Ферн

– У меня много работы сегодня.

– Ах да. Эти бедные быки, которых ты обрекаешь на несчастное существование.

Ферн с трудом удалось подавить приступ смеха, который овладел ею после этих слов Мэдисона. Она, вообще-то, была не из смешливых. Она давно заметила, что все уважаемые люди большей частью выглядят серьезными и даже хмурыми. Поэтому Ферн долго работала над собой, чтобы выглядеть помрачней, и не хотела позволить этому франту свести на нет все свои усилия.

– Кастрированные быки быстро прибавляют в весе и к тому же становятся менее агрессивными. Даже адвокаты из Бостона должны это знать.

– Да, но у меня никогда не было желания прибавить в весе.

– И ты предпочитаешь быть агрессивным.

– Приходится выбирать между первым и вторым.

Он подъехал к ней. Они стояли почти рядом. Ферн была уверена, что он делает это специально, чтобы она не могла избежать его взгляда.

– А мне наплевать.

– Я разочарован.

Ей казалось, что он хотел сказать вовсе не это. Может быть, он флиртует с ней? Он не был таким простым и открытым, как люди с запада, но и на бостонские утонченные манеры это не похоже. У нее сердце екнуло, когда он приблизился. Даже дыхание стало прерывистым. Она сказала себе: не глупи. Он ведь просто дразнит ее. Ему доставляет огромное удовольствие смущать ее.

Он улыбался ей, но во взгляде появилось что-то новое. Она не могла определить, что же это такое. Ей было не по себе. Даже страх какой-то появился. Да как же он смеет запугивать ее!?

– Ты всегда несешь такую чепуху?

– Если бы ты была мужчиной, то не считала бы кастрацию чепухой. Ты знаешь, что делают с мужчинами в Турции? Ну, с теми, которых называют евнухами?

– Я ничего не знаю про обычаи язычников, – заявила Ферн, – и не хочу знать. Если хочешь увидеть ферму Коннора, следуй за мной. А если собираешься торчать здесь и болтать про иностранцев, упоминая места, о которых я никогда не слышала, можешь отправляться назад в город.

Она вонзила шпоры в бока своего коня, и он быстро взял с места в карьер. Это был приземистый добрый и быстрый коняга, более приспособленный для всяких работ на ферме, чем для длительных путешествий, но Ферн чувствовала себя более уверенно на нем, чем, например, на таком большом звере, как Бастер.

К ее удивлению, Мэдисон почти мгновенно нагнал ее и поехал рядом.

– Мне кажется, ты не очень жалуешь иностранцев.

Ферн с грустью подумала, что образования у нее явно не хватает. Она, конечно, старалась учиться, но Мэдисон был куда более образован, она почувствовала себя еще неуверенней. Злоба к Мэдисону росла в ней.

– Я не сомневаюсь, что ты знаешь гораздо больше об иностранцах, особенно варварах, но решай сам: нравятся они мне или нет.

– Как я могу решать такие вещи, если я вообще тебя не знаю? – сказал он. – Откуда мне знать, может быть, ты любишь кастрированных мужчин.

– Ты всегда говоришь такие ужасы? – спросила она, и ее передернуло.

– Я бы не стал лишать наследства этих бедных бычков, – заметил он. – Было ужасно слушать, как абсолютно спокойно ты говоришь об этой процедуре. Я-то думал, что даже здесь, в Канзасе, женщины все же добросердечны, что…

– Ты совсем и не думал об этом, – выпалила она, объезжая Мэдисона вокруг, что привело в некоторое замешательство ее коня, который никак не мог взять в толк, что бы это могло значить: то хозяйка останавливает его на всем скаку, то зачем-то сворачивает в сторону – ведь коров-то, вроде, не видать. Ты говоришь это, чтобы позлить меня.

– И, кажется, я преуспел.

– Несомненно, – сказала Ферн, выводя конягу опять на дорогу и вонзая в его бока шпоры. – Если ты хочешь попасть на ферму Коннора, – крикнула она Мэдисону, – кончай болтать и скачи за мной.

Ее конь мчался галопом, но Мэдисон вновь догнал Ферн буквально через минуту.

– Зачем ты отрываешься от меня? – спросил он.

На мгновение ей показалось, что он хочет извиниться. Но это было невозможно. Такие типы, как он, никогда не извиняются.

– Я не отрываюсь от тебя. Просто ты меня доводишь.

– Больше не буду. Так вот как выглядит ваша прерия, – сказал он, оглядываясь по сторонам, – я-то думал, что она такая же плоская и сухая, как грудь старой девы.

– Ты действительно отвратительный человек, – сказала Ферн. – Есть для тебя на свете что-нибудь святое?

– Правда. Правду я уважаю.

Его ответ чуть не прикончил ее. Она ожидала, что он скажет: власть, деньги…

– Все уважают правду, – сказала она.

– Здесь ты ошибаешься. Большинство людей ее боится. На самом деле, мир держится на лжи и притворстве. Голая правда уничтожит нас всех.

– От такого, как ты, я ожидала услышать нечто подобное, – воскликнула Ферн, – ты понятия не имеешь о настоящей честности и порядочности.

– Что ж я за человек в таком случае? – спросил он, пристально посмотрев на нее и смутив своим взглядом. – И почему ты считаешь, что я не имею понятия о честности?

Она хотела ответить, но передумала. В нем что-то изменилось вдруг. Выражение добродушного поддразнивания исчезло с его лица, как, впрочем, и улыбка. Даже глаза перестали смеяться. Он просто смотрел на нее.

У него такой трюк. Он обезоруживает своих респондентов, заставляя их говорить или делать что-то бездумно.

(Но со мной это не пройдет. Я ему скажу все, что про него думаю.)

– Я думаю, что ты ловкий адвокат, готовый сделать все для богатых клиентов.

– Ну и?

Она сглотнула слюну.

– И, я думаю, что никакой закон для тебя не писан. Ты оправдаешь любого за деньги.

Вот она и сказала. И хотя теперь она его уже не боялась, чувствовала Ферн себя неважно.

– Ты, по крайней мере, не боишься говорить правду, – произнес он и пристроился на своем Бастере позади ее невзрачного коняги.

Что он имеет в виду? Да, она никогда не боялась правды. Вот почему, прежде всего она стала вести себя, как парень. Она не могла вспомнить, когда впервые поняла, что ее отец хотел сына, а не дочь. Кажется, она всегда знала об этом.

Но Ферн помнила, когда она решила, что не хочет быть девочкой. Это случилось на дне рождения Бетти Льюис, когда той исполнилось тринадцать. Ферн пришла в штанах, как обычно. Все остальные девочки были в платьях. Бетти была самая красивая. Некоторые девочки стали шептаться между собой и показывать пальцами на Ферн. Даже Бетти хихикнула. Ферн подарила подружке пару перчаток из кожи для верховой езды. У Бетти была очень нежная кожа.

И Бетти никогда не ездила верхом. Она боялась лошадей.

В последующие годы пропасть между Ферн и другими девочками становилась все шире, пока, наконец, они вообще не изгнали ее из своего круга. Она стала отверженной среди особ своего пола. Пришлось признать – с женщинами ей не по пути. С тех пор она не боялась правды.

– Ну вот, приехали, – сказала Ферн, останавливаясь перед покинутым домиком из дерна на берегу реки Смоки Хилл. – Здесь нашли тело Троя.

– Ты говоришь, это случилось ночью? – спросил Мэдисон. Он слез с коня, опустил поводья, которые упали на землю. Ферн удивило, откуда он знает все эти деревенские дела, как обращаться с лошадьми и все такое.

– Где-то после полуночи, как утверждает Дейв Банч. Той ночью было довольно темно, но все же видеть можно было. В прерии всегда светлее, чем в любом другом месте. Даже если небо все в тучах, и то какой-то свет пробивается.

Мэдисон молчал. Он вошел в домик, который давно был покинут, но пребывал в неплохом состоянии. Три стены и крыша были сделаны из дерна. Четвертой стеной являлся холм на берегу реки. От этого в домике летом было прохладно, а зимой тепло.

– Фонаря тут не находили? – спросил Мэдисон, выходя из домика.

– А зачем здесь фонарь нужен?

– В доме белого слона ночью не увидишь без фонаря. Даже когда солнце бьет в окна, и то в углах почти ничего не видно.

Об этом она и не подумала. Она бывала на ферме только днем. Ферн слезла с коня и вошла в домик. Сначала, пока глаза не привыкли, она не могла ничего различить. Единственное окошко было все в пыли и затянуто паутиной. Свет через него практически не проникал.