Перо фламинго

– Конечно, разумеется, это тайна Серафимы! Это её тайна свела в могилу и Петра, и профессора! И ты, ты был всему соучастником! – в бессильной злобе и неутешном горе она снова пнула леопарда, но на сей раз там, где помягче.

– Что ж, ты вольна думать, как тебе заблагорассудится. Я не намерен ни оправдываться, потому что ни в чем не виноват, и ничего объяснять. Могу только полагать, что ты меня знаешь неплохо, и вполне способна понять те грани, которые я никогда не переступаю.

– Нет, я уже ничего не знаю, и ни в чем не уверена, – застонала Зоя, которая еще не вполне пришла в себя от потери мужа, и слезы у неё всегда были наготове. – Ты не хочешь остаться, а я не могу жить в одиночестве со своим горем. В моей голове все смешалось. Я не понимаю теперь, где хорошее, где плохое, мешаю черное с белым, я не могу доверять людям! Вот что, – вдруг её осенило, и она подскочила, как на пружине, – я знаю, что мне делать, где искать помощи. Отвези меня опять в монастырь, завтра же отвези! Я там скоро приму постриг и утешусь в молитве!

Зоя воздела руки, но Егор же только досадливо отмахнулся.

– Глупости, ты молода, полна сил и здоровья. Твои душевные раны со временем затянутся. Ты все позабудешь и успокоишься, Бог даст, еще выйдешь замуж, родишь деток. Опомнись, сестра, какой монастырь! Тогда я был молод и глуп, и потому согласился на твой каприз. Теперь же нет!

– Что ж, – она упрямо опустила голову, как бычок. – Тогда я поеду одна, сама, и будь что будет!

Брат и сестра еще некоторое время смотрели друг на друга. Казалось, вернулись те далекие времена, когда она была своенравным подростком, а он неопытным опекуном. Он снова пытался перебороть её, наставить на путь истинный. Да только теперь у него не было на это никакого права!

Они простились холодно и напряженно, оба отчаянно страдая от несказанных ласковых слов на прощанье.

Вскоре Аристов как и обещал, отбыл, оставив, однако, сестре наскоро написанный на листке бумаги адрес в Каире, по которому ему можно передать весточку. Этот листок она получила по почте, поплакала и положила на каминную полку в гостиной. В этот момент Зоя Федоровна приняла окончательное решение покинуть мирскую жизнь, которая приносила ей только страдания. Но как отправиться молоденькой женщине в далекий путь без надежного спутника? Разумеется, это не путь в Египет, это всего-то город Энск, два дня пути от столицы. Но все же одной страшно и ехать, и принимать решение. Хотелось бы, чтобы в тот самый миг, когда за спиной захлопнутся ворота в прежнюю жизнь, там, у этих ворот стоял верный и любящий друг. Поразмыслив, она решилась просить о помощи Когтищева. Вряд ли он откажет в последней любезности. Правда, они не виделись с самих похорон его дяди. В эту пору, еще при жизни хозяина, в доме уже появилось новое изобретение–телефон, и Зоя поспешила к аппарату. Когтищев обрадовался безмерно, услышав её голос, и так же глубоко опечалился, узнав зачем он ей понадобился. Тем не менее, через несколько дней Зоя Федоровна отбыла из ставшего ненавистным дома Соболевых в сопровождении Лавра.

Погруженная в сборы, как в последний путь, она не приметила, как оставленный ею листок сначала исчез с каминной полки, а потом быстро появился вновь.

В пути Когтищев был полон светлой грусти и сострадания. Зоя боялась, что он примется её отговаривать, но он лишь деликатно выслушивал её жалобы. В конце концов, Зое Федоровне стало даже немного досадно, отчего он не уговаривает её переменить решение? Неужели ему совершенно все равно, что вот-вот она, юная и прекрасная, уйдет в монастырь! Подумать только, её любящий брат и Лавр, который пылал к ней затаенной страстью, в этом она была совершенно уверена, оба легко и почти равнодушно отпустили её погибать во цвете лет! Как это горько, как жестоко!

Она всхлипывала, но плакать от души боялась. Ей не хотелось, чтобы у Когтищева на память об их последнем путешествии остались её красные припухшие глаза. Поэтому она только мяла платочек, губы чуть кривились. Тонкая шейка, охваченная черным воротом, маленькое ушко, непослушная светлая прядь. Траур придал её изящной фигуре еще больше стройности и хрупкости. Когтищев, упивался ею, её прелестью, её страданием. Да, да, именно это страдание придавало лицу Зои необычайную одухотворенность. И он страшно злился, досадовал, что неприлично в данных обстоятельствах иметь желание извлечь из багажа свой фотографический аппарат и сделать несколько потрясающих снимков Зои.

По прибытию в Энск остановились в местной гостинице, убогой и запущенной, впрочем, как множество провинциальных гостиниц на Руси. Заняли два номера по соседству. Зоя все дни проводила в молитве и размышлениях, Когтищев же отправился за интересными снимками.

Зоя между тем набиралась духу, чтобы пройти эти последние шаги до монастырских ворот. Но к её удивлению, с каждым днем её решимость таяла, как первый, еще непостоянный снег. Она ходила в храм, долго молилась, и вот уже, казалось, решилась. Но что же, что ей мешает? Она даже покрутилась вокруг себя в маленьком тесном номере, как будто искала что-то позади себя. И вдруг поняла. Ей мешает спутник, который верно оставался рядом, пока она не приняла решения. Когтищев, его сильное гибкое тело, выразительные пальцы, его всполохи страсти за стеклами очков, которые он подавляет усилием воли, когда говорит с ней. И тут как назло, вспомнилось приключение с пегемо в Египте, когда он выдернул её из воды и из пасти чудовища, а потом визит в мастерскую…

В дверь постучали, и она отворилась. Зоя даже не поняла, ответила ли она на стук, так испугали её собственные ощущения и мысли. Лавр вошел и поставил на пол кофр.

– Простите, я побеспокоил вас, Зоя Федоровна…

Он не договорил. Ему не надо было говорить. Хороший охотник всегда знает, когда пришло его время. Лавр стремительно, в один прыжок перескочил всю комнату и стиснул Зою в объятиях.