Мой милый Фото Граф!

Он отрицательно покачал головой.

— Разве по мне не видно? — Он печально улыбнулся.

— Нет. Но из писем я заметила, что ты всегда избегал рассказывать о своем детстве. Я не хотела тебя расспрашивать. — Она на минуту запнулась, сложив ладони перед собой. — Я и сейчас не буду, правда. Только хочу сказать одно: я всегда готова тебя выслушать, если ты мне захочешь об этом рассказать.

Она даже не догадывалась, насколько была близка к истине, но сейчас он был не в силах ничего ей объяснять.

— Спасибо за предложение, но поверь, рассказывать особенно не о чем. Ты и сама все видишь. — Он показал рукой на дом и лужайку. — Нет, здесь вовсе не плохо, я здесь никогда не голодал и не замерзал. Просто мне здесь не было хорошо, и все. Здесь всегда было холодно, я уже говорил тебе об этом.

Взгляд у нее потеплел.

— Но что бы там ни было, — сказала она, — это не сделало тебя холодным. — Она улыбнулась. — Это я уж точно могу тебе сказать.

Брайс вспомнил слова Джона, о том, что «Индепендент» назвала его бессердечным старым холостяком. Только Эмма видела в нем живого человека.

Она была нужна ему и надо было найти способ удержать ее. Ему в голову пришла идея, что он может на ней жениться, но идея была сумасшедшей, и он выбросил ее из головы. Даже если женитьба оказалась бы спасительной для него — а у него всегда была слабая надежда, что женитьба кого-то может спасти, — то для нее это будет почти убийством.

К чаю подали пирожные с кремом, канапе, свежие фрукты и горячие булочки с маслом и джемом. Стол был сервирован по первому классу, такое Эмме доводилось видеть только в кино. Вокруг стояли слуги в ливреях, державшие серебряные подносы с такой важностью, словно у них в руках были настоящие сокровища.

Солнце заходило за горизонт, старые деревья отбрасывали огромные тени, которые перемежались с яркими бликами солнечных лучей на каменной стене дома.

— Обычно мы не содержим в Шелдейл-хаусе полный штат прислуги, так что пока ты можешь наслаждаться, — сказал Брайс. — Они здесь, чтобы исполнить любое твое желание.

— Знаешь, я чувствую себя неловко, когда за мной кто-то ухаживает, — Эмма подвинула чашку служанке, которая наливала ей чай.

— Достаточно, — отпустил Брайс служанку.

Закрыв рукой рот, Эмма чуть не рассмеялась.

— А у тебя хорошо выходит. Я бы никогда и не подумала, что у тебя может быть такой важный вид. Вряд ли у меня это когда-нибудь получится.

— Да ты просто наслаждайся, — сказал Брайс, махнув рукой в сторону служанки, которая удалялась в сторону дома. — Я ведь им за это плачу.

— А за что конкретно ты им платишь?

Он с отсутствующим видом взял булочку.

— Что? — спросил он.

— Огромное количество слуг на одного или двух хозяев, зачем они здесь? Что им тут делать?

Улыбка слегка коснулась уголков его губ.

— Одевать меня, купать, стричь мне ногти и тому подобное.

Она уже решила, что он говорит всерьез, но улыбка выдала его.

— После долгого трудного утра, когда ты не можешь справиться с простыней, в которой запутался?

Лицо у него стало серьезным, и только глаза смеялись.

— Неужели с тобой такое тоже бывает? — Он откусил кусочек булки и запил горячим чаем.

Эмма рассмеялась.

— Другая сторона жизни. Не так уж это легко, как все думают.

— Вот именно. Знаешь, бывают дни, когда я думаю, что если не сброшу с себя эту вековую тяжесть исторических и социальных цепей, то сойду с ума. Мне иногда хочется быть простым рабочим.

Эмма старалась сохранять серьезное выражение лица.

— Твой мир чужой для меня. — У девушки бывали дни, когда она не обедала, чтобы сэкономить на дорогую кофточку, и ей казалось, что она может сойти с ума от этого.

У него не было этих забот.

Когда сегодня она впервые вошла в Шелдейл-хаус вместе с самим графом Паллизером, а не с Джоном Торнхиллом, то была подавлена роскошью. Ее первым порывом было повернуться и убежать. Все эти полированные вещи ручной работы из дерева, позолоченные узоры на потолке, обои, арочные потолки, высокие зеркала и такое количество английского ситца, которого она никогда не видела в одном месте.

— Не могу поверить, что ты вырос здесь, — сказала она, пытаясь привыкнуть к мысли о том, что он рос и воспитывался совсем не так, как она думала прежде — Я имею в виду, что ты же всю жизнь так жил.

— Именно, — сказал Брайс серьезно. — Прислуг стала частью моей жизни. Они пришли сюда из поместья моей матери в Шеффилде. Ее дом в Лансворте открыт для гостей почти каждую неделю с апреля до октября.

Это удивило ее.

— Правда? Как музей, за посещение которого надо платить?

Он пожал плечами.

— Многие старинные семьи так делают. Это способ сохранить благосостояние и положительное отношение к знати.

Эмма была удивлена.

— Никогда бы не подумала, что в этом есть необходимость.

— Это некоторая иллюзия. Большинство людей не понимают этого, но каждый раз, когда они пересекают чье-либо поместье, они обязаны платить в семь процентов налога. А эти дома не могут поддерживать себя сами, они старые. Очень многие вещи портятся, нужен ремонт, который зачастую стоит очень дорого. И тем не менее дом должен представлять собой классический английский особняк. Гости и туристы должны чувствовать, что они смотрят на жизнь настоящих аристократов, хотя истина заключается в том, что образ жизни аристократов уже давно изменился. Но необходимо поддерживать эту иллюзию .

Эмма задумалась.

— Это может показаться просто смешным.

Он внимательно посмотрел на нее, потом сказал:

— Возможно, тебе здесь понравится. Здесь е па что взглянуть. Эмма посмотрела вокруг.

— Но почему Шелдейл-хаус закрыт для гостей и туристов?

Он пожал плечами.

— Можешь верить, можешь не верить, но Шелдейл-хаус не окупает себя. Сам остров-то небольшой, сюда не приедет столько туристов, чтобы можно было покрыть все расходы. Мы вынуждены держать его закрытым из-за страховки.

Эмма нахмурилась.

— Тогда почему твоя мать живет здесь, а не в доме, который открыт для туристов?

Он тяжело вздохнул.

— Потому что Лансворт в три раза больше, там шестьдесят комнат в двенадцать лестниц. Даже когда он открыт, он выглядит закрытым частным владением.

— А как же насчет вашего дома в Лондоне? Там есть какая-нибудь прислуга, которая тебе помогает?

— Там четверо слуг. — Он тепло улыбнулся. — Их, конечно, больше, чем мне нужно на самом деле, но они уже так давно работают у нас, что я не представляю, как можно их отпустить.

В этот момент вошла служанка с огромным бумажным пакетом в руках. Передав его Брайсу, который поблагодарил ее, она присела в реверансе и вернулась обратно в дом.

Он посмотрел на этикетку и передал ее Эмме:

— Это тебе.

— Мне? — Она взяла коробку и посмотрела на этикетку. — Но это, должно быть, ошибка.

— Здесь нет ошибки. — В уголках его ясных светлых глаз собрались лучики веселых морщинок. — Открой ее.

Растерянно посмотрев на него, она начала снимать бумагу и открыла коробку из толстого картона. В ней было много тонкой шуршащей бумаги. Эмма долго рылась в ней, пока не наткнулась на что-то мягкое. Наконец она вынула оттуда клоуна, который так понравился ей в магазине.

— Брайс, — выдохнула Эмма. Она взглянула него и увидела, как тепло он улыбается. —Когда тебе удалось его купить?

— Когда ты пошла в книжный магазин. Я послал коробку сюда с намерением переслать ее тебе Штаты, но... — он развел руками, — этого не понадобилось.

— Даже поверить не могу. Она подняла игрушку вверх, чтобы лучше рассмотреть ее при дневном свете. — Она даже лучше, чем я ожидала. Ты только посмотри, ведь это ручная работа, — и она передала игрушку Брайсу.

Он внимательно посмотрел на нее, примерил маску на лицо клоуна и снял ее.

— Кажется, он тебе очень нравится. Думаю, я с ним подружусь.

— Начинаю понимать, почему он мне понравится — грустно сказала Эмма. Она ласково прикоснулась к крошечному личику клоуна. — Я поняла, почему он так привлекает меня. Где-то в глубине души я думаю, что он похож на тебя. — Она тут же осеклась. — Итак, — проговорила она, пытаясь скрыть неловкость, — сегодня потрясающий день.