Свод (СИ)

Простов кивнул Ёзефу, мол, верно, было дело, человек говорил о том, и боле не допытывайся, сам ты тож бродяга не русских кровей.

— Ну, тогда добре, Хмыза, — заключил Кравец, вняв жесту своего командира, —

иди, отдыхай. Оставшееся обсудим утром, оно вечера мудренее…

Сглазил Ёзеф. Отдохнуть этой ночью Базылю толком не случилось. Сотник распорядился выставить дозорного (с чего это вдруг?) прямо возле того места, где Хмыза пристроился поспать. Но, то ещё полбеды. Что тут такого, стоит человек и стоит. Но ведь эта рыжебородая бестия половину ночи исходил на такой собачий кашель, что не давал спать всему лагерю. Люди беспрестанно ворочались, а кому было не лень, перебирались на другой край. Но и там было слыхать, как прямо раздирало сухим, дурацким кашлем этого проклятого дозорного.

Самое гадкое было в том, что отправившись спать, этот негодяй, вопреки всеобщим опасениям, перестал кашлять. Его сменили и лагерь, с облегчением вздохнув, будто вымер.

Казалось бы, длинна осенняя ночка, да и она из-за этого болезного пролетела как одно мгновение. Едва свет коснулся высокого серого неба, сотня Степана Простова поднялась. Долго засиживаться в затягивающейся туманом ложбинке не стали. Ёзеф отыскал Базыля и, выделив под его начало людей и отправил вперёд заслоны на тот случай, если кто-то решит бежать из имения, не пообщавшись с непрошенными гостями.

Нужно сказать, сделано это было по уму. Возле панского дома подняли лай какие-то бродячие псы. Пришлось повозиться, чтобы их отогнать. Благо никто в имении не всполошился. Терпеливо дождались, когда появится посыльный и сообщит, что всё в порядке. Только после этого, с наглостью и достоинством победителей Степан и Ёзеф повели сотню к дому отставного судейского Писаря. В нескольких окнах, судя по всему, видавшего и лучшие времена здания, несмотря на только вступившее в права утро, были видны отблески свечей. Кто-то всё же не спал. Сотники въехали во двор и выстроились перед парадным крыльцом в боевой порядок. К ним долго никто не выходил, хотя было видно, что внутри сразу же заметили появление гостей. Наконец, дверь осторожно отворилась и на пороге появилась дама, облачённая в чёрное, траурное платье.

Склонив голову, Степан тихо шепнул близстоящему сотенному: «Базыля сюда, быстро!», после чего, не спеша, дабы не привлекать к себе особого внимания, выпрямился в седле. В это время позади первой дамы появилась вторая, помоложе. Так же как и первая она была одета во всё чёрное. Испугавшись большого количества вооружённых людей, самым наглым образом расположившихся во всю ширь их двора, она стала за спину первой из вышедших и что-то тихо шепнула ей на ухо.

Из дальних кустов, словно медведь вывалился Хмыза. Похоже, и его удивило то, в каком одеянии предстали перед ними хозяйки Патковицкого имения. Остановившись посреди двора, Базыль вдруг передумал идти к верховым и решительно повернулся к хозяйкам:

— Насколько я могу судить, — полным наигранного почтения голосом выкрикнул он, — сама панна Ядвига вышла нас встречать? А где же пан Альберт?

Патковская, опешившая от столь наглого тона простолюдина. Она покосилась в сторону дочери и просто не нашлась что ответить.

— О, панна, панна, — продолжал неизвестный, весело озираясь в сторону стоящих позади него вооружённых людей, — уж не скажете ли вы, что пан снова прячется в гумне от какой-то заразы? Поверьте, эти люди сейчас же желают с ним поговорить, и если он не появится, они пошлют за паном Альбертом «красного петуха». Я хорошо наслышан о хитрости вашего мужа и поэтому говорю вам, если ваша одежда призвана лишь для того, чтобы отвадить нас от этого дома, можете оставить эти переодевания для святок. «Красный петух» птица серьёзная, шутить не любит…

Панна Ядвига отвела взгляд от говорившего и, приходя в себя, старательно осмотрела людей, стоявших позади него. Все хорошо вооружены. Ни по платью, ни по оружию не разберёшь, кто тут старший:

— Есть ли среди приехавших к нам господ паны? — Четко упирая на польский акцент, холодно и с достоинством спросила женщина. — Я не буду говорить с этим дурным мужиком…

Панна выжидающе замолчала. Через какое-то время один из всадников выехал вперёд:

— Вы можете говорить со мной, панна, — густым, грудным голосом произнёс он.

Панна Ядвига, придирчиво смерив взглядом и этого персонажа, похоже, осталась крайне недовольной тем, что и в этот раз перед ней предстал явно не кто-нибудь из начальствующих:

— Як то вы і ешьчь, то я згодна. — Вздохнула она. — В нороде кажучь: «з пана, то пан, а з мужіка, які пан — мужык». Алэ ж іншего нема, бэндзем мовічь з вамі. Ото як же вы пан, і маеце што мовiць, то, мабыць, маеце і імя?[191]

Всадник хитро прищурился:

— Зовите меня Ёзеф, — отстранённо сказал он, — и чтобы не было панне хуже, старайтесь говорить по-русски…

— Хужей, — горько улыбнулась панна, цепко всматриваясь в злые лица, — куда мне, добжы пан Юзеф, уже робичь хужей? Гэтот оборванец, цо мовил имя пана Альберта, як видно не въидае, цо пан Альберт обмер.

Того мало. Вчера вслед за ойцом отправился на небеса и мой сын, пан Анжей. Осталися во всъём белом свьете только я да моя дочка. И вот пытаюсь я у вас, убитая горем вдова: цо заезжим панам от нас несчастных тжеба?[192]

— Базыль, — коротко бросил Хмызе Ёзеф и тот, минуя, шарахнувшихся от него дам, тут же пропал в зияющей черни дверного проёма. Через короткий промежуток времени он появился вновь, и громко выкрикнув: «так и есть, там покойник», отправился через двор к своим соратникам.

— Вот, чёрт! — с досадой выругался Кравец. — Столько времени зря потеряли. Спалить все к чёртовой матери…!

— Спаличь?! — не веря услышанному, спросила побелевшая панна, шагая с порога к заметавшимся по двору всадникам и пешим. — Як то спаличь, за цо?!

Никто не слушал её слов. К панскому дому уже летели гудящие пакли только что зажжённых факелов. Панна Ядвига вцепилась в стремя называвшего себя Ёзефом и стала целовать его пыльный сапог. Всадник попытался оттолкнуть женщину, но та не отпускала ногу. Огонь вспугнул лошадь, и бедное животное вздыбилось, едва не сбросив седока, однако панна повисла на его стремени, будто боялась провалиться в открывающуюся перед её ногами пропасть.

— Чёртова баба, — взвыл Ёзеф и, выхватив саблю, рубанул панну Ядвигу по голове.

Панна рухнула под ноги коня и тот, наступив на неё, резко прыгнул вперёд, унося в тыл двора своего разгневанного всадника. Сусанна, не чувствуя под собой ног, протянула трясущиеся руки к матери и медленно побрела к ней, едва разбирая за мутными потоками слёз, тёмный, окровавленный силуэт. Вокруг с визгом разбегались люди, гудел, трещал, насыщаясь долгожданной пищей свирепый огонь, а она припала щекой к спине матери и погрузилась в забытьё…

Дым поднимался в небо чёрным столбом. Пламя поднималось выше вековых лип, стоявших вдоль тёмной аллеи, ведущей от дома Патковских к опушке леса, и дальше к Мельнику. Сотня, несолоно хлебавши, уходила прочь. Четверо лошадей, да упавшая в обморок девица, вот и вся добыча людей Простова в этот раз.

— Далась она тебе, — недовольно стенал Ёзеф, косясь на почерневшее от сажи лицо девушки. — Того и гляди, снова свалится с лошади. Хоть бы руки ей развязал…

— Нельзя, — сухо ответил Степан, — привязанной ей труднее и падать, и глупости делать. Кто знает, что там дальше будет? Сейчас придёт в себя окончательно, и начнётся…

— Я про то и говорю, — согласился Кравец, — начнётся. Дал бы лучше хлопцам ей натешиться, да после того отправил вслед за матерью. …Лучше бы коров прихватили. Жрать-то что-то надо?

— Коров с собой не угонишь, а еду в Мельнике возьмём. Что-то ты, Ёзеф, размахался? Что проку безвинных бить да резать? Мы ведь люди военные, не забыл? К нам никто с мечом не приходил, а то, что дано задание, так в нём ничего не сказано про то, чтобы баб да девок портить. Здесь с нами никто не воюет. Подумай сам. Бросили бы её, панночку эту, сгорела бы вместе с домом. Неужели не жалко? Ведь жалко? Эх, нельзя так, по злобе. Куда ей теперь идти? С твоей подачи у неё никого на всём белом свете не осталось. Добро, хоть сама жива. А так, глядишь, ещё выторгуем за неё у молодого пана что-нибудь. И род дальше пойдёт, и беда вскоре забудется. Крестьяне же сказали, что этот Война на ней жениться собирается…