Я все отдам за тебя

Передо мной предстала картина: вот они лежат бок о бок в палате, два дорогих мне человечка. Мне захотелось плакать, но слез не было, наверное, все уже выплакала. В голове только одно — как бы побыстрее найти Анну. Долго ли придется дожидаться ее? А вдруг она вообще не приедет в Портофино? О господи, лучше об этом не думать.

Мое место оказалось у окна, рядом — только один пассажир, который завел со мной беседу, не успели мы расстегнуть ремни безопасности. Мужчина обратил мое внимание на то, что стюард предлагает утреннюю газету.

— Спасибо, не надо, — покачала я головой. Новости политики, забастовки и нестабильная ситуация в Африке совершенно меня не интересовали.

— Совершенно с вами согласен, — снова зазвучал рядом приятный голос. — Нынешние новости гроша ломаного не стоят, а чтобы ломать глаза о газету — тем более. Всегда одно и то же — всякая мерзость и ужасы.

— Так и есть, — рассеянно согласилась с ним я.

— Не против, если я закурю?

Это была всего лишь дань вежливости, и я, само собой, кивнула.

Попутчик протянул мне пачку американских сигарет, и я взяла одну. Последнее время я дымила как паровоз. Я решила рассмотреть его получше: около пятидесяти. Волосы длинноватые, темные, подернуты сединой. Голубые брюки, рубашка в клеточку, на коленях — спортивная куртка.

— Жарко тут, ближе к солнышку, — стянул он с шеи шелковый платок. — Здорово, что можно вот так запросто убежать от дождя и тумана старой доброй Англии. Милая сердцу земля! — не без сарказма добавил он.

Я рассмеялась, вымученно и без капли веселья, и это, видно, шокировало моего спутника. К моему величайшему удивлению, он не отвернулся от меня, такой, как мне казалось, непривлекательной особы, а лишь проявил еще больше дружелюбия и участия.

Он забавно так разговаривал, с юмором. Предложения короткие, равные какие-то. И лицо тоже забавное — скулы высокие, большой смешливый рот, красивые глаза. И загар — необыкновенно яркий, южный. Я нисколько не удивилась, когда он признался, что уже с весны живет в Италии.

— Вот, летал в Англию на просмотр, знакомился с девицей, которая должна заменить в нашем фильме одну из второстепенных героинь. Я его продюсирую, фильм этот. Мы неподалеку от Генуи расположились. Наш режиссер — итальянец, может, вы даже слышали о нем. Марио ди Сфороццо.

Имя было абсолютно мне незнакомо. При обычных обстоятельствах я была бы без ума от знакомства с настоящим с продюсером, но сейчас ничто не могло развлечь меня. Но я была рада поболтать с кем-нибудь, хоть ненадолго отвлечься от пожиравших душу мрачных мыслей.

Мой спутник оказался симпатичным добродушным мужчиной, не лишенным определенного шарма. Сердечный, теплый такой, легкий в общении, и мне показалось, что я ему понравилась. Он предложил мне напиток, помог с плащом и болтал без умолку. Мне пришло в голову, что мой воспитанный армией муж всегда избегал подобных типов. Он плохо сходился с людьми, а к миру искусства вообще никакого отношения не имел. Наверняка нашел бы моего собеседника слишком болтливым экстравертом, но я немного оттаяла в его присутствии. За изысканным ленчем мы обменялись именами.

— Я — Гил Барретт, — поставил он меня в известность. — Полностью — Гилфред. Говорят, старый глухой пастор при крещении ошибся. Меня хотели назвать Гилберт Фредерик, но старик только первые слоги расслышал, и получилось — Гил-фред. Так я и остался Гилфредом. Маме понравилось.

— И мне тоже нравится, — сказала я. — Я Кристина Росс. Для друзей — просто Крис.

— Ну, привет тебе, Крис, — произнес он с наигранным американским акцентом, осклабился и вдруг стал молодым и веселым.

И я ответила ему в тон:

— Привет тебе, Гил.

Он бросил взгляд на мою левую руку:

— Замужем, как вижу.

— Да.

— У меня тоже однажды жена была, но пару лет тому назад сплыла, — откровенно выложил мне он. — Слишком молода для меня. Ничего у нас не вышло.

— А я всегда считала такие браки удачными, — посочувствовала ему я. — То есть хочу сказать, когда жена намного младше мужа. Он заботится о ней, и все такое, а она смотрит на него открыв рот.

Гил расхохотался:

— О, я и впрямь заботился о Салли. Целый год отцовским комплексом страдал. С ума по этой девчонке сходил. Огромные глазищи, золотые волосы, и все такое, но тепла в ней ни капли нет, такая ухаживать за мной в болезни уж точно не станет. Эгоистка до мозга костей. Да и я тоже не подарок, вот мы и не поладили. Сбежала с более послушным джентльменом, помоложе и побогаче.

— Ты не похож на человека, который будет долго убиваться, — предположила я.

Он снова одарил меня своей привлекательной улыбочкой:

— Да ты настоящий психолог, Крис. Точно подмечено: я и не стал убиваться, но, надо признаться, это был удар. У меня чуть комплекс неполноценности не развился. Я ее так любил, мою милашку Салли. И до самого медового месяца не понимал, насколько она бессердечна, а потом девчонка явно перестаралась, разыгрывая из себя роль слишком-чистой-для-низкой-страсти. Вот отцовские чувства во мне и возобладали. Ей хотелось, чтобы о ней заботились. Очень подарки принимать любила, как ребенок радовалась, и мне нравилось дарить ей всякие коробочки с сюрпризами. Но давать взамен она не умела. Только брала.

— О господи боже ты мой! — заморгала я.

Я привыкла к подобным излияниям. Люди часто доверяли мне свои тайны, Гил не был исключением. Кроме того, в мире искусства люди гораздо откровеннее.

Гил продолжал свой рассказ о Салли, и в голосе его часто звучали нотки сожаления. Он, холостяк с тридцатипятилетним стажем, купил своей женушке дом в Челси в надежде на счастливую семейную жизнь. Ни о каком разводе он даже не помышлял. Конечно, развод — дело тонкое, не выслушав другую сторону, очень сложно судить, чья тут вина, но мне отчего-то казалось, что виновата Салли. Всего час назад я даже слыхом о Гилфреде Барретте не слыхивала, но мне очень импонировал этот милый добродушный человек. От него исходило тепло, и вскоре мне захотелось довериться ему.

Гил первым завел разговор о моей жизни.

— Извини, что пристаю с рассказами о себе. Тебе, наверное, скучно. А ты? Ты похожа на хорошо устроенную счастливую женщину.

Я улыбнулась, но прежние страхи и несчастья снова расправили надо мной свои костлявые черные крылья, и я невольно содрогнулась, несмотря на все то тепло и внимание, которые излучал сидящий со мной рядом мужчина.

— Что-то не так? — тут же уловил он перемену. — Откуда это трагическое выражение лица?

— Времена у меня не из легких.

— Мне очень жаль, Крис. Вот несчастье! Может, расскажешь? Вдруг я смогу чем-нибудь помочь?

Я зажмурилась и представила себе Бинга. Слезы градом покатились по щекам. И откуда они только взялись, ведь недавно мне казалось, что я все до капли выплакала.

— Надо же, как человек может ошибиться, — снова заговорил Гил. — Стоило мне увидеть тебя, и я подумал: вот пример благополучной англичанки, девушка на каникулы отправляется к друзьям или родственникам. И никаких у нее забот, никаких проблем. И конечно же уже занята. Правда, ресницы твои немного дрожали, когда ты заговорила со мной, но я решил, что ты просто нервничаешь. Ты производишь очень приятное впечатление, Крис. Очень милая, веснушки на носу и глаза такие красивые, теплые.

Красивые, теплые глаза. Такого мне уже лет сто никто не говорил. Я глупо хихикнула:

— Спасибо! Очень польщена.

— Это правда. Глаза у тебя действительно очень красивые. Карие с золотыми искорками. Замечательные глаза.

— Но сама я совсем не замечательная, — вспыхнула я. — Даже не милая, как вы выразились. Я аферистка. Долгие годы врала и обманывала и разрушила жизнь своего мужа. Мой сын Бинг — по крайней мере, я считаю его своим сыном — умирает. Хуже не придумаешь. Вот видишь, как сильно ты во мне ошибся!

— Мне очень жаль, Крис, — сказал он.

Горло мне словно холодная когтистая лапа сдавила, и я отвернулась к окну. Гил снова заговорил, но на этот раз абсолютно серьезно, его легкомысленность будто ветром сдуло.