Плачь обо мне, небо (СИ)

Отказавшись даже от завтрака (чай, разделенный с государыней, в счет не шел), пусть и желудок урчал от голода, когда носа касались чудесные ароматы свежей выпечки с корицей и фруктами, поданой в плетеных корзиночках, Катерина поблагодарила глубоким поклоном Императрицу, подтвердившую освобождение фрейлины до обеда, и выскользнула за дверь, намереваясь забрать бурнус, ридикюль и капор, оставленные в Белом зале, после чего как можно скорее оказаться вне дворцовых стен. Увы. Она успела пройти лишь короткий путь до Собственной лестницы, располагавшейся на половине Марии Александровны, как знакомый — и совершенно нежеланный сейчас — голос заставил замедлить шаг возле гипсовой статуи покойной Александры Федоровны. Понимая, что делать вид, будто она полностью погружена в свои мысли, глупо, Катерина обернулась и неглубоким книксеном поприветствовала подходящего к ней цесаревича. Его внимательный взгляд мельком прошелся по облаченной в закрытое платье фигурке, задержался на подхваченном в руках бархатном бурнусе*, почти полностью скрывшем маленький расшитый бусинами ридикюль, прежде чем с изогнутых в улыбке губ сорвался ожидаемый вопрос:

— Вы без сопровождения, Катрин?

— Это всего лишь короткий променад по Невскому до Гостиного двора, Ваше Высочество — не думаю, что стоит по такому поводу беспокоить все Третье Отделение.

Она старалась, чтобы ее голос звучал как можно более беззаботно и легко, но настроения Николая это не изменило; взгляд его оставался непреклонным.

— Не замечал за Вами излишней беспечности.

— Я всего лишь не вижу необходимости в излишней предосторожности.

Помедлив, цесаревич сделал еще несколько шагов к ней, уменьшая и без того незначительное расстояние; его раздумья были недолгими — решения всегда давались ему быстро.

— Не хотите жандармов — я отправлюсь с Вами.

Мысленным обреченным стоном встретив это заявление, Катерина не удержалась от ироничного комментария:

— Тогда мне точно придется просить милейшего Василия Андреевича выделить своих людей.

— Вы ставите под сомнение мою смелость? — возвращая ей шпильку, сощурился Николай.

— Как я могу, Ваше Высочество? — она округлила глаза в притворном ужасе и уже более серьезным тоном добавила. — Я ставлю под сомнение разум тех, кто имеет наглость совершать покушения на лиц царской фамилии. Я ценю Ваше беспокойство за мою жизнь, — голос против ее воли потеплел, но намерения остались тверды, — однако прошу Вас не совершать необдуманных поступков.

— Оставить эту честь Вам? Не желаю даже слышать об этом: я сию же минуту возьму плащ и отправлюсь с Вами.

В который раз недобрым словом поминая фамильное упрямство цесаревича, Катерина спешно — даже слишком, чтобы это было искренне — пообещалась ждать здесь же, у статуи: только так можно было завершить эту начавшую приближаться к тупику беседу. Дождавшись, когда стремительно удаляющаяся фигура скроется из виду, она бросилась вниз по лестнице, стараясь, чтобы каблучки мягких туфель звучали как можно тише.

За ее нежеланием иметь высочайшее сопровождение крылась еще одна не озвученная причина: слухи. Бесконечные, утомившие ее слухи, коими дворец полнился с пугающей быстротой. Даже то, что в них от правды осталась самая малость, а все остальное являлось лишь плодом восхитительно богатого воображения фрейлин и прочих штатских, не давало успокоения: Катерине осточертело ощущать кожей, как в каждом алькове, за каждыми дверьми обсуждают ее дружбу — возведенную в ранг интрижки — с Наследником престола. Безусловно, она преувеличивала, и пока эти разговоры велись лишь на фрейлинском этаже и порой на половине государыни, но не за горами час, когда весь Зимний переполнится единственной волнующей его новостью, гадая, как долго еще продлится увлечение цесаревича. Порой Катерина искренне и сильно проклинала длинные языки высшего света, не находящего ничего столь же занимательным, как разбор чужого грязного белья и сочинение историй одна другой невероятнее.

Даже не заботясь о том, чтобы тяжелая входная дверь не придавила пышную юбку, она торопливо выскользнула на крыльцо Собственного подъезда и, оглядевшись, бросилась к пролетке, которую только что покинул какой-то господин в гражданском. Сбивчиво пояснив извозчику, что ей нельзя медлить, Катерина вспорхнула на жесткое сиденье и еще раз повторила точный адрес. Конечно, быстрее было бы на тройке, да некогда ей выбирать экипаж — не личную же карету Его Высочества брать.

Оглянувшись на медленно удаляющееся монументальное сооружение дворца, она потуже затянула атласные мантоньерки. Лишь бы успеть отъехать.

***

Ни у Сабурова, ни у Линде Катерине ничего не приглянулось. Бесспорно, владельцы лавочек были мастерами своего дела, и флаконы поражали воображением, стоило только войти в это царство драгоценного камня, позолоты, скульптуры и целого сонма ароматов, но сколь бы прекрасны ни были маленькие нимфы с точеными крыльями, сколь бы роскошно ни сверкали грани рубинов, усыпавших пузатые бока, сколь бы волшебно ни играли хрустальные переливы колокольчиков, все это ничуть не подходило государыне. Все это было слишком вычурно, слишком претенциозно, слишком безжизненно, и Катерина даже невольно спросила себя, о чем она думала, когда согласилась на идею Мари Мещерской посетить парфюмерную лавку — ведь не здесь, совершенно точно не здесь стоило искать подходящий подарок. Вот только где именно — разум не желал ответить. Равнодушно проходя мимо очередной лавочки, Катерина невольно задержала взгляд на маленькой шкатулке, выполненной в форме рояля, расписанного библейскими сюжетами. Лавочник охотно откликнулся на просьбу показать ближе свое изделие, и, когда верхняя изящная крышка была откинута, в воздухе зазвенел колокольчик, да такой чистый, что Катерина не удержалась от улыбки. Попросив упаковать ей вещицу, она отсчитала несколько монет и убрала покупку в ридикюль: пожалуй, половина подарка была найдена. Что же до второй его части, то здесь стоило немного поразмыслить — ровно столько, сколько займет дорога до книжного Ратькова; было решено не брать экипаж, а спокойно пройтись вдоль по Невскому. Опасаться чего-либо на главной улице, которая давно уже получила статус «императорской», потому как все государи любили совершать по ней променады, было бы попросту глупо: городовые и жандармы зорко следили за порядком, и если случалась какая неразбериха, ее источник тут же устраняли.

У нее в запасе еще оставалась пара свободных часов, а потому внезапная идея заглянуть в кондитерскую, что расположилась у Зеленого моста и быстро снискала любовь не только у петербуржцев, но и у гостей столицы, была встречена с одобрением: так кстати вспомнилось, что завтрак сегодня не случился, а устоять перед воздушными эклерами у Вольфа было попросту невозможно. Воодушевленно пересекая канал Грибоедова и переходя на другую сторону проспекта перед Казанским собором, Катерина с живым интересом рассматривала барельефы на величественных зданиях, каждое из которых словно пыталось затмить своего соседа роскошью отделки и глубиной истории, сокрытой в его трещинах и сколах; изредка глаз цеплялся за прохожих, принадлежащих разным сословиям и порой удивляющих своим видом, но все же неустанно возвращался к красоте самого сердца столицы. Ее естества, что не могло наскучить даже тому, кто жил здесь с рождения. Мимолетно осматривая Малую Конюшенную, где в преддверии Вербной недели раскинулся веселый базар, и потому сложно было теперь представить место оживленнее этого, Катерина вздрогнула: прислонившись к светлой стене двадцать шестого дома, женщина, чей возраст было не разобрать, пыталась расстегнуть крючки высокого воротника. Лицо ее было неестественно бледным, а худощавая рука дрожала. Не способная пройти мимо чужой беды, Катерина, не раздумывая, ускорила шаг, подходя ближе к незнакомке и осторожно окликая ту. Женщина расслышала ее лишь с четвертого раза: мутные карие глаза встревоженно бегали, пока пухлые бескровные губы, подрагивая, беззвучно просили о помощи.