потому и спросила… когда мы ехали сюда, река была слева?

– Ну… да.

– Значит, на обратном пути она должна оказаться справа?

– Д-да…

– Но она снова слева, Хью! Слышишь? Видишь отражение звезд?

В этот момент над ними пронесся порыв ветра, как-то особенно неприятно взвывший в ветвях деревьев, и Моника вскрикнула. Одновременно оступилась белая кобылка, заскользила по невидимой мокрой глине, и Хью судорожно ухватил ее за поводья, но при этом уронил пустой контейнер. Грохот пластмассы испугал чалого, тот коротко и дико всхрапнул, присел – и поднялся на дыбы.

Хью неплохо ездил шагом, посредственно – рысью, всего один раз в жизни – неудачно – пробовал галоп. Однако даже опытные наездники не всегда способны справиться с лошадью, встающей на дыбы, что уж говорить о Хью.

В результате он очутился на земле, слегка оглушенный падением с приличной высоты, белая кобылка отчаянно забила копытами, вырываясь из глиняного плена на тропу, и вдобавок ко всему этому раздался отчаянный, сразу оборвавшийся крик Моники.

Хью было очень страшно. Так страшно, как никогда в жизни. Он полз в темноте и звал Монику, даже не понимая, в какой стороне искать.

Испуганные лошади давно скрылись во тьме, а ветер завывал в кронах деревьев уже без всякого перерыва, шелестел ветвями, тревожно шуршал осокой, налетал и отскакивал, как цепной кобель на незнакомого человека…

А потом Хью неожиданно нащупал в темноте руку Моники и заорал от ужаса, потому что это была очень холодная и очень неподвижная рука… И тут хлынул ливень.

Джош Белью истратил весь запас ругательств в адрес Змееныша Бэгшо, пометался в бешенстве по патио и с горя выпил еще виски. Потом сурово приказал себе заткнуться и не нагонять панику. Потом посмотрел на безмятежное с виду небо – и кинулся в дом звонить Ширли.

Его жена была спокойна и деловита, а вот с телефонной линией творился какой-то кошмар. В трубке трещало и щелкало на все лады, и Джош не выдержал:

– Ширли, постучи по проклятому аппарату, или я сейчас оглохну!

– Джош, аппарат ни при чем… У нас здесь сильнейший шквал… Буквально несколько минут, но даже после этого в палатке полно воды… Посмотри, на ком они уехали… Если старые и спокойные лошади, то они успеют отойти от реки…

– Я перезвоню, Ширли!

Джош влетел в конюшню, пыхтя, как паровоз. В денниках немедленно поднялся шум. Негодующе раздувались бархатные ноздри, подергивались замшевые губы, в кротких черных глазах зеленым огоньком загоралось безумие ярости… Лошади и без того нервничали, чуя грозу, а присутствие запаха алкоголя вообще выбивало их из колеи.

Джош с неожиданным для его комплекции проворством увернулся прямо из-под вздыбившихся громадных копыт любимца Ширли – строптивого вороного жеребца по кличке Слалом. Быстро обежал глазами денники. Сердце неожиданно глухо бухнуло.

«Если старые и спокойные лошади, то они успеют отойти от реки…».

Змееныш, придурок, взял чалого трехлетка, лишь на прошлой неделе поставленного под седло, и белую тихушницу Бастинду, прозванную так отнюдь не за способность таять от воды…

Хью выволок Монику на траву, подальше от бурлящей реки. Вокруг бушевал ад. Деревья больше не шумели – они стонали и трещали под ударами шквального ветра. Дождь превратился в колючую водяную пыль, жалившую лицо и руки. Однако Хью не обращал на это никакого внимания. Гораздо хуже и страшнее было другое – Моника так и не приходила в себя.

Постанывая от ужаса, Хью склонился над девушкой, прижался ухом к ее груди… Далеко-далеко маленький отважный барабанщик отмерял секунды, минуты и годы, положенные Монике Слай для того, чтобы родить Хью Бэгшо двух дочек и двух сыновей. Хью зарычал от ненависти и презрения к самому себе. Самовлюбленный осел, придурок, мудак – что же он натворил!

Он разжал ее холодные твердые губы и начал вдувать воздух в легкие. Когда перед глазами завертелись огненные круги, Моника судорожно вздохнула и закашлялась, давясь сухими рвотными спазмами. Хью едва не заплакал от облегчения.

А потом она слабо охнула и обхватила его за шею, и тогда Хью, шипя от боли в ушибленном копчике, поднялся на ноги и вскинул свою женщину на плечо.

Изнеженные и жеманные Эстетические Соображения, которыми он привык руководствоваться в прошлой жизни, заткнулись и смиренно пошли к черту. На первый план выдвигался могучий и волосатый самец – Инстинкт Самосохранения.

Бастинда и Чалый ворвались во двор конюшни одновременно с порывами ветра, и Джош, уже в голос кроя Хью Бэгшо, метеорологов, собственную беспечность и дурость лошадей, не признающих за ним право выпить пять капель виски, снова стал звонить Ширли.

Те, кого можно было собрать, пришли на ранчо к полуночи. Ветер уже стих, дождь прекратился, и яркая луна заливала серебром все вокруг. Поисковые группы растянулись в цепочку и пошли по предполагаемому маршруту Хью и Моники. Сам Джош на всякий случай перебрался на другой берег реки, порядком разлившейся после урагана…

13

Моника никак не могла понять, что это бухает у нее в ушах. Такое ощущение, что кто-то читает псалмы… Неужели она умерла и попала на небеса? Вот ведь глупость – зачем им там, на небесах, читать псалмы самим себе?

Когда до нее стали доноситься отдельные слова, версия с псалмами отпала сама собой. Ни в одной действующей церкви мира, включая сатанистов, подобные слова не употреблялись.

Некоторое время Моника с невольным и искренним интересом слушала незнакомые конструкции родного английского языка, а потом решилась приоткрыть один глаз.

Полиглотом-экстремалом оказался Джош Белью. Он изрыгал проклятия, адресуя их какому-то мужчине… смутно напоминающему… нет, только если старший брат…

У этого мужчины были темные растрепанные волосы, орлиный нос и усталые серые глаза, обведенные темными кругами. Высокие скулы обметало синевой двухдневной щетины, а черты лица в целом поражали медальной четкостью. Густые темные брови трагически изломаны над переносицей, и щеку пересекает свежий рубец – как у пирата после абордажной схватки.

Широкие плечи мужчины бугрились мускулами, на гладкой безволосой груди поблескивала золотая цепочка оригинального плетения…

Моника вдруг почувствовала металлический вкус этой цепочки на языке и зарделась. Не могла же она брать в рот… в смысле, облизывать… короче, пробовать на вкус цепочки посторонних мужиков!

Посторонний мужик между тем уловил движение на кровати и стремительно метнулся прямо к Монике. Она немедленно открыла оба глаза, заорала и шарахнулась к стенке, а мужик в ответ завопил голосом Хью Бэгшо:

– Моника! Любимая! Живая! Слава Богу!

И только тут она его признала окончательно.

Часом позже, умытая и перевязанная, наряженная в новую ночную рубашку, накормленная блинчиками с мясом и напоенная горячим чаем с молоком, Моника блаженствовала в могучих объятиях так разительно переменившегося Хью, а подобревший и обмякший Джош рассказывал ей о трагических событиях минувшей ночи.

Оказалось, что Хью нес Монику на руках по непролазной чаще. Он прошел по бездорожью не меньше пяти миль и вышел к ранчо совершенно случайно – а может, благодаря пробудившемуся звериному чутью. Он не бросил ее, не свалился без сил рядом с ее бесчувственным телом, не заметался в ужасе – он нес ее до самого конца.

И когда Джош столкнулся с Хью нос к носу, он тоже не узнал того великовозрастного мальчика, кого так любили длинноногие дивы из отдела связей с общественностью. Перед Джошем стоял очень усталый, очень измученный, очень настрадавшийся мужчина, который при этом совершенно не думал ни о своей усталости, ни о своих муках, ни о своих ранах. Этот мужчина думал только о женщине, которую нес на руках…

В этом месте Джош сбился с патетических интонаций и как-то подозрительно шмыгнул носом, после чего закончил вполне буднично: