Плачь обо мне, небо (СИ)

Раздражение. Злость. Тревогу. Но не вину, коей и без того было достаточно.

Чем усерднее он прокручивал в памяти картинки последнего часа, тем сильнее убеждался в том, что случайностью назвать переделку, в которую попала Катерина, нельзя. Он действительно следил за ней от самого дворца: ровно с момента, когда вернулся к площадке Собственной лестницы и — как и ожидалось — не обнаружил и намека на присутствие княжны, а потому был вынужден как можно быстрее преодолеть десятки устланных ковровой дорожкой ступеней и почти вылететь на крыльцо Собственного подъезда, чтобы увидеть, как открытая пролетка медленно отдаляется от Дворцовой площади, и белоснежное пятно бурнуса с выпавшими на него темными кудрями становится маленькой яркой точкой. На то, чтобы растолкать задремавшего кучера, оповещенного о намерениях цесаревича нанести визит Елене Павловне, ушло не более минуты, на то, чтобы раскрыть изменение маршрута — еще столько же. Бедный мужик, не привыкший к столь спешной речи — цесаревич обычно разговаривал с ним размеренно и спокойно — в волнении стегнул лошадей так, что те чуть было в галоп не сорвались. Пришлось уже мягче и четче пояснить, что нагнать за секунды извозчика не требуется: только следовать на приличном отдалении.

У Казанского собора Николай остановил карету, приказав дожидаться его здесь: минутой ранее Катерина зашла в Гостиный Двор, где наверняка могла бы провести и час, и два, но наблюдать за ее прогулкой уже намного проще будет за пределами экипажа.

На его удивление, долго кружить напротив крупнейших торговых рядов столицы не пришлось: княжна довольно быстро вышла на улицу, теперь, по всей видимости, не желая брать пролетку: с такого расстояния, что позволяло ему остаться незамеченным, Николай не мог разглядеть выражения ее лица, но неторопливый шаг, коим она двинулась в сторону Казанского собора после недолгого осмотра Невского, говорил о том, что сейчас она готова насладиться своим променадом, мягко огибая прохожих, всегда заполняющих эту оживленную улицу. Расстояние между ними неумолимо сокращалось, и цесаревич начал раздумывать над тем, чтобы покинуть свое укрытие и присоединиться к Катерине — не станет же она открыто проявлять упрямство посреди Невского, право слово — но та вдруг решила пересечь проезжую часть, и с выходом из тени пришлось повременить. Когда княжна вдруг склонилась над какой-то женщиной, он только усмехнулся, в который раз отмечая ее сострадательность, что роднила ее с государыней; но ни единой дурной мысли не посетило его — скорее порыв помочь, ведь ей явно было непросто поддерживать ослабевшего человека и сохранять прямой курс куда-то вглубь Малой Конюшенной.

Николай уже даже было сделал несколько шагов вперед, но какой-то шум слева, со стороны Казанского, привлек его внимание: двое всадников — один на вороном скакуне, другой на гнедом — с воодушевленным гиканьем неслись вдоль канала, похоже, соревнуясь в скорости. За ними, оглушительно свистя, но со значительным отставанием, гнал офицер, видимо, принадлежащий к стражам порядка. То, что всадники нарушали правила, было ясно как божий день — скакать во весь опор к одной из самых людных улиц, явно не намереваясь резко остановиться на углу, стал бы только сумасшедший. Или самонадеянный юнец. Соперники, по всей видимости, таковыми и являлись, но это мало заботило цесаревича: тем, что действительно заставило его на мгновения забыть о своей почти детской слежке за барышней, был маленький мальчик, едва ли старше десяти лет, оказавшийся на пути у приближающихся лошадей. Ребенок, рассыпавший яблоки, что нес в бумажном кульке, бросился собирать раскатившиеся по брусчатке фрукты, явно больше переживая за то, что копыта несущихся по пустующей набережной животных могут растоптать спелые плоды, нежели за себя.

Видя, что кричать мальчишке что-либо нет никакого смысла — он скорее в ступор впадет, испугавшись — Николай кинулся к сидящему на корточках ребенку, старающемуся сразу ухватить два яблока и не растерять уже собранные. Схватив его за шкирку, словно какого котенка, он сделал еще несколько быстрых шагов к площади, прежде чем остановиться и обернуться: спустя четыре гулких удара сердца мимо пронеслись горе-всадники, преследуемые стражем порядка, и, чуть замедлившись, свернули в сторону Адмиралтейства, распугивая прохожих и запряженных в повозки лошадей.

Ребенок дернулся, напоминая о себе, и цесаревич бессознательно разжал хватку, отпуская мальчишку, как-то скомкано буркнувшего «спасибо» и вновь побежавшего к яблокам, часть из которых все же оказалась безжалостно растоптана. С минуту понаблюдав за ним — словно бы совершенно не испуганным и не осознавшим угрозу жизни — Николай вспомнил о причине собственного нахождения на Невском и моментально обернулся к Малой Конюшенной, заполненной смехом и голосами зазывал, обосновавшихся на ярмарке: Катерины и след простыл. Сдержано выругавшись, он поспешил пересечь улицу; как искать среди толпы одну-единственную барышню, которая могла зайти куда угодно, он не знал.

К моменту, когда он прошел почти всю улицу, упиравшуюся в придворно-конюшенное ведомство, пару десятков лет назад обновленное и теперь получившее красно-оранжевую облицовку, Николай, кажется, успел допросить половину посетителей вербного базара: кто-то лишь разводил руками в ответ, кто-то вспоминал всех прекрасных дам, виденных за день, кто-то советовал бросить затею и присмотреться «во-он к тем прелестницам», но все же пара человек указали направление, подтвердив, что, мол, да, шла вдоль рядов барышня в белом бурнусе вместе с барышней в темном платье. Куда шла, неизвестно, но точно не обратно к Невскому.

За ослепительно чистый цвет цесаревич был готов благодарить Катерину, потому как надень она сегодня что-то менее приметное, вряд ли бы он, судорожно оглядываясь по сторонам, сумел различить ее в темноте проулка. Прижатую к стене, безвольно опустившую голову, словно марионетка, оказавшаяся вмиг без поддерживающих ее нитей. Мужчина, грубо схвативший ее за шею, был одет в штатское, темные тона усиливались тенями в проулке, на глаза была надвинута черная шляпа с короткими тульями. Кляня себя за то, что не забрал вечером пистолет у Катерины и сейчас был совершенно безоружен, Николай кинулся в проулок, стараясь ничем не выдать своего появления. Неизвестный, явно не ожидавший его вмешательства и не рассчитывающий на привлечение внимания, что-то процедил сквозь зубы, но попытку бегства не предпринял: видимо, полагал, что справится с двумя. Впрочем, его мотивы сейчас мало заботили встревоженного цесаревича — рывком оттолкнув незнакомца, он попытался нанести ему удар, но тот успешно блокировал и не замедлился с ответом.

То, что в руке нападавшего был нож, Николай понял только в момент прикосновения острой стали к ребрам: если б не распахнутый плащ, сбившийся складками, и не плотная ткань мундира, вполне вероятно, что на месте длинного пореза была бы глубокая рана. А так, бесспорно, приятного мало в отчетливом жжении, пронзающем бок, но сознание пока не стремится его покинуть, и умереть от кровопотери сейчас не грозит.

Когда проклятое оружие все же оказалось выбито из остервенело сжимающих рукоять пальцев, затянутых в темную перчатку, незнакомец, кажется, подрастерял храбрость: по всей видимости, он полагался только на нож, и потому, еще раз послав удар — куда менее уверенный, в сравнении с предыдущими — бросился прочь. Преследовать его цесаревич не собирался, прекрасно понимая, что ничего этим не добьется, но абсолютно инстинктивно метнулся за ним, когда его оглушил грохот выстрела.

Оборачиваясь к стоящей на коленях Катерине, отчаянно вцепившейся в его пистолет, он как-то отстраненно подумал, что недооценил ее.

***

Эту комнату уже девять лет держали нетронутой, и только цесаревич в особо тяжелые минуты приходил сюда; ему казалось, что каким-то странным образом он становится ближе к покойному деду. Он мог просто перебирать письменные принадлежности и листы, постепенно желтеющие, из раза в раз изучать маленький складень, стоящий тут же, и портреты своих тетушек — Александры, Ольги и Марии, и говорить. Вслух или мысленно, быстро, медленно, порой даже обрывками фраз. И сколь бы чудным, ненормальным это ни казалось, но на душе и вправду становилось легче, решения давно мучивших вопросов оказывались ближе. И потому не было ничего удивительного в том, что именно о кабинете покойного Императора он вспомнил, стоило лишь задуматься о тайном и надежном месте.