Земные радости

— Но мать Бекингема — католичка, — напомнила Элизабет. — Да и сама королева. И они не подчиняются королю и архиепископу. И они делают вещи похуже, чем простые люди, которые читают Библию и молятся Богу на своем родном языке.

— Ты не можешь сравнивать ее величество с простыми людьми, с Джеем!

Элизабет повернула к мужу спокойное лицо.

— Могу и сравниваю, — отрезала она. — За исключением того, что мой сын благочестивый молодой человек, который молится два раза в день и живет трезвой и чистой жизнью, тогда как королева…

— Больше ни слова, — прервал ее Традескант.

Она покачала головой.

— Я только хотела сказать, что мораль королевы — это ее личное дело. А мой сын не берет чужого, не поклоняется идолам, избегает священников и их пороков и ничего не говорит против короля.

Джон молчал. Невозможно было отрицать, что королева все это делает. Невозможно было отрицать, что королева — убежденная католичка, заявлявшая, что ненавидит мужа и его страну и что не будет изъясняться на языке этой страны и улыбаться ее народу.

— Какой бы ни была мораль нашего сына, он получает от герцога деньги, — заметил Традескант. — Джей остается его слугой, пока получает от него деньги, хорош Бекингем или плох.

Элизабет встала из-за стола и собрала тарелки.

— Нет, — возразила она. — Джей работает на герцога, пока не найдет другого хозяина, лучше этого. Тогда он уйдет без малейшего сожаления. Он не клялся в преданности, не давал никаких обещаний. Наш сын не принадлежит Бекингему, пока смерть не разлучит их. И он не следует за герцогом, прав тот или не прав.

Она посмотрела на Джона. Свеча на столе подчеркивала его опухшие глаза и решимость на ее лице.

— Только ты у нас связан обещаниями по рукам и ногам, — добавила Элизабет. — Своей любовью к нему. И клятвой, которую ты сам и придумал. Но не Джей. Ты сам себя связал, Джон. Но мой сын, слава богу, свободен.

На кухне Нью-Холла Джон выяснил, что возвращение герцога прошло гораздо приятнее, чем его собственное. Весь королевский двор выехал из Лондона встретить Бекингема. Получилась блестящая кавалькада из всадников и семидесяти карет; дамы, благоухавшие ароматом розовой воды, бросали из карет розовые лепестки, приветствуя героя. Только королева избегала участия в праздновании, только ее ближайшее окружение хмуро оставалось в стороне. Карл дал великолепный обед в честь триумфального возвращения, а после трапезы увел Бекингема прочь от всех, в свои личные покои, и они провели там ночь.

— Полагаю, лишь вечер, — предположил Джон. — Наверняка на ночь герцог ушел к своей жене, герцогине Кейт.

Курьер из Лондона покачал головой и настойчиво заявил:

— Той ночью Бекингем лег с королем. В постель короля, в спальне короля.

Джон коротко кивнул и посмотрел в сторону. Больше он не хотел ничего слышать.

— И он послал вам письмо, — продолжал курьер, роясь в кармане.

Традескант вихрем обернулся.

— Письмо! Вот проклятый дурак, почему ты сразу не сказал?

— Не думал, что это так срочно…

— Разумеется, срочно! Может, он велит мне явиться немедленно! Может, ты уже задержал меня своими кухонными сплетнями и всей этой чушью о кроватях, ночах и розовых лепестках…

Джон выхватил письмо из рук курьера и, споткнувшись, шагнул в сторону, подальше, чтобы никто ничего не прочел. Он взглянул на знакомую печать, личную печать герцога, сломал ее и развернул лист. Послание было написано характерным острым почерком Бекингема. Традескант еще крепче сжал бумагу и увидел первое слово: «Джон». Он испытал колоссальное облегчение. Он едва различал буквы, поскольку листок дрожал в руке. Герцог требует его к себе. Жестокие фразы на причале ничего не значили. Бекингем хочет видеть его рядом, теперь они заживут вместе, как и планировали.

— Печальные новости? — спросил курьер из-за спины Джона.

Традескант сложил письмо, прижал его к груди и коротко ответил:

— Конфиденциальные.

И отправился с посланием в сад, будто неся украденные сладости — съесть их вдали от чужих глаз. В регулярном саду было пусто. Он прошел до конца миниатюрной аллеи и сел на маленькую каменную скамейку. И только тогда открыл письмо с приказами своего господина.

Джон!

Корабль «Фортуна» стоит в Лондоне. На борту дюжина ящиков с разными диковинами для моего собрания редкостей. Вещи из Индии, резная слоновая кость, ковры ручной работы и тому подобное, изделия из золота и несколько серебряных шкафчиков. Там есть и небольшая шкатулка с семенами, тебе это наверняка интересно. Привези все в Нью-Холл или пошли кого-нибудь, кому доверяешь. Рождество я проведу в Уайтхолле с моим королем.

Вильерс

Вот и все. Не было распоряжения прибыть в Уайтхолл, Джона никуда не вызывали. Не было ни единого слова любви или хотя бы воспоминания. Его не бросили, он не был отвергнутым любовником — он стоял недостаточно высоко для того, чтобы быть отвергнутым. Бекингем просто забыл об обещаниях, забыл об их ночах и занялся другими делами.

Джон долго сидел на каменной скамье с письмом в руке. Высокое небо Эссекса, холодное и серое, поднималось над его головой. Наконец он ощутил, как холод каменного сиденья и холод зимнего ветра пробрали его до костей. Он пошевелился и понял, что холод идет от внешнего мира, а не течет ледяными ручейками по венам из его собственного сердца.

— Я должен ехать в Лондон, — сообщил Традескант сыну.

Они работали бок о бок в розовом саду герцога, обрезали прошлогодние побеги, оставляя только торчащие из земли острые прутики, аккуратно срезанные наискосок.

— Могу я сопровождать тебя? — спросил Джей.

— Зачем?

— Я мог бы помочь.

— Я еще не выжил из ума, — сказал Джон. — Думаю, что мне вполне по силам добраться до Лондона и вернуться с фургоном.

— Но если ты повезешь ценности…

— Значит, найму человека с мушкетом.

— Может, тебе будет приятней в моей компании…

— Или приятней в одиночестве. Что еще за тайны, Джей? Тебе ведь никогда не нравился Лондон.

Джей выпрямился и сдвинул на затылок свою простую шляпу.

— Я бы хотел навестить молодую женщину, — признался он. — Ты тоже можешь пойти и познакомиться с ней. Ее родители будут нам очень рады.

Традескант распрямился, держась рукой за больную спину.

— Молодую женщину? Что за молодая женщина?

— Ее зовут Джейн. Джейн Херт. Ее отец торгует тканями недалеко от доков. Пока тебя не было, пришел пакет для его светлости, и меня послали в Лондон забрать его. Мама просила меня купить пуговицы, и я зашел в лавку Хертов. Я расплачивался с Джейн, и мы перекинулись парой фраз.

Джон ждал, изо всех сил стараясь не улыбнуться. Было что-то удивительно милое в этом чопорном отчете об ухаживании.

— Затем на рынок повезли овечью шерсть, я тоже поехал и снова заглянул к Джейн.

— В июне? — уточнил Традескант, вспоминая, когда стригут овец.

— Да. А потом герцогине понадобилось доставить что-то из лондонского дома, я отправился на повозке с ее горничной и провел день с Хертами.

— Сколько раз ты был у них?

— Шесть, — благоговейно промолвил Джей.

— Она хорошенькая девушка?

— Она не девушка, она молодая леди. Ей двадцать три.

— Надеюсь, она бы меня простила! Светленькая, темненькая?

— Скорее темненькая. Точнее, у нее не золотые локоны, но и не совсем темные.

— Хорошенькая?

— Она не красится, не завивает волосы и не ходит полуголой, как женщины при дворе. Она скромная и…

— Она хорошенькая?

— Мне кажется, да.

— Если ты один так считаешь, то, наверное, она простушка, — поддразнил сына Джон.

— Она не простушка, — возразил Джей. — Она… она… выглядит естественно.

Джон оставил надежду вытянуть из своего сына что-нибудь более конкретное о внешности Джейн Херт.

— Она разделяет твои взгляды?