Земные радости

Герцог сидел за столом, перед ним была расстелена карта, его зеленый камзол переливался бриллиантами, темные волосы вились в беспорядке вкруг безупречного лица, и он хохотал как мальчишка.

При взгляде на герцога Джон отшатнулся, и стоявший за ним выругался, потому что Джон толкнул его. Но Традескант уже ничего не слышал. Он думал, что изучил каждую линию, каждую грань этого лица, от безмятежного лба до гладких скул. Но когда снова увидел Бекингема в его жизнелюбии, в сиянии его красоты, то понял, что не помнил ничего, кроме тени.

Традескант вдруг начал улыбаться, а потом расплылся в широкой улыбке просто при виде этого человека. Все его существо мгновенно вспыхнуло чувством, которое не было страхом, не было обидой или ненавистью, но радостью, неистовой, неконтролируемой радостью, что на свете есть такая красота, такое изящество. Что этот мужчина когда-то любил Джона и взял его с собой туда, где боль и наслаждение слились воедино. И вдруг прошедшие месяцы показались Традесканту малой ценой за то, что хоть и недолго, всего несколько дней, он был любовником такого человека.

Как во сне он видел смеющегося Бекингема во главе стола: смоляные кудри откинуты назад, черные глаза ярко горят, изысканное утонченное лицо разрумянилось от вина. И в то же самое время он видел его в сумеречном свете раззолоченной каюты, где фонарь болтался на крюке в такт завораживающему ритму волн, будто танцуя с их слившимися тенями.

— А вот и вы, — сказал Джон с приятным ощущением узнавания.

Его мир, который стоял вверх тормашками с той самой минуты, когда потерял своего хозяина, вдруг в едином мощном порыве был возвращен ему. Джон знал, что это любовь, дурманящая, невозможная любовь, и не испытывал стыда, не ощущал, что его любовь напрасна. Само безумие этого чувства было одновременно и частью наслаждения. Это было ощущение жизни на краю между жизнью и смертью. Любовь, которая мало кому выпадает. Страсть, редкая страсть. Желание, не требующее ответа. И те немногие моменты радости, само открытие того, что такая радость на грани безумия вообще существует, стоили столь долгой боли. Без этой любви Традескант вел бы более ровную и спокойную жизнь. С любовью он был как в пламени, в самом сердце огненной страсти. Бекингем не заметил его. Он шутил с джентльменами, что столпились вокруг.

— Клянусь! — крикнул герцог, стараясь перекрыть шум. — Я буду отмщен. Франция поступила с нами несправедливо, и я одержу верх.

Его фразы потонули в общих возгласах одобрения. Улыбаясь, Традескант смотрел, как герцог отбросил назад черные кудри, снова захохотал и добавил:

— Король склоняет ко мне свое ухо.

— И другие части тела! — раздался похабный вопль.

Бекингем ухмыльнулся, но не запротестовал.

— Кто-нибудь сомневается, что, если я захочу, спустя ровно год мы будем стоять у ворот Парижа? — воскликнул он. — То есть мы вернемся во Францию, но не на какой-то там зачумленный остров, нет, мы войдем в Париж. И я отомщу.

Традескант пробился в глубь комнаты. Толпа внутри состояла из аристократических друзей герцога и разряженных в надушенный бархат и расшитое полотно придворных, которые все ждали и ждали в Портсмуте, чтобы проводить фаворита как героя. Когда они нехотя расступились, Бекингем заметил движение и повернул голову. Его глаза на мгновение встретились с глазами Джона, на блаженное мгновение, когда не осталось никого и ничего, только господин и слуга, смотрящие друг на друга с глубоким родством.

— Мой Джон, — промолвил Бекингем ласково и тихо. Его слова прозвучали как шепот после всего бахвальства, только что лившегося из его уст.

— Мой господин, — отозвался Традескант.

Бекингем оперся ладонью о стол и перемахнул через него. Затем положил руки на плечи Джона и задал простой вопрос:

— Ты все привез?

— Все, что приказали, — уверенно доложил Джон.

Они ни звуком не выдали себя. Только они двое знали, что герцог спросил, принадлежит ли еще Джон ему, ему одному, и Джон ответил: да, да, да!

— Где ты остановился? — осведомился Бекингем.

— В небольшом домике на Саутси-Коммон.

— Забирай свои вещи и погрузи в мою каюту. Мы отплываем сегодня же.

Бекингем повернулся к столу.

— Милорд! — позвал Джон.

Герцог замер, уловив необычную настойчивость в тоне садовника.

— В чем дело, Джон?

— Остановитесь. Пойдите в бухту и выслушайте своих командиров, — посоветовал Традескант. — Они уверяют, что мы не сможем отплыть. Прислушайтесь к опытным людям. Давайте будем действовать осторожно.

— Осторожно! Осторожно! — Бекингем вскинул голову и расхохотался; все в комнате рассмеялись вместе с ним. — Я собираюсь освободить протестантов Ла-Рошели и задать французскому королю такую трепку, что он пожалеет о своем дерзком поведении по отношению к нам. Я верну королеве Елизавете ее трон в Богемии, я приведу войну к самым воротам Парижа.

Нестройное «ура» сопровождало это бахвальство. Джон свирепо уставился на джентльменов, никогда не бывавших в битвах опаснее морских парадов.

— Не говорите такие вещи. Только не здесь. Не в Портсмуте. Многие местные семьи все еще оплакивают мужчин, которые ушли с вами в прошлый раз и никогда не вернутся. Не шутите так, милорд.

— Я? Шучу?

Изогнутые брови герцога взлетели вверх. Он повернулся к своей аудитории и воскликнул:

— Традескант решил, что я шучу! Так вот, повторяю для всех: война с Францией не окончена. Она не будет окончена, пока мы не выиграем. А после того, как мы победим, мы ударим по Испании. Никакая католическая толпа не удержится против нас. Я постою за истинного короля и истинную веру.

— А где же ты возьмешь армию, Стини? — крикнул кто-то из задних рядов. — Все, кто отправился с тобой на войну в прошлый раз, или погибли, или ранены, или больны, или безумны.

— Будем силой хватать рекрутов, — разошелся герцог. — Наберем из тюрем. Из больниц для сумасшедших. Я прикажу всем вступать в армию под страхом обвинения в государственной измене. Заберу мальчишек от школьных парт, пахарей от плугов. Неужели кто-то сомневается, что я могу подчинить своей воле все королевство? И если я захочу поставить на карту жизни половины англичан, чтобы отомстить за неуважение к моей чести, я сделаю это!

У Джона было чувство, будто он тщетно пытается удержать лошадь, которая понесла. Он бесцеремонно положил руку на рукав своего господина, притянул его к себе и зашептал ему на ухо:

— Милорд, умоляю вас, так не годится планировать кампании. Слишком позднее время года, мы попадем в осенние шторма, а когда доберемся до места, погода еще ухудшится. Вспомните остров, там негде укрыться, там только вонючие болота и постоянные шторма. Французы наверняка уже укрепили цитадель. В прошлый раз мы потеряли четыре тысячи человек и все равно вернулись домой побежденными. Милорд, не ведите нас туда. Пожалуйста, я умоляю вас, опомнитесь. Поразмыслите в тишине, когда будете трезвым, а не когда у вас полная комната марионеток, поддакивающих каждому вашему слову. Подумайте, Вильерс. Вот как перед Богом говорю: я бы лучше умер, чем снова увидел вас там.

Бекингем вывернулся из хватки Джона, но не сбросил его руку, хотя мог бы. Точно так же, как когда-то давно, во фруктовом саду рядом с персиковыми деревьями, он положил свою ладонь на руку Джона, и тот ощутил тепло длинных мягких пальцев и твердость колец.

— Мы должны плыть туда, — тихо промолвил герцог. — Для меня это единственный способ оправдаться перед страной. Я должен отправиться туда, даже если придется погубить всех мужчин Англии.

Традескант встретил решительный взгляд темных глаз своего господина.

— Вы готовы погубить страну ради собственного триумфа?

Приблизив рот очень близко к уху садовника, так, что шелковые кудри щекотали Джону шею, Бекингем ответил:

— Да. Тысячу раз да.

— Значит, вы безумны, милорд, — решительно заявил Традескант. — И враг своей страны.

— Тогда прирежь меня, как бешеную собаку, — подзадорил его Бекингем с волчьей ухмылкой. — Руби мне голову за измену. Потому что только тогда излечится мое безумие. Я должен завоевать остров Ре, Джон. И мне наплевать, во что это обойдется.