Мельница на лугу

– Могу я позвонить отцу отсюда? Я не хочу мешать, но он будет волноваться, если мы вернемся очень поздно.

– Я звонил ему, – сказал Корби, – но уже действительно поздно. Нам, пожалуй, пора.

Она почувствовала себя виноватой – веселье было в самом разгаре, – но Корби встал, и все стали с ним прощаться. Возгласы послышались отовсюду. Толпой дошли до автостоянки – их провожали все.

Давно она не получала такого удовольствия.

На заднем сиденье лежало что-то странной формы, и Эмма пригляделась. Вдруг воскликнула:

– Мешок! Боже, я думала, это труп. Что в нем?

– Кувшины, – сказал Корби.

– Что? Сколько?

– Я не считал.

– Вы купили их? – Мешок был приличного размера.

– Надеюсь, вы не думаете, что я украл их. Клянусь старыми временами, я купил по нескольку в каждом ларьке.

Машин почти не было. Автомобиль ехал гладко. Эмма наклонилась, чтобы залезть в мешок, и выудила верхний кувшин. Это был пивной кувшин, грубо раскрашенная посудина из толстой глины. На нем был нарисован отталкивающе тучный джентльмен в бриджах и треуголке.

– Боже! – воскликнула Эмма.

– У него там есть друг, – сказал Корби.

– Я не верю этому. У него не может быть друзей.

– Приятельница, – настаивал Корби. Левой рукой он открыл бардачок и вручил ей фонарик. – Посмотрите.

Она нашла ее почти сразу, еще более жирную леди, и установила их рядом на заднем сиденье.

– Это очаровательно, – сказала она. Он, должно быть, покупал каждый кувшин, который ему встречался. Она осветила фонариком кувшин, который держала теперь. – Здесь есть экземпляр отвратительного цвета.

– Неужто? – Это прозвучало так, как будто он не верит ей.

Но вдруг она наткнулась на коричневый блестящий кувшин, который мог придать любому молоку богатый сливочный оттенок, и сказала не шутя:

– О, мне нравится. Могу я взять этот?

– Выбирайте, дорогая Эмма.

– Что вы собираетесь делать с остальными? Продадите на толкучке или оставите их для рождественских подарков? – спросила она.

– Рождество начнется немного раньше в этом году, – объявил Корби, когда они стали проезжать дома.

Он остановил автомобиль, вышел, открыл заднюю дверцу и взял мешок с заднего сиденья, вложив туда пару кувшинов с толстяками. Затем он пошел вдоль домов, ставя около каждого крыльца один кувшин. Утром жителей улицы порадует маленький сюрприз.

Эмма сидела, опустив ветровое стекло, упершись в него подбородком, и смотрела на Корби. Корби взял розового медведя Тэдди и также положил его у порога. Тогда она выскочила из автомобиля и подбежала, чтобы вернуть Тэдди.

– Вы не можете оставить его на темном крыльце. Кувшины – ладно, но не его.

– Страшная ошибка, – покорно согласился Корби.

Хорошо было вернуться в теплую машину. Эмма посадила медвежонка к себе на колени. Она подарит его какому-нибудь ребенку, возможно племяннице Крисси.

Она хорошо провела день. С Корби было интересно. Только вот теперь было трудно представить, что этот человек написал те картины с мельницы.

«Все еще пишете картины?» – спросила его Бет. Он делал иллюстрации к журналу, в то время как работал на ярмарке. «Писал ли он картины?» – спрашивала сама себя Эмма. Хамстер, экс-заключенный, знает, что отец Корби – судья Арнольд Кемпсон и что Корби – его точная копия. «Сколько в нем людей? – недоумевала Эмма. – И который – настоящий?»

– Как насчет Бет? – спросила она.

– Что – насчет Бет?

– Мне сказали, что она сохнет по вас.

– На ярмарке мало кто будет сохнуть от любви, если нет надежды на взаимность.

Он не мог знать этого, он предполагал, но предполагал правдоподобно. Внезапно она поняла, что сильно утомлена и не может больше бороться с усталостью.

– Поспите полчасика, – посоветовал Керби.

Она была достаточно утомлена, чтобы заснуть, но возразила:

– Наверное, водителю плохо везти сонного пассажира ночью.

– Не волнуйтесь, – его голос не звучал утомленно, – я не поддаюсь внушению. Вы можете храпеть сколько душе угодно, гарантирую, что не сомкну глаз.

– Я не храплю!

– Спите, я скажу вам, если захрапите.

У нее немного болела голова, но сидеть откинувшись на сиденье было удобно. Она сказала:

– Откуда я знаю, может быть, вы расскажете всем в Хардичах, что я храплю?

Корби засмеялся:

– Бет говорит, что вы прекрасны как дьявол.

– Боже! – Эмма подумала, что озадачила его. Он заметил:

– Панчи предупреждал: «Не оставляй их одних, сынок, она с придурью».

Панчи был человек из павильона бокса. Корби очень похоже изобразил его уэльский акцент. Эмма сказала беспечно:

– Спасибо Панчи. Я могу постоять за себя.

И тут Марк Хардич заполнил воображение Эммы без предупреждения. Это случалось всегда внезапно, когда она была утомлена. Она повернула голову, глядя на улицы и здания и не видя их. Ее бледное лицо отражалось в стекле, и на глаза навернулись слезы. Она была одинокой, одинокой… Не имело значения, кто был рядом с нею, без Марка она была одинока.

Корби включил радио, и салон заполнила какая-то приятная музыка. Эмма смотрела в окно – слезы катились по щекам. Он мог бы увидеть это. Поэтому она закрыла глаза и слушала музыку и ровное жужжание двигателя, которые действовали убаюкивающе.

Она пробудилась от толчка. Села прямо и тут поняла, что ее голова была на плече Корби. Спросила:

– Где это мы?

Они съехали с автострады и были почти дома. Она поняла это сразу и обвинила себя:

– Ужасно! Проспала всю дорогу.

– Что еще было делать? – отозвался Корби. – И вы совсем не храпите.

– Рада слышать это.

– Но вы разговариваете во сне.

– Только не это! – Она попробовала засмеяться.

– Конечно, я не вслушивался.

Он дурачит, она не разговаривает во сне. Но он знал, чье имя она бы назвала, если говорила. Она сказала, подыгрывая:

– Конечно, вы не подслушивали, с вашими-то высокими принципами! – И посмотрела вокруг: – Где мой медведь?

– На заднем сиденье, – сказал Корби. – Он соскользнул с ваших коленей, и вы поставили на него ноги. – Он покачал головой. – Как можно быть такой бесчувственной?

– Прошу прощения, – сказала Эмма. – Думаю, что кто-то подсыпал снотворного в мой горшочек с мясом.

В «Милл-Хаус» не горел свет, только небольшой фонарь у входа. Ее отец, вероятно, спит, успокоенный обещанием Корби по телефону, что Эмма будет доставлена в целости и сохранности, даже если это случится в четыре утра.

Корби подошел к двери вместе с нею. Она сунула ключ в замок, и он вручил ей кувшин. Держа в руках Тэдди, она поблагодарила:

– Спасибо, это было здорово.

– Да, – подтвердил он.

Поцелуй не значил бы ничего, все свидания всегда заканчивались поцелуем. Она ожидала поцелуя. Но вместо этого он сказал:

– Не волнуйтесь, мой цветочек, я не буду занимать место другого человека.

Она вошла и закрыла дверь. Подумала: «Проклятье! Почему он сказал это?» Это не было правдой. Она не смогла бы представить Марка, находясь в других объятиях. Она пробовала как-то, но не смогла.

Она пошла наверх, все еще неся дурацкого медведя Тэдди, глядя в сторону «Хардич-Хаус», моля: «Приходи скорее, любовь моя, сегодня пропал впустую еще один день…»

Отец коснулся ее плеча, и, открыв глаза, она увидела его стоящим около кровати с чашкой чаю:

– Скоро половина десятого, я думал, надо ли будить тебя.

Она потянулась и зевнула:

– Господи, да. Благодарю, папочка. – И взяла чашку чаю.

– Приятно провела время?

– Да. Я все расскажу тебе, как только перестану зевать. – Она посмотрела на тумбочку. Там сидел медведь Тэдди, лежало деревянное яйцо, и около него стоял кувшин. – Мои трофеи.

– Здорово, – порадовался отец.

Ей пора было вставать, у нее много дел. Кит и Крисси возвращаются домой завтра, а для Крисси надо кое-что купить. Она выпила чай, прыгнула в шлепанцы и, накинув халат, спустилась вниз.