Девушка из универмага

К. и А. Вильямсон

Девушка из универмага

Глава I.

Дверь к нимфам.

На море был ужасный день, ужасный даже для пассажи­ров нового роскошного заокеанского парохода «Монарх».

Вся наиболее изысканная публика разошлась из огромной столовой. У всех лица выглядели зелеными и поблекшими, и уже одна только мысль о музыке за столом вызывала приступы морской болезни.

Питер Рольс никогда и ни при какой погоде не бывал болен. Он обладал многими симпатичными качествами и сам был симпатичным, хотя его лучшие приятели, называвшие его «Петро», считали его юношей с некоторыми странностями. Ему было жаль знакомых ему мужчин и девушек, в том числе и своей сестры, лежавших на палубе в креслах или ушедших прилечь в свои каюты. Но что касается его самого, то ярость волн наполняла его чувством созвучного им беспокойства. Хотя Питер никогда не отличался боль­шим воображением, но теперь ему хотелось узнать, что скажет ему эта пенящаяся буря, и прокричать ей свой ответ.

Но, так как волны не давали ему никакого ответа, он решил спуститься в гимнастический зал, чтобы нагулять себе аппетит к завтраку. Очевидно, он был очень рассеян, потому что дверь, которую он открыл, оказалась дверью не в гимнастический зал, но куда же еще — чорт возьми!

На минуту ему показалось, что он находится в своей каюте и предается грезам. Ибо комната, в которую он заглянул, не могла быть комнатой парохода, даже такого, как «Монарх», на котором имелись все самые современные усовершенствования и предметы роскоши. Ведь чудесные создания, находившиеся там, никак нельзя было отнести к усовершенствованиям или к роскоши. Питеру пришла мысль, что он открыл дверь в хрустальный замок, населенный исключительно нимфами. Он подумал о нимфах, потому что существа, изображаемые на картинах под этим именем, выше, гибче, изящнее, красивее и имеют более длинные ноги, чем юные представительницы женского пола человеческой породы. В комнате было пять таких существ; и, хотя было всего 11 часов утра, они были одеты в бальные наряды. Только на сцене Питер видел такие платья и таких женщин.

Он услышал свой собственный вздох и, после того, как он и ветер захлопнули дверь, ему показалось, что он произнес: «Прошу извинения». Впрочем, он был настолько сму­тен, что не мог с уверенностью сказать, не пробормотал ли он: «Боже мой!».

С минуту он в нерешительности простоял перед дверью, сгорая желанием снова открыть ее и убедиться, действи­тельно ли это живые девушки. Но, нет, он не должен этого делать. Он почти склонен был поверить, что это были воско­вые фигуры, если бы они не двигались, но они двигались.

Они сидели, откинувшись, в креслах и на диванах, и уставились на него глазами, когда открылась дверь. Одна из них засмеялась. Питер захлопнул дверь под звуки ее смеха. У него сохранилось смутное впечатление, что кресла, ди­ваны и ковер были бледно-серого цвета, а платья нимф — удивительных цветов, переливались золотом, серебром и бриллиантами, сверкая, как тропические цветы на бесцвет­ном фоне. И у него не было уверенности, что роль стен не выполняли сплошные зеркала. И потому он не мог наверное сказать себе, видел ли он всего только пять нимф или в пять раз больше.

Конечно, Питер Рольс знал, что высокие, поразительно красивые существа не были нимфами и грезой, хотя они и были сильно декольтированы и имели на своих роскошных волнистых волосах жемчуг и бриллианты в 11 часов бур­ного утра на борту океанского парохода. И все-таки он был бы счастлив, если бы мог понять, кто они и что они делают и этой зеркальной комнате, без всякой обстановки, кроме большой ширмы, нескольких кресел и одного — двух диванов.

Питер ломал себе голову над этим вопросом. Он задавал себе вопрос, не пойти ли спросить свою сестру, Эну, об этих загадочных видениях, так как, если даже она не знает этого, она, как женщина, сможет высказать какое-нибудь предпо­ложение. Если бы она не страдала так от морской болезни, она бы, вероятно, посмеялась, и, может быть, рассказала об этом лорду Райгану.

Что касается до самих видений, то только одна из пяти была достаточно развита, чтобы рассмеяться по поводу того, что их приняли за нимф. Из всех них она одна знала, что значит слово «нимфа». И притом она могла смеяться всегда, как бы плохо ей ни было, и как бы ни была она больна. В этот день она, действительно, очень плохо себя чувствовала. Они все страдали от морской болезни, но все-таки она не могла удержаться от смеха.

— Скажите на милость, над чем вы зубоскалите? — ворчливо спросила самая высокая и стройная из нимф, одетая в прозрачное желтое платье, как только она смогла открыть рот после приступа тошноты.

— Над нами самими, — отвечала девушка, видение в се­ребристом платье, которая могла всегда смеяться.

— Над нами? Я не понимаю, что в нас смешного? — проворчала мечта, отливавшая малиновым и пурпурным, цветом.

— Мне делается хуже, когда я слышу ваш смех, — засто­нала особа в розовом.

— Я бы хотела, чтобы мы все лежали, как мертвые, в особенности мисс Чайльд, — брюзжала последняя из пяти, в черном, со всевозможными оттенками синего.

— Очень жаль! Я постараюсь не смеяться, пока море не успокоится — оправдывалась мисс Чайльд. — Я смеялась не специально над кем-нибудь из вас, а скорее над общим на­шим положением: над нами, разодетыми, подобно звездам русского балета, с жемчугом в волосах, и похожими на больных собак…

Неосторожное напоминание о болезни вызвало у девушек еще приступы. Когда им стало легче, они прилегли на своих диванах или откинулись на креслах, с бледными лицами, закрыв глаза. И именно в этот момент Питер Рольс стре­мительно распахнул дверь. У всех у них кружилась голова, но удивление при виде мужчины, и притом не пароходного служителя, было столь велико, что на несколько минут по­действовало, как лекарство. Ничего неприличного не про­изошло ни с одной из пяти, пока красивая черная голова не исчезла снова, и дверь не закрылась.

— Мужчина! — вздохнув, произнесла мисс Девере, высо­кая девушка в золотистом газовом платье из желтого ши­фона.

— Да, дорогая. Интересно знать, что ему здесь нужно! — прошептала мисс Карроль, девушка в розовом.

— Можно подумать, что он хотел посмотреть на нас, — заметила мисс Тиндаль, особа в зеленом.

— Красив ли он? — имела мужество спросить мисс Ведрин, девушка в черном, с прекрасными рыжими волосами и длинными черными ресницами.

— Право, не знаю, милочка, — отвечала мисс Девере, си­девшая ближе всех к двери. — Не было времени, чтобы раз­глядеть его. Я только что подумала: Боже мой, неужели нам придется показываться, а потом: нет, слава Богу, это — муж­чина, и вдруг он вошел.

— Что бы мы делали, если бы вошла женщина, и нам пришлось бы показываться? — спросила мисс Ведрин, глав­ной специальностью которой были ее профиль и длинная белая шея.

— Это была бы не женщина; только чудовище может думать в подобную погоду о платьях, — произнесла золото­волосая мисс Карроль. — Подумать только: изображать из себя модель! Я бы не смогла. Я бы просто свалилась и умерла.

— Мне кажется, я никогда не сочувствовала так жи­вотным в ноевом ковчеге, как теперь, — сказала смешливая мисс Винифред Чайльд, которую дома звали просто уменьшительным именем «Вин», — можно ясно представить себе бедных животных в ковчеге, выступающих процессией и вы­ставляющих на показ свои шкуры, полосы или пятна, по­добно нам.

— Говорите, пожалуйста, только о себе, если вы гово­рите о пятнах, — сказала мисс Девере, которая, как и остальные, никогда не обращалась к мисс Чайльд, как к ан­гличанке, со словом «милочка».

— Я имею в виду леопардов, — пояснила та, — но я боюсь, что то, что нас привело в хорошее настроение, было лишь минутным возбуждением.

— Какое еще возбуждение? — с негодованием спросили все разом.

— От того, что в комнату заглянул мужчина.

— И вы называете это возбуждением? Где вы жили до сих пор?