Чернильный орешек

Вот таким образом Амброз и возвратился назад со всем необходимым, с кое-какими предметами роскоши и с двумя новыми помощниками. Бородатый мужчина, Генри Вуд, был таким же, как Уилл Бревер – мускулистым и простоватым, но он обладал широким и добрым нравом, а его любовь к животным и маленьким беззащитным растениям делали его габариты и силу совсем не угрожающими. Мальчика звали Ральфом Эндерби, ему было тринадцать лет, и во время морского путешествия из Англии он лишился обоих родителей. Поначалу он вел себя замкнуто и довольно угрюмо, что, впрочем, можно было ожидать, но потом привязался к Нелл и Амброзу, и они стали для него больше, чем просто хозяин и хозяйка. Впоследствии раскрылся и его истинный характер – ласковый, любящий мальчик, он отличался сообразительностью и был полон энергии.

Получив новых помощников, они засеяли поля зерном и табаком на продажу. Роза показала им, как надо удобрять кукурузные поля дохлой рыбой – ловкий прием, с помощью которого урожай удваивался и даже утраивался, – и как ограничить в росте верхние листы табака, чтобы нижние могли расти, оставаясь при этом нежными. Огород Нелл пышно разрастался, а домашний скот хорошо прижился на новом месте – и куры, и коза с козленком, и красивая черная свиноматка на сносях Йоркширские деревья снова зацвели, и белая роза уже дала крупные почки.

А в мае, когда Нелл в своем саду выкапывала сорняки деревянным инструментом с длинной ручкой, который смастерил для нее Джон Хогг, чтобы она могла не гнуться, у нее начались роды. Она бросила мотыгу, обхватила руками живот и тихонько побрела в сторону дома, зовя Розу. Девушку, должно быть, что-то беспокоило в тоне ее голоса, потому что она выбежала ей навстречу, длинные косы раскачивались на бегу, темные глаза расширились.

– Что это есть, мисси? Это мой рибьенок? – кричала она.

Нелл протянула свои руки к Розе и улыбнулась сквозь застилавший Глаза туман боли.

– Да, думаю, что это он.

Роза притащила ее в дом и, заметив, что руки Нелл стали влажными от страха, спросила.

– Почему бояться? Нелл прикусила губу.

– Мой первый ребенок умер, а тогда здесь еще была Рейчел, которая знала толк в этих делах. А я не знаю, как принимать ребенка, и Феб тоже не знает Роза улыбнулась.

– Не бояться. Моя – знать. В наша деревня мы все знать такая вещь.

Нелл вздохнула с коротким облегчением.

– Роза, я и не представляю, что бы мы без тебя делали.

Постель, на которой рожала Нелл, была отделена занавесями, и Роза и Феб вытирали пот с ее лба и подбадривали, держа за руки. Мужчины мигом нашли себе работу поближе к дому – достаточно близко, чтобы узнать, когда появится младенец, но и достаточно далеко, чтобы не слышать страшных криков. Амброз рубил дрова в беспокойном неистовстве, лицо его побелело как простыня. В какой-то момент, сделав короткую паузу в рубке, он услышал горькие крики Нелл и вынужден был отбежать к зарослям сорняков, куда и изверг все содержимое желудка. Другие мужчины, время от времени проходя мимо него, бросали в его сторону взгляды, полные безмолвного сочувствия.

Ребенок родился во второй половине дня, и когда в дверях дома появилась Роза, улыбавшаяся и манящая их рукой, мужчины, побросав свои инструменты, припустились бегом к дому, но, приблизившись к двери, все они разом умерили свой пыл и стали вдруг чрезвычайно вежливыми, предлагая друг другу право войти первым, после Амброза, конечно, Нелл лежала на подушках, измученная, но светящаяся от счастья, а новорожденный младенец извивался подле нее на оленьей коже, которую Атткуехо выделал так мягко, словно для себя самого.

– Девочка, Амброз, – сказала Нелл. – Надеюсь, ты не будешь возражать, что это не мальчик.

Амброз опустился на колени и в изумлении смотрел на младенца. Девочка была не красная и не морщинистая, какими обычно бывают новорожденные, нет, она напоминала гладкий желтовато-жемчужный плод, созревший к нужному сроку. У нее были блестящие красивые темные волосики, а ее глазки, открытые и блуждающие, были удивительно синими, словно у котенка. Амброз приложил палец к ее ладошке, и когда вокруг него сомкнулись пальчики малютки, он поднял взгляд на Нелл и проговорил:

– Она просто красавица!

Лицо его выражало неописуемый восторг. Да разве мог кто-нибудь быть недоволен, что этот прелестный ребенок оказался не мальчиком?

Остальные мужчины робко выступили вперед, чтобы выразить свои поздравления и по-своему поклониться крохотному младенцу. Все они были потрясены и охвачены своего рода изумленно-благоговейным трепетом перед таким совершенством и красотой. Потом Джон Хогг, робевший больше остальных, сделал еще шаг вперед и довольно бессвязно пробормотал, что у него, мол, приготовлен подарок для младенца, если, конечно, родители позволят. Он вышел из дома, пунцовый от смущения, и вернулся немного погодя, неся ту вещь, которую он тайком мастерил в хижине Сэма Гудмена. Это была колыбелька-качалка, любовно вырезанная из гладкого темного орешника-гикори, а обрамлявшие кроватку со всех сторон панели покрывала изысканнейшая резьба. Хогг провел много-много часов, кропотливо трудясь над кроваткой. Нелл попросила приподнять ее повыше и сделала знак Джону, чтобы он поднес колыбельку прямо к ней, она хотела посмотреть.

– Восхитительно, Джон, просто прекрасно, – похвалила она. – У тебя огромный талант.

– Я думаю, что кроватка прекрасна даже для моей дочери, – осторожно поддразнил Амброз.

Они внимательно рассмотрели резьбу Джон Хогг украсил колыбельку теми вещами, которые ему были знакомы больше всего, и в итоге на панелях оказались животные, представлявшие собой удивительную помесь фауны Англии и Мэриленда. Здесь были и те зверьки, с которыми он когда-то вырос, и новые, за которыми наблюдал с тех пор, как оказался здесь Когда они полюбовались колыбелькой, Хогг указал на панель в ногах кроватки, которая была оставлена пустой.

– Вот здесь, – промолвил он, – если пожелаете, я бы вырезал дату и имя младенца.

Что ж, так и появилась надпись. «Пятое мая 1644 года, Филадельфия»

Глава 19

Случается же порой такое: когда человек настойчиво ищет смерти, она бежит от него. В каждом бою, в каждой стычке после Марстонской пустоши Гамиль безрассудно бросался в драку, норовя угодить туда, где ряды противника были гуще, и эта его безрассудность, похоже просто заколдовала его жизнь. Он был и по-прежнему оставался единственным из всех старых воинов Руперта, ни разу не получившим ни единой раны с тех самых пор, как они впервые примкнули к королю в Ноттингеме. Точно так же, как он искал смерти, он искал забвения во сне и в пьянстве – забвения от своих воспоминаний, от своей вины, но, подобно избегавшей его смерти, его сторонилось и забвение. Он пил вдвое больше своих приятелей, когда они садились у костра в кружок после какого-нибудь боя или разбивали лагерь на ночь, только никогда не пьянел. Когда Гамиль ложился спать, сон не шел к нему часами, и он наблюдал за звездами, скользящими по небу… Когда же, наконец, он засыпал, во сне ему являлась Хиро, и он просыпался в слезах.

Они перезимовали в Оксфорде, где король и его главные советники встретились со специальными уполномоченными парламента, чтобы обсудить условия соглашения. Переговоры велись долго и безуспешно, но это дало им время залечить свои раны. Вот так и получилось, что именно в Оксфорде, в том самом колледже храма Христова, в котором когда-то учился Кит, в конце октября и родился ребенок Анны, хотя увидел его Сэм Саймондс только в начале ноября, ибо в то время, когда Анна рожала, он, вместе с остальными воинами Руперта, все еще участвовал в боях. Младенец оказался мальчиком, и вид его вызывал у родителей не только радость, но и тягостные воспоминания. Нужно было подобрать для мальчика нейтральное имя. Вот поэтому, раз он родился двадцать четвертого октября, в праздник Криспиана и в годовщину сражения при Азинкуре [47], вполне уместным было назвать его Криспианом.