Чернильный орешек

Он медленно кивнул, его огромные темные глаза блуждали по комнате, словно ища чего-то, на чем можно было бы остановиться и отвлечь мысли.

– Мы не должны были сражаться, – произнес он, – но, видит Господь, у меня не было выбора. Так много друзей… меня отрезали от них. Мне пришлось прятаться в лесу, пока опасность миновала. Моего коня застрелили, и я не мог вернуться на поле боя. Когда, наконец, я добрался до Йорка, там осталось так мало, так мало… – он содрогнулся и потер руками лицо. – Ньюкасл потерял весь свой полк. Всех своих «барашков», все они погибли… Он рыдал, как дитя.

А теперь зарыдал и сам принц. Руфь видела, как огромные круглые глаза бегали под его пальцами, когда он снова и снова тер ладонями свое лицо, как бы пытаясь избавиться от страшных видений, проносившихся в его сознании. Он выглядел таким молодым, таким сильным и уязвимым… словно жеребенок. Она подошла к нему поближе, бессознательно, просто чтобы утешить его.

– А потом… – сказал он.

– Да-да?

Теперь Руфь стояла уже близко и могла коснуться его. Руперт поднял на нее взгляд, желая понять, можно ли ей довериться. Она положила руку ему на голову, и ощущение его волос под пальцами было таким, словно она гладила маленького Кита. Руфь содрогнулась и, сев на постель рядом с принцем, погладила его волосы. Слезы продолжали бежать из его глаз, причем настолько легко, словно он не понимал, что плачет.

– Мне рассказали… уже потом… что там видели… моего пуделя. Он выскользнул из ошейника и бросился за мной, когда я поскакал к своему полку. Они убили его… враги его убили. Они говорили, что он – воплощение дьявола. Мой бедный Бой…

Его последние оборонительные укрепления рухнули и, положив голову ей на плечо, принц горько разрыдался. Руфь привлекла Руперта к себе и, обняв его голову, тоже плакала, но только молча. Она гладила его темные шелковистые волосы, целовала его лоб, на который падали ее слезы, а спустя некоторое время она легла на постель и потянула Руперта к себе, вниз, чтобы удобнее было утешать его. Немного погодя ее губы отыскали его рот, который она тоже поцеловала, и тогда руки принца ожили и обняли лицо Руфи. Рот у принца был нежный, с мягким изгибом, словно у ребенка, а вот изгиб шеи был еще мягче, тоже совсем детский, и ресницы веером нежно лежали на щеках. Но тело он имел сильное и крупное, тело настоящего мужчины, с большими плечами и мощными ногами. Этот контраст надрывал ей сердце, тронув ее невыразимо…

Руфь закрыла глаза и держала его, не переставая целовать, она держала и ребенка, и мужчину, она держала Кита, каким он был, когда она влюбилась в него, Кита, на котором еще не легла печать горечи и крушения надежд. Все ее одиночество взывало к нему, вся ее любовь, замкнутая ею под сто замков, изливалась на него, и она лежала с ним в боли и страсти, в странной неземной страсти двух людей, которые всегда были отдалены от всего мира.

А потом он забылся в тяжелом сне, и Руфь с удивлением держала его в своих объятиях, держала сразу и мужчину, и мальчика, своего любовника и свое дитя. Он не шелохнулся, когда она встала и покинула его. На следующий день на рассвете они ускакали, чтобы собрать остатки уцелевшей армии и повести ее на юг, оставив разбитый вдребезги север, заново, из последних сил складывать по крупицам собственную жизнь.

Глава 18

Долгое время Анна скрывалась в лесу, зарывшись поглубже под зарослями падуба, которые царапали ей кожу и рвали одежду, зато, как рассудила она, должны были защитить ее, не позволить отыскать. Она слышала шум, когда люди и лошади с треском ломились сквозь чащу, и прижалась к земле, дожидаясь, пока все стихнет Это могли быть королевские солдаты, которые помогли бы ей, но точно так же они могли оказаться и «круглоголовыми» – отличить их друг от друга не было никакой возможности. Наконец, когда в лесу все успокоилось, Анна осторожно выползла наружу. Какая бы ей опасность ни грозила, она должна была направиться в Йорк, ибо там непременно собралась уцелевшая часть королевской армии, победившей или проигравшей сражение – все равно. Другим местом, куда она могла бы отправиться, был дом, но, пожалуй, даже смерть была бы предпочтительнее тому бесчестию и позору, которые к этому времени определенно ожидали ее там.

При свете луны, струившемся сквозь деревья, Анна определила свое местонахождение и двинулась на восток. Пройдя довольно недалеко, она услышала где-то позади себя звук тяжелого тела, с треском проламывавшегося через подлесок. Анна как раз находилась на открытом месте, и спрятаться ей было некуда. Ей оставалось только плотно прижаться к какому-то дереву и надеяться, что тень листвы, быть может, скроет ее. Шум приблизился, и из кустов появилась лошадь без наездника, ее порванные поводья волочились следом. Издав облегченный возглас, Анна шагнула вперед. Животное приветствовало ее ржанием и остановилось, склонив голову к ее руке. Лошадь была рада вновь обрести какого-нибудь хозяина после ужасов этого вечера. Анна никогда не ездила верхом в мужском седле, да ни разу и в женское-то седло не садилась без помощи слуг и без чурбана-подставки, поэтому у нее ушло некоторое время на то, чтобы найти способ взобраться на лошадь. Впрочем, сама лошадь не доставляла ей никаких хлопот, она терпеливо стояла, пока женщина, вставив ногу в стремя, полувспрыгнула-полувскарабкалась наверх. Связав узлом поводья, Анна ударом ног пустила лошадь шагом, и обе беженки двинулись в сторону Йорка.

Не подозревая этого, Анна и лейтенант Саймондс в течение некоторого времени находились довольно близко друг от друга. Саймондс прискакал в поисках Анны к восточному крылу битвы, наткнулся там прямо на кавалерийскую схватку, когда Кромвель и Лесли атаковали Горинга, и бежал вместе с королевской кавалерией к Уилстропскому лесу, после того, как их разбили. Он прятался в зарослях, прислушиваясь, подобно Анне, к доносившимся до него звукам, и при первой же возможности попытался вернуться на поле боя. Но даже издали Саймондсу открылась ужасная участь, постигшая его полк, так что ему ничего не оставалось делать, как направиться в Йорк и попытаться там отыскать тех, кто уцелел.

К тому времени город Йорк закрыл свои ворота и от неприятельских, и от королевских солдат, сколько бы они там ни кричали, моля о пище, воде и помощи. Принц Руперт прибыл туда незадолго до полуночи, собрал тех, кто был способен продолжать сражение, и отправил их на ночлег в старый лагерь шотландцев к северу от города. Саймондс доложил принцу о своем прибытии и был им радостно принят на пополнение кавалерии.

– Сэр, я офицер пехоты, – ответил на это Саймондс.

Руперт лишь мрачно улыбнулся.

– У вас есть конь, – только и сказал он.

На следующий день рано утром они выступили на север. Хотя их целью и было возвратиться к королю на юг, необходимо было дать беглецам время примкнуть к ним. Кроме того, в Ричмонде находился Монтроз, и принц надеялся получить от него помощь. Ночью появился Даниел О'Нейл, утром радостно воссоединившийся с Рупертом, Мортоном и Гамилем. Он сразу же поинтересовался, не ранен ли Гамиль, поскольку тот выглядел как-то странно, да и двигался словно во сне, но Гамиль в ответ только покачал головой, и Даниел предположил, что он просто горюет о погибшем Ките. Собрали все, что осталось от обоза, и двинулись на север, переночевав в Тирске, а на следующий день добрались до Ричмонда.

Анна ехала с обозом. Местные шлюхи разбежались, а те женщины, которые еще там оставались, были солдатками и постоянными «попутчицами» Они грубовато-доброжелательно относились к Анне, жалели ее, видя ее беспомощность и нынешнее состояние, и не возражали, что она едет с ними.

– Ты, должно быть, крепка как лошадь, что еще не скинула своего ребеночка, – одобрительно заметила одна из них.

Анна предполагала, что солдатки не были бы столь добры, будь она какой-нибудь вечно хнычущей безликой служанкой, а вот стойкость относилась как раз к тем качествам, которые они понимали и ценили. Одна их этих женщин даже дала ей плащ, чтобы прикрыть разодранное платье. Снятый с какого-то убитого солдата, он дурно пах и был перепачкан кровью, но это было лучше, чем ничего, и Анна с благодарностью приняла плащ. Он да колечко с печаткой на большом пальце составляли все ее имущество – не считая, конечно, еще и лошади, но, впрочем, та была у нее недолго. Какой-то офицер, приняв ее за «попутчицу», которой повезло поймать себе приблудную лошадь, отобрал ее у Анны для собственных нужд, и девушка не осмелилась возмутиться. Так что в Ричмонд, она ехала на повозке, крепко-накрепко обхватив руками свой живот, что бы защитить его от тряски по неровной дороге, и размышляла над тем, что же с ней будет дальше.