Роза и лев

— Надо трезво оценивать свои возможности, — продолжил Роберт, — и думать, как будут восприняты противником ваши условия. Вдруг он придет в ярость и вообще не захочет с вами разговаривать? Вы потерпели поражение, мадам. Все люди в поместье Белавур теперь мои подданные. И распоряжаться здесь буду я, а не кто-нибудь из семейства Монтегью. Что касается починки двери, то на подобную пустячную работу у нас нет времени. Бредовые опасения истеричных женщин нас не касаются. Данное мною честное слово убережет вас надежнее, чем дубовые доски и стальные засовы.

Он резко повернулся и направился к выходу. Каким огненным взглядом опалила она его! Ведьма… Истинная ведьма… Но ему ли бояться ведьм, когда он сам выходец из преисподней?

Роберт не смог побороть искушения вновь взглянуть на нее и резко развернулся на подкованных каблуках. Она жгла его взглядом, и этот жар он ощущал почти физически. Зачем он теряет время, которое очень дорого, на бессмысленные заигрывания с одной из дочек Монтегью? Их пленение входило в его планы, но сейчас на очереди были более важные дела.

— Милорд Гейс! — воскликнула девушка. И это произнесенное ею имя подействовало на него так, будто она хлестнула его кнутом.

Он мгновенно обернулся. Злоба, дотоле тлеющая в нем, но тщательно скрываемая, вдруг вырвалась наружу, как будто угли в очаге раздули кузнечными мехами, и они вспыхнули ярким пламенем.

— Не называйте меня так, мадам, потому что я больше не владею графством Гейс. Мои поместья в Нормандии конфискованы, а титул ликвидирован по воле победителя. Я сохранил права лишь на этот кусочек родной земли, на родовое гнездо, где уже успели обосноваться ваш папаша и его подручный Честер, пока я защищал достояние короля Стефана во Франции. Наш великодушный монарх и не подумал уберечь мои земли от грабителей во время моего слишком затянувшегося отсутствия. Такова благодарность королей!

Роберт почувствовал знакомую сухую горечь во рту. Когда он заговаривал о нанесенных ему обидах, то переставал владеть собой и этим унижал самого себя. Не пристало воину плакаться как дитя и жаловаться на то, что тебя обокрали. Но как же не выплеснуть накипевшую злобу при мысли о том, что Монтегью и его дети наслаждались теплом и добротной пищей в отнятом у него замке, в то время как он и его сынишка кочевали, преследуемые стаей охотников, подобно загнанным животным, по дорогам Нормандии и чуть ли не половины всего французского королевства.

И вот Адам мертв. Роберту хотелось немедленно, не откладывая возложить вину за его смерть на какого-то из семьи Монтегью, свершить расправу над отпрыском этого злодейского рода. Мудрый Промысел Божий отдал ему в руки дочерей главного мерзавца. Как же теперь распорядиться их судьбой, чтоб отец поджарился уже здесь, в мире живых, еще до того, как попадет в адское пекло, где ему давно уготовано место?

Он еще раз окинул взглядом девушку, только что угрожавшую ему кинжалом. Из ее уст он наслушался достаточно оскорблений, чтобы отплатить ей по праву сильного самым страшным унижением. Он смотрел на ее нежную шею, на бурно вздымающуюся под платьем высокую грудь. Где-то там, внутри ее тела, находилась душа, которая пылала ненавистью.

Можно очень быстро загасить этот полыхающий огонь, сдавить хрупкое горло, заставить непокорное женское тело трепетать под его тяжестью. А можно и поиграть с ней, как кот с мышью.

— Вы можете называть меня милорд, но для близких друзей я — Роберт. Наша вражда с вами продлится очень долго, если вы будете оставаться такой же крепкой, как кремень. Но ведь известно, что из кремня высекаются искры, потом от них занимается солома, а затем начинают полыхать и поленья в очаге. Когда б вы ни позвали меня, я откликнусь, будь то ночь или день, если понадобится разжечь огонек и обогреть друг друга.

Его намеки, сопровождаемые ехидной усмешкой, не вызывали сомнений, но девичьи щеки не покраснели от смущения. На его выпад она подготовила ответный удар.

— Вы подчинили всех, кто остался в живых в замке, но не меня! Вы можете надругаться надо мной или убить. Но это принесет вам меньше выгоды, «рыцарь удачи», чем та, на которую вы рассчитывали.

— О, мой Бог, как я могу пройти мимо своей выгоды? — иронически произнес он.

— Для вашей же пользы, рыцарь, я советую, — тут голос Джоселин обрел твердость, — выслушать меня. Учить вас я не собираюсь, но полезный совет никогда не помешает. Люди Белавура — ваши люди, мне это понятно. Они сохранили верность вам, несмотря на то, что считались смердами моего отца. Они вынуждены были исправно выполнять свою работу, кто бы ни был их господином. Откуда бедным людям знать, чья власть праведна, а чья — незаконна? Не наказывайте их за службу моему отцу. Когда им было плохо, они молились о справедливой власти, так воплотите собою чудо, сделайте так, чтобы молитвы их не остались безответными. В их глазах вы герой, так будьте милосердны и не роняйте себя.

Господи! За ним стоит дюжина вооруженных воинов с факелами в руках, готовых сжечь заживо эту ведьму, хотя это всего лишь девчонка с растрепанными черными волосами, едва различимая во тьме при свете гаснущего огарка свечи на столике. Но она еще и поучает его!

Почему же он и его люди выслушали, не прерывая, ее горделивую речь? Редко в своей жизни Роберт ощущал, что стоящий перед ним противник прав. И оспорить его правоту можно было, только вонзив ему меч в горло. Если он применит силу, то, конечно, унизит себя. Надо сохранить легенду о Роберте де Ленгли как о сверхчеловеке, не подверженном порочным страстям — мстительности, корысти, похоти. А может ли позволить себе сверхчеловек жалость? Ведь Роберт де Ленгли пожалел девушку, стоящую перед ним.

Его воины в нетерпении переминались с ноги на ногу, топча щепки, разбросанные по полу. Их похотливое желание возбуждал вид раскинутой за спиной у Джоселин постели, смятых простынь и одеял. Они посмеивались, покашливали, но пока не осмеливались высказать вслух свое раздражение. Несомненно, скоро последуют и нелицеприятные слова, если Роберт будет медлить с решением судьбы дочерей Монтегью.

Как нелегко быть героем мифов и легенд, как трудно отыскать тонкую нить Ариадны, выводящую из лабиринта запутанных противоречий!

— Вы преподали мне урок, и я его усвоил. Быть может, вам захочется и далее заниматься моим воспитанием?

Она промолчала, а Роберт, ободряюще улыбнувшись и тут же вновь посуровев, обратился к своей свите:

— Роджер, отыщи плотника для починки столь драгоценной двери. Ты, Эдмунд, и ты, Герард, будете охранять это гнездышко и не покинете поста без моего личного приказа. И не смейте переступить через порог и пялить глаза на молодых леди. Лучше вообще повернитесь к ним спиной. Эммер и Рольф, быстро соберите всю прислугу внизу и объясните им, что мы не людоеды, а я не упырь, пришедший сосать их кровь.

Отдав необходимые приказы, Роберт снова обратил свое внимание на пленниц. Огарок свечи уже почти утонул в расплавленном воске и мерцал совсем тускло. Лицо Джоселин, обрамленное черными растрепанными волосами, было бледнее алебастра, которым покрывают лики умерших, снимая с них посмертную маску. Ему захотелось вернуть румянец ее щекам горячим поцелуем, сжать ее в объятиях, сорвать с нее одежду и коснуться обнаженной плоти. Естественное желание мужчины, уже давно не обладавшего женщиной.

Он поборол в себе этот порыв, но Джоселин догадалась, что похоть одолевает его. Она смело посмотрела ему прямо в глаза. Он встретил ее взгляд и заговорил мягким, даже вкрадчивым тоном, не похожим на его прежние командные выкрики:

— После заключения мира нам незачем далее враждовать, мадам. Я поклялся, что низвергну в ад вашего папашу, но это мои личные счеты с ним, вы тут ни при чем. Еще хочу сказать вам, что вы очаровательны. Мне повезло заиметь такую заложницу.

С этими словами он растворился во тьме, но сказанное им тяжелым камнем упало на ее сердце.

«О Боже! Я должна его ненавидеть, но он ведь был справедлив и проявил ко мне уважение. А может быть, его поступками руководит только вожделение? Плохо ли это?»