Imago (СИ)

— Иногда мне хочется убить тебя, Харл, — хрипло тянет он, а в глазах стоит черная тоска. — Убить, чтобы больше никогда не видеть. Но не могу, потому что… — он осекается и щелкает стальными зубами. Есть слова, которые он никогда не скажет. Ни ей, никому другому. Это слова из другой жизни, из других голов, слишком нормальных для него, а вот Харли достается совсем другое.

Ей достается молчание, более ценное, чем все слова на свете.

Джокер молчит и ждет. Ждет, когда же она сбежит, затеряется в извилистых коридорах, выберется наружу и окажется как можно дальше от него, чтобы остаться в живых. И прийти тогда, когда жажда утихнет.

Харли шмыгает носом, решительно вздыхает и на мгновение приникает к стеклу ртом, оставляя отпечаток поцелуя.

Прекрасно знает, что это поднимет тревогу, потому что стекло под легким напряжением, а это значит, что она может попасться и вообще это дурацкая затея…

Но не может удержаться.

Она сбегает под громкий вой сирен, под чьи-то разъяренные вопли — почему-то психи больше всего жалеют, что их не выпустили, несется по коридору к подвалам, а оттуда есть выход через канализационную систему, но теперь у нее легко на душе. Словно камень свалился.

Теперь она знает, что иногда далеко не значит равнодушно. И поцелуй, который Джокер сейчас выцарапывает из стекла окровавленными пальцами, он ей еще вернет.

Но чуть попозже. Однажды.

========== Встреча ==========

К Джокеру нельзя привыкать. Но с ним можно свыкнуться.

Уловили разницу?

Он словно чума, насевшая на Готэм, разрушительная и ужасная в любом своем проявлении. Кровь рекой, боль и множество сломанных тел, напоминающих белые манекены, у подножия костяного трона.

Но он дарует и освобождение. Право быть собой настоящим. Срывает маски и обнажает гниющую изнанку помойки, в которой копошатся глупые людишки.

Слетает фальшивая позолота и остается только Сэмми, которая продает себя по ночам кому попало, потому что ей негде жить и не на что купить себе кусок хлеба. Остается Форд, который презирает свою жену и ненавидит детей, порой желая, чтобы они сдохли еще в колыбели, потому что тогда бы ему не пришлось вкалывать на чертовой работе днями и ночами напролет. Остается Джон, который связался с дурной компанией, а теперь они знают, где живет он и его родители, так что Джону ничего не остается, как ходить на дело раз в пару дней, грабить банки и магазины.

Остается Бэтмен, несокрушимый словно скала, с его извращенной моралью, где нет места неоправданному насилию и свободе выбора.

Остается Аркхэм, забитый под завязку живыми людьми, настоящими в своем убожестве и страдании. И они не настолько больны, сколько просто отчаялись. Их тоже когда-то не спасли. Вместо этого Бэтси собрал их вместе, запер в клетку и выдал дырявый билетик на бессмысленное существование.

Но Джокер знает, чует, что там, за стенками психушки может быть что-то прекрасное. Идеальное в своем уродстве, или только зародившееся. То, что отвлечет его от бесконечных войн и грызни за трон Готэма.

Ядовитый цветок, не уступающий тому, что уложен в его петлицу пиджака вместе с ампулой стрихнина. Или всего лишь куколка от зубастой бабочки, невероятно опасной, хищной.

На крайний случай он просто зайдет туда, переступит через порог, оставляя за собой следы тлена и разложения, внесет в ладонях страх и посеет панику. Разрушит стены и исчезнет.

Добавит Бэтмену новых забот, а городу немножечко риска. Считайте, что оживит эти унылые морды, думающие только об ипотеке, кризисе личности и деньгах на любовниц.

Как он туда попадает, рассказывать неинтересно. Просто за ним, как обычно, тянется след из чужих смертей, так что охранники лебезят, словно Джокер и взаправду корону на зеленые волосы нацепил. Опускают глаза к полу и разве что не кидаются ему руки целовать, как будто он само божество.

Джокер шествует по коридору Аркхэма неспешно, оглядывает кривые кирпичные стены, отмечает затянутые под потолком в кокон из сетки лампы. Чтобы разбить и добраться до острых осколков, нужно сперва избавиться от железных решеток. Умно.

Ну, что сказать, Аркхэм не стоит на месте. Развивается, так сказать. Растет.

От этого даже на душе как-то полегче становится. Словно это его личное родное детище, словно он сам его строил, а потом психов по клеткам рассаживал. Хотя нет, конечно. Всю грязную работенку поручили Бэтмену, а он… А он просто будет здесь править.

А чтобы все сразу поняли, кто здесь, Джокер напевает одну песенку, свистит себе в такт. Заливается жутким смехом, хриплым и надсадным, и эхо бьется, крошится на осколки, рассеиваясь по углам, тянется по коридору, а вместе с собой разносит страх словно вирус. И в ответ ему слышатся стоны, крики ужаса, чьи-то проклятья. Отлично, шакалы теперь знают, что у них появился вожак.

Ему выдают личного психолога. Немало чести, обычно Джокера ходят навещать целыми группами, по пять человек за раз. Набиваются в толпу перед стеклом, за которое он надежно упрятан, и пялятся, разглядывают вовсю. Шепчутся о том, что у него шизофрения, тяжелое детство в анамнезе. Моральные травмы, наверное, начиная с утробы матери. А еще что он псих, которого даже электротерапия не берет. Хоть на максимум выкручивай, Джокеру все нипочем.

В одном месте видал он все эти докторские приемчики и штучки, так что Джокер даже не отзывается. Продолжает лежать, заложив руки за голову, мурлыкает под нос песенку, а в голове шебуршатся мысли вперемешку с пустотой.

Ему скучно. Еще немного, и он просто уснет. Занудство, а не Аркхэм, даже поджарка мозгов и разноцветные таблетки, которые ему уже не навредят — было бы чему вредить, в самом деле, — бесят.

А еще во всей психушке ни одного нового лица. Все старые, изъеденные тоской по свободе, насквозь изрешеченные электротерапией, только что слюни с подбородка не капают. И кого тут искать? Наверное, он ошибся. Зря приперся в Аркхэм. И пора валить.

Но к вечеру, когда поток непрошеных посетителей в халатах иссякает и в коридоре царит только непрерывное гудение электричества, напротив его камеры слышится цоканье каблуков. Женских, острых.

Они стучат так, что Джокер приподнимается на койке. Выныривает из отупения впервые за долгую неделю. Под глазами мошки кровавые летают, а тень за стеклом кажется еще тоньше, еще изящнее. Еще нереальнее.

Такое вот слишком громкое видение. Потому что после отбоя доктора не ходят, санитары давным-давно засели за покер, а компанию психам составляет одна бессонница.

Хотя его видение реально.

Оно кашляет и подносит тонкие руки к лицу, поправляет, кажется, очки. И смотрит на него совсем не так, как остальные.

Вместо любопытства там сплошная сосредоточенность. Почти благоговение.

И это Джокер не видит, ему и глаза не нужны, чтобы учуять эмоции этой докторши, он просто знает.

— Ооо, новая кровь? — он решает быть вежливым. Никто не ожидает от психов того, что они станут примерными, ведь так? Это смущает. — Добро пожаловать в Аркхэм, леди, — он скалит зубы, поднимаясь с койки. Вытягивает тощее тело, подбирается к стеклу, замирая с другой стороны и улавливая нотку ее парфюма.

Лакрица. Солено-сладкая, горечь вперемешку с агонией кислоты. Черт знает, что такое. И эта докторша точно такая же. А прячется под маской порядочного человека.

Ее выдает только запах и расплывшиеся пятна зрачков, такие большие, что радужек не увидеть.

У нее их нет, решает Джокер. Они ей и не нужны. Лучше так, теперь она выглядит не менее сумасшедшей, чем он сам.

— Здравствуйте, мистер Джей.

Она такая примерная. Еще и мистером обозвала.

Джокеру приходится нагнуться, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Если бы не стекло, мог бы дотронуться до белого лица. Взять в ладони, стиснуть шею, укладывая собственные пальцы словно ошейник, сдавить и слушать, как она стонет.