И всё только начинается (СИ)

Кир на холме, что за городом. На вышке — сетка железных балок, небо, взгляд, свитер, рюкзак. На балконе и аварийная лестница, окрашенная в зелёный, позади него.

Скетчи, графика, простые линии без прорисовки, с минимальной штриховкой. И тщательно проработанные, выверенные, доведённые до объёма карандашные рисунки.

Были и другие, которых Антон стеснялся. Показывать стеснялся, а ещё больше — себя в них, своих фантазий. Рисунок — это больше, чем фотография, простая констатация действительности. Это момент, которого не было, родившийся, оживший в голове художника.

И Антон не знал, как показать их Киру. Как Кир на них посмотрит, поймёт ли, о чём думал Антон, когда вёл линию плеча к кисти, очерчивал торс, окружности сосков с графичными вершинами-точками. Отдавал дань движению в небрежном наброске бедра, колена, голени, штрихами намекал на рёбра, мышцы живота и ставил кляксу пупка. Закручивал карандашом завитки паховых волос и аккуратно, не пошло, анатомично обрисовывал мягкий член. Или упругий, крепкий, с выраженной головкой. Руку — тыльную сторону ладони и пальцы, сжатые на нём, тело пробелами и запрокинутое лицо. Стыдный, жаркий рисунок. Почти скетч. Едва ли не портрет.

Антон стиснул за спиной согнутый пополам лист. На пробу. Посмотреть, как Кир отреагирует.

На этой же тахте, где сейчас сидел Кир, лежала Светка. Даже так, в карандаше были видны тёмные ореолы сосков, треугольник паховых волос между ног, запрокинутая за голову рука. «Лежащая обнажённая», блин.

Антон замер, ожидая реакции Кира, внимательно глядя на его сосредоточенное лицо.

— Что это? — выплюнул Кир.

— Ну… рисунок, — растерялся Антон.

Губы Кира дрогнули, и он весь подобрался, напрягся, как спортсмен перед стартом.

— Прикольно, чо. Нормально Светка позировала? Муж-то в курсе?

— Кир… — Антон не понимал, что так злит Кира. — Да ладно, это же просто так, для практики.

— Да я в курсе, какая у вас практика была. Ладно, я пойду, пора, — Кир затянул шнурки на капюшоне и резко выпрямился. Антон вскочил, перегораживая дорогу.

— Тебе же никуда не надо было.

— А я только что вспомнил, что надо. Видишь, как сила искусства на человека действует. Так что ты рисуй, не останавливайся, — Кир криво усмехнулся и тяжело надавил Антону на плечо прежде, чем отодвинуть его в сторону.

— Я с тобой! — Антон сорвался следом, на бегу натянул ботинки, сунул руки в куртку, намотал сверху шарф.

— Чего тебе там делать? Я с Алькой пойду гулять, — Кир шёл широко, ровно, ледоколом, не знающим препятствий.

— Значит, и я — с Алькой, — Антон гнулся, как стебель под ветром. Буря стихнет, трава распрямится снова.

— Думаешь, один не справлюсь? — Кир посмотрел на Антона искоса, тот прикусил улыбку и пихнул его локтём.

— А вдруг помощь потребуется. Нынче девочки такие пошли, глаз да глаз, — Кир толкнул его в ответ, они завозились, упали в снег. Кир придавил Антона тяжёлым телом, тот заелозил под ним ужом и запихал холодный комок под шиворот. Кир зарычал, не глядя, сгрёб снега в лицо Антону, Антон дотянулся зубами до его уха и прикусил.

Он первым запросил пощады:

— Сдаюсь! Сдаюсь! — задыхаясь, Антон постучал по земле раскрытой ладонью и со стоном выдохнул, когда Кир с него слез. — Вот ты отъелся на казённых харчах, чуть не раздавил, медведь.

— Тебя раздавишь, — усмехнулся Кир, протянул руку, помогая подняться и быстрыми, выверенными движениями ощупал. Цело, цело, что ему сделается. Зубы на месте, рёбра тоже, пальцы работают, а синяки дело наживное.

Альку они всё же забрали с собой. Та, увидев Кира и Антона в заснеженной уличной одежде, сама выгребла из ящика водолазку, кофту, бросила, побежала за валенками, забыла их на кухонном столе и напялила задом наперёд чужую огромную шапку.

— Идите, идите, нечего дома сидеть, — Кирюхина мать оперативно собрала Альку и выпроводила их. Строить снежную крепость, кидаться комками, валять друг друга по снегу, когда сверху с улыбкой, тыча в лицо мокрыми варежками, резиновой подошвой, неопределяемыми частями в дутом комбинезоне лезет Алька.

А потом греться под колючим шерстяным пледом в Кириной комнате. В его футболке и штанах, потому что свои мокрые насквозь и развешены флагами на извилистой змее обжигающего полотенцесушителя. Делать вид, что втыкают в телевизор и за дверью без замка лишь осторожно переплетать под покрывалом пальцы, бросать друг на друга беглые улыбающиеся взгляды. Чтобы потом также украдкой быстро поцеловать друг друга, словно отломить и унести кусок только что испечённого пирога, не в силах сдержаться.

— Мир? — тихо спросил Антон.

Кир завозился, словно ему всё стало вдруг мешать, колоться и жать. Антон ждал.

— Только не рисуй её больше, — буркнул Кир себе под нос.

— Не буду, — засветился Антон. — Это ты себя ещё не видел.

И подмигнул, глядя на обалдевшее лицо Кира.

Комментарий к 5

Как я пишу - раз в несколько месяцев - пусть будет статус “закончен”, а то там долгая песня ))

========== 6 ==========

— У тебя девочка, — Кир постучал своим телефоном об Антохин. — А у меня мальчик.

— Это почему ещё?

Антон втиснул потрёпанный жизнью Сименс в задний карман джинсов, похлопал себя спереди — ничего не забыл.

— Потому что у меня есть антеннка, а у тебя нет.

Кир покрутил перед носом «раскладушкой» с коротким отростком.

— А ты, значит, намекаешь? — Антон засмеялся, перехватил его руку. — Намекаешь, да?

Кир поиграл бровями, увернулся, отскочил в сторону, завёл руку за спину. Антон навалился на него, плотно прижимаясь, и переплёл пальцы.

Кир перестал улыбаться, посмотрел на него внимательно, лицом к лицу. В карих глазах при ярком солнце появлялась зелень. Внутри скручивало от волнения, тепла, близости; внизу живота трепетало.

Антон набычился, прижал подбородок к груди, словно собирался боднуть. Кир быстро чмокнул его в нос и отскочил.

— Ах, ты! — Антон кинулся за ним. Кир отгородился компьютерным стулом на колесиках, с азартом сдвинул его в одну сторону, в другую. — Схвачу, словлю, поймаю, покусаю!

Кир заржал, безошибочно узнавая фразу чарушинского Тюпы — вместе Альке читали.

Антон, воспользовавшись заминкой, вцепился в сиденье, дёрнул на себя и в сторону. Кир оттолкнул их обоих и кинулся в прихожую.

Антон, тяжело дыша, прижался спиной к стене у самой двери, как в засаде.

— Выходи, подлый трус! — крикнул он в коридор.

Ну и правильно — что Кир отстранился и сбежал, подумал Антон уже потом, на алгебре, под монотонный голос математички и гудение люминесцентных ламп.

Он погрыз заусеницу и посмотрел в окно. Енисей ещё морозился, скованный льдами, из набухшего серого неба лениво сыпался снег.

К Киру тянуло. Дотронуться, обнять, поцеловать. И всё остальное — тоже. Но всё остальное было странно, непонятно, страшно. Антон представлял и нет, как это может быть у них.

Киру тоже хотелось — он чувствовал. Трудно такое не почувствовать, прижимаясь друг к другу. Антон бы позволил прикоснуться к себе. Ну, ему казалось, что позволил бы. А Кир ускользал.

На школьной доске логарифмическая функция занудно принимала все значения на заданном отрезке. Антон бездумно переписал уравнение, пририсовал на полях сжатый кулак мировой революции.

Может, и правильно. Антон бы и позволил, и полез сам первым, а дальше-то что?

Эфемерно-понятное, скабрезное, грязно-запретное «трахаться» размывалось, когда Антон пытался вместить в него их двоих.

Раньше он был уверен: любовь без секса — извращение и книжная выдумка. Кто так не считает в едва семнадцать? Но Антон трахался со Светкой, на которую ему наплевать, и по дуге отводил руку от стратегических мест Кира.

А хотелось дальше, ближе. Сначала непонятно чего, когда от одних лишь взглядов в животе крутило так, словно отравился чем-то.

И всё большего и большего — когда догадался.

Чем этих взглядов, в которых Антон увидел, считал всё то же, что чувствовал сам — любование, непонимание, сомнение, оценивание, бессилие, желание быть вместе и чтобы обязательно своим, ревность, всё вперемешку. Чем долгих разговоров и споров обо всём подряд.