Ее крестовый поход

Иден едва не потеряла сознание от жуткого зрелища, но пришла в себя, услышав собачий лай. Им предстояло стать дичью, за которой развернута охота. Скованная ужасом, она почувствовала нетерпеливую руку Тристана на поводьях своего коня, и вновь они карабкались, спасая свою жизнь, вверх по неверному откосу, молясь лишь о том, чтобы подковы не потеряли опору.

Внезапно тропа вновь стала ровной, и они сумели оторваться от завывавших преследователей и скрыться в следующем ущелье.

— На сколько мы отъехали? — выдохнула Иден, спина которой пульсировала нестерпимой болью, а все тело онемело.

— От силы на четыре мили, — крикнул в ответ Тристан.

Она поникла в седле.

— Они будут гнать нас самое большее еще три, — подбодрил ее Тристан. — Потом мы вступим на земли Крак-де-Шевалье. Там нас ждет подкрепление. Едем — вы до сих пор отлично держались.

Он впервые улыбнулся ей, и даже теперь, среди смертельного страха и боли, она не смогла не восхититься его красотой, скрытой за железным самообладанием. Она робко улыбнулась в ответ, вспоминая... Но он отвернулся, устремляясь вперед, и ей пришлось подгонять коня, чтобы не отстать.

В конце концов все вышло, как он и предсказывал. Еще с милю преследовал их ужасный концерт людской и звериной погони. Когда же под белым палящим солнцем они поднимались на покатый гребень горы, каждое мгновение ожидая, что леопарды выпустят кишки их загнанным лошадям, на вершине появилось облако пыли, и черные силуэты понеслись к ним в ослепительных солнечных лучах. Тридцать рыцарей из Крак-де-Шевалье промелькнули мимо с яростным ревом "Господь и его Крест!" и обрушились на изумленных сарацин словно конные ангелы смерти, сверкая наконечниками копий. На этот раз Иден не оглядывалась, ибо Тристан торопил ее дальше, но звуки позади были ужасны, и она беспрестанно молилась, пока они пересекали хребет и спускались на мирную равнину. Вскоре отзвуки битвы затихли, и до них донеслось звонкое эхо стучавших о камни подков черного отряда, который с победой возвращался назад. Еще не успело стемнеть, когда они достигли Крак-де-Шевалье.

Величайшая в истории христианства твердыня являла собой великолепный образец строгой красоты. Венчавшая темную вершину, отвесные склоны которой обеспечивали надежную защиту с любой стороны, кроме хорошо укрепленной южной, массивная крепость не нуждалась в пылающем закате, дабы подчеркнуть свое величие и господство над окружавшей равниной. Иден, несмотря на усталость, испытывала благоговейный трепет, когда они съехали с северной дороги и вступили в густую тень перед единственным восточным входом.

Закованная в броню стража на стенах приветствовала их не слишком дружелюбно, однако внутри они быстро осознали, что те две тысячи человек, которые помещались в здешних казармах, были, ко всему прочему, братией Ордена госпитальеров и могли обеспечить приют усталому путнику не хуже, чем в самом лучшем постоялом дворе Европы. Мрачная крепость была также монастырем, где текла размеренная жизнь, со своей сводчатой часовней, домом для собраний членов Ордена и тихими крытыми галереями для уединенных размышлений.

В этом огромном, со строгим распорядком владении не было женщин, и Иден предоставили отдельную маленькую келью с белыми стенами, куда послушник принес ей воды, ни разу не подняв при этом глаз. С наслаждением она смыла с себя грязь и пот, которые въелись в ее кожу ничуть не меньше, чем у бедного Балана. На боках она обнаружила полосы грязи, подобные тем, что бывают у лошади от засохшей пены. На лице ее остался ободок от капюшона, а волосы потемнели от пота. Иден с удовольствием плескалась, точно птица в весенней луже, хотя тупая боль от рапы на спине немного мешала получать полноценную радость, после чего молодой брат, принесший ей воду, — теперь его глаза почти совсем исчезли с пылающего лица — с трепетом обработал огромный почерневший ушиб, используя мази из трав, по запаху напоминавшие те, которыми она пользовалась дома. Монах принес еду и питье в ее келью, ибо она еще недостаточно оправилась, чтобы занять место за общим столом под пристальными взглядами двух тысяч дюжих рыцарей-монахов.

Она лежала на животе, на тюфяке из папоротника, когда Тристан, отобедавший в огромном зале, превосходившем, по слухам, великолепием любой другой из существующих, пришел проведать ее. Он был без доспехов, в простой черной тунике и узких штанах. Черные волосы спускались на шею влажными вьющимися прядями.

Она подняла голову, и гримаса боли сменилась чистой улыбкой радости.

Опустившись на колени у ее ног, он поцеловал ей руки, словно она была его сюзереном.

— Подойдите! — Голос ее дрогнул. — Сядьте здесь, в изголовье, чтобы я могла смотреть на вас.

Он повиновался, держась с непонятной серьезностью.

Не говоря ни слова, они смотрели друг на друга. Столь о многом нужно было рассказать и расспросить, что никто из них не знал, с чего начать. Они не разговаривали с глазу на глаз с той светлой ночи в окрестностях Дамаска.

Она поймала его взгляд на своей груди, внезапно сообразив, что соскользнувший плед оставил ее полуобнаженной. И хотя он уже знал все секреты ее тела, сейчас она стыдливо покраснела. Прикрыв грудь, она поспешно принялась подыскивать слова.

— Тристан... я должна молить вас о прощении. Тогда, на рассвете, я уехала не потому, что хотела этого, но потому, что была обязана поступить так. Между нами не может быть неправды... а для меня горькая правда заключалась в том, что я не должна отступаться от поиска, который привел меня на эту землю... и к вам.

Он быстро кивнул, как будто согласие доставляло ему боль.

— Вас не за что прощать. Вы, несомненно, были правы, поставив на первое место Стефана. Но вы ошиблись, думая, что должны сделать все в одиночку... и полагая, что я не сделаю это для вас. Ведь я обещал. Уехав, вы причинили мне боль, Иден. Уже во второй раз. Так мне труднее хранить мою... веру.

Он не мог сказать "любовь".

— Я всегда была уверена в ней, — пылко произнесла она.

Видя, что он не отвечает, она продолжила:

— Вы не рассказали, как оказались в Масияф. Это показалось мне чудом.

— Я точно знал, что найду вас там. — Он заколебался, потом объяснил: — Среди гор много глаз. Мне не составило труда идти по вашему следу, раз обнаружив его. Иден... я тоже побывал в Куал'а Зайдун.

Она встретила его недрогнувший взгляд.

— Тогда вы видели Стефана...

Он покачал головой:

— Только эмира, который отказал мне в выкупе вашего мужа, как отказал он и вам.

Лицо его было исполнено сочувствия, и Иден ощутила громадное облегчение. Он уже знал... знал все. Теперь ей не нужно рассказывать о страшной перемене, случившейся со Стефаном.

— А ваше появление с рыцарями этого Ордена, — поинтересовалась она, — тоже было предусмотрено?

— Именно так. Поначалу я думал заручиться их помощью, чтобы действовать силой, но потом выяснилось, что им нужен независимый посланник для заключения договора с Аль-Джабалом. Я вполне подходил. Было несложно убедить их заблаговременно установить наблюдение за Масияф. Так мы узнали, что Рашид следует благородному обычаю позволять наиболее ценимым пленникам регулярные прогулки.

Иден содрогнулась.

— К великому счастью для меня... и для Конрада Монферратского.

— Да будет на то воля Господня.

— Думаете, ваше предупреждение поспеет вовремя?

— Будем надеяться. Как и я, хашашины предпочитают изучить привычки своей жертвы, прежде чем нанести удар. На это у них может уйти неделя или больше. Я отправил двух посланцев. Один или уже оба теперь должны достигнуть цели.

— Христос да пребудет с ними, — выдохнула она. — Тристан... зачем Аль-Джабалу совершать это зло? Что получит он от смерти маркиза? Не могу поверить, что одно лишь золото.

— Не золото, но власть. Сейчас Рашид безраздельно властвует в этих горах, во всей северной Сирии; но если ставший королем Конрад заключит длительный мир между христианами и сарацинами — тогда у Саладина найдутся и время и силы, чтобы искоренить ересь хашашинов и повергнуть Рашида в прах.