Белый вепрь

Осень перешла в зиму.

Филипп тайно отправил герцогине в Лилль письмо, в котором умолял сообщить, как поживает Мэг. Из ответного послания он узнал, что все в порядке и будет и впредь в полном порядке, если только он, Филипп, не станет вмешиваться. Именно этот ответ и погнал Филиппа по белу свету. Оставаясь в Англии, он не смог бы отвечать за себя: ведь Бургундия была так близко, их разделял всего лишь узкий пролив.

Под ногами хрустнула сухая ветка. Сунув руку в карман камзола, Филипп ощутил жесткую поверхность пергамента. Над деревьями стоял белый полумесяц. Филипп внезапно остановился и вслух произнес:

— Мэг.

Если бы только она смогла простить его, если бы позволила позаботиться о ней… если бы он сам смог бы себя простить…

Справа от Филиппа послышались какие-то голоса, и при свете костров стал виден тускло отливающий золотом лев — штандарт Норфолка.

Погрузившись в невеселые мысли, Филипп совсем забыл о том, что завтра — бой.

На дежурстве здесь стояли люди Говарда. Немало удивившись рассеянности Филиппа, они проводили его через лагерь. Филипп взобрался на дальний склон холма взглянуть на поле перед Маркет-Босворт. Внизу, на поросшем вереском лугу стоял, упираясь в небо колокольней, бенедиктинский монастырь.

Вскоре после возвращения из Иерусалима случай забросил Филиппа в Эссекс, и он провел ночь в Колчестере {165} под одной крышей с монахами. В молодости он нередко бывал здесь, общаясь с купцами, отправлявшими морем свои товары в Кале. Позже он целиком посвятил себя службе герцогу Глостеру. Приезжать стал реже. Теперь у него были люди, которые могли бы проследить за своевременной отправкой шерсти из Вудстока в Лондон и Колчестер. Так что гостеприимством братьев-монахов Филипп не пользовался уже давно и был неприятно удивлен, столкнувшись здесь с человеком, который когда-то был монахом в Ридинге. Наполовину священник, наполовину хирург, этот человек обладал необыкновенной проницательностью.

— Доброго вам пути, сэр, — сказал он на прощанье. — И пусть во время вашего путешествия забудется все.

Не забылось.

Ворота аббатства все еще были освещены. Филипп сбросил плащ, перекинул его через руку. Пути до цели и обратно было минут сорок, не более, а до подъема — несколько часов. Какой-то офицер, которому, по-видимому, не спалось, как и Филиппу, попросил передать Хью, чтобы тот его не ждал. Филипп пошел вниз по склону.

Вскоре после полуночи подул ветер. Луна зашла за тучу. В воздухе постепенно стала ощущаться предрассветная прохлада.

Фрэнсис не спеша обходил лагерь, в котором все заметнее было движение людей. Фрэнсис скорее почувствовал, чем увидел — его окружала непроглядная тьма, — что к нему кто-то приближается. Он быстро подошел к ближайшему костру и в свете пламени узнал кузена. Филипп спросил:

— Я вижу, вы уже поднялись, Фрэнсис. Чего это в такую рань?

— Следую вашему примеру. Я заходил к вам в палатку несколько минут назад и подумал о том, где это вас носит.

— Заходил к монахам. — Филипп махнул рукой через плечо и, сладко потянувшись, подавил зевок.

— Судя по вашему беззаботному виду, у вас хорошие новости, — чуть суховато заметил Фрэнсис и с любопытством посмотрел на кузена. — Вам что, подарок сделали?

— Да еще какой, — ответил Филипп, — лучше не придумаешь.

Внезапно все вокруг зашевелилось. Послышались отрывистые команды. Сержанты будили и поднимали солдат. На востоке появилась розовая полоска предрассветного неба.

— Пора одеваться к бою, — сказал Филипп и похлопал кузена по плечу, — удачи, Фрэнсис.

Хью уже встал. Казалось, что он подпрыгивал от возбуждения, перекладывая с места на место дядину амуницию. Меч и секира, очень остро заточенные и отполированные до неестественного блеска, поджидали хозяина. Филипп слегка прикоснулся к устрашающему лезвию меча и, не сумев сдержать улыбку, спросил Хью:

— Ты что, всю ночь возился с ними? — И, не скрывая восхищения, добавил: — Ей-богу, хоть брейся…

Хью приготовил и плотный камзол, и рейтузы, и подшлемник. Филипп с явным неудовольствием посмотрел на все это — день обещал быть жарким.

— Отец рассказывал мне, что зимой, при Таутоне, чувствовал себя как на сковородке, — произнес Филипп, пока Хью облачал его в боевые доспехи. — Надеюсь, что и Тюдору будет жарко.

Пропустив это замечание мимо ушей, Хью до предела затянул на Филиппе пояс. Заметив, как разгорелось у мальчика лицо, Филипп с улыбкой сказал:

— Ты мне напоминаешь Уилла перед сражением при Барнете. Тогда ты, если не ошибаюсь, только на свет появился.

— Сэр Уильям заходил к вам, — заметил Хью, — но не застал. Был еще милорд камергер.

— Да, я знаю, что Уилл был здесь. А также Зуче, Грейстоук и Скроуп — весь цвет рыцарства с севера. Хью, я кажусь тебе стариком?

— Стариком, сэр? — Мальчик изумленно посмотрел на Филиппа. Дядя был совершенно серьезен, хотя похоже было, что он шутит.

— Мне тридцать семь. Многие в таком возрасте уже деды. А как по-твоему, тридцать семь — это много?

— Нет, — решительно ответил Хью и тут же смазал собственные слова, честно добавив: — По крайней мере, у вас нет такого живота, как у сэра Роберта.

— Ну, спасибо! Слава Богу, — у нас, недостойных, есть подходящие штаны.

Хью не понял шутки, но Филиппа это вполне устраивало.

В полной мере сознавая свою ответственность, Хью молча закрепил кольчугу на узких бедрах воина и потянулся за кирасой.

Небо прояснялось. Закончив одеваться, Филипп задул свечи и вышел наружу. В кармане камзола, слегка оттопыривая его, все еще лежали письма Ричарда. Филиппу не терпелось увидеть его и сказать, что он принимает дар. Впрочем, сначала надо было покончить с Тюдором. Так что письма подождут. Через несколько часов все будет позади, и тогда — вот тогда Филипп скажет свое слово.

Подойдя к королевской палатке, он увидел, что у входа собралось несколько человек. Там стояли Норфолк с сыном; комендант Тауэра Брекенбери, на худом лице которого застыло обычное для него бесстрастное выражение; Фрэнсис, Перси, Рэтклиф, Эштон и другие лорды с севера. Почти все они были знакомы Филиппу еще по Миддлхэму. Это сразу же навело его на мысль о Джеймсе Тайреле. Странно, что его не было здесь в такой день. Впрочем, король давно отдалил его от себя — теперь Тайрел был комендантом крепости в Кале. Ричард ничуть по нему не скучал. В памяти все еще живо стояло лицо начальника королевской стражи, когда Ричард изо всех сил ударил его в Ноттингеме. Это произошло вскоре после того, как утром к нему, спотыкаясь, подошел один паж. Лицо его было заплакано, а вывихнутая рука сильно распухла, хотя только вчера, когда этот мальчик шел к сэру Джеймсу исполнять свои обязанности, все было в порядке. Через несколько дней Тайрел был отстранен от дел и отправлен в Кале. Филипп был твердо уверен в том, что теперь уже бывший главный телохранитель короля именно его — и не без оснований — винит в переменах в своей судьбе. В глубине души Филипп даже жалел Тайрела, считая его безумцем.

Из палатки вышел Кендал. Он держал гусиное перо и таблички, что как-то не шло боевому офицеру в доспехах. Когда король посвятил его в рыцари и сделал своим личным секретарем, последовало много разговоров. Даже Фрэнсис высоко поднял брови и пробормотал, что еще не видел клерков в кирасе. Кендал первым из всех королевских секретарей стал полноправным членом тайного совета. Несмотря на столь необычный прецедент, он оказался в большей степени на своем месте, чем Кэтсби, который только и умел, что присматривать за порядком при дворе.

Кендал передал посыльному письма, и тот, пришпорив коня, поскакал в распоряжение лорда Стэнли. Разведка донесла, что Оксфорд поднимает своих людей.

— Эй, малышка, может, приляжешь рядом со мной? — пропел Фрэнсис слова из какой-то похабной песенки.

Наконец высоко, над головами взвился королевский штандарт.

— Готовы, господа? — негромко спросил Эштон, в это мгновение из палатки вышел Ричард.