Невеста рока. Книга вторая

И тут Певерил Марш, который слушал этот разговор с изумлением и тревогой, тихо произнес:

— Господи Боже, не может быть, что это вина миледи. Она чиста и невинна, как только что выпавший снег.

Сен-Шевиот даже не взглянул в его сторону.

Певерил повернулся и, пересекая огромный вестибюль, направился прочь из дома. Эта ночь оставила в его душе такой ужас, которого он никогда не сможет забыть. Поэт, мечтатель и художник столкнулся лицом к лицу с истиной, что в жизни, которую он считал прекрасной и радужной, иногда происходят самые страшные вещи.

Он ничего не знал о возвращении к предкам, о гримасах наследственности. Но он понимал главное, в чем был уверен: если даже и случилось такое, то ее вины в том нет. Просто она еще одна невинная жертва, на этот раз пострадавшая так жестоко, что наверняка сейчас над ней рыдает целый сонм ангелов, подумал Певерил.

Глава 18

После этой безумной ненастной ночи погода переменилась. Стало очень холодно для этого времени года. Дождь, не прекращаясь, заливал лес и долину. Деревья вокруг замка стояли мокрые и поникшие. Промокшие цветы прибило дождем к раскисшей земле. Лужайки и газоны превратились в подобие вязкого болота. Колеса карет застревали в колеях дорог, которые неимоверно развезло. От лета почти ничего не осталось, вся окрестность погрузилась во мрак.

Все изменилось и для Флер Сен-Шевиот. После того как она чуть не умерла при родах, наступили новые кошмарные времена. И она уже не понимала, что происходит вокруг нее.

Когда она наконец пришла в сознание и попросила принести ребенка, ей сообщили, что он родился мертвым. Сен-Шевиот даже не заглянул к ней, и она находила это совершенно ненормальным. Флер была сбита с толку. Она надеялась, что по крайней мере барон нанесет ей визит вежливости. Одна из повитух, склонившись над кроватью, сказала, что он еще до завтрака уехал из замка, взяв с собой в поездку четырех слуг, в том числе и валлийца.

На некоторое время Флер успокоилась. Правда, когда она задумывалась о ребенке, горькие слезы стекали по ее щекам. Для нее это был нежеланный ребенок — из-за его ужасного отца. Поэтому, взглянув на повитуху-ирландку, она прошептала: «Это к лучшему». Но заметила, что женщина смотрит на нее каким-то странным, особенным взглядом и повторяет:

— Да, миледи, это к лучшему… и вправду есть Бог на земле.

Однако Флер не дали увидеть крошечный трупик ее мертворожденного дитяти.

Несколько дней она лежала в постели, набираясь сил. За ней ухаживала ирландка. Вторая женщина вернулась к себе в деревню. Больше никто не приходил к Флер, даже Одетта, и это очень удивляло ее. Но на пятый день, когда утром она послала за служанкой, чтобы причесать волосы, повитуха сообщила ей, что Одетта уехала обратно во Францию.

Это была первая из многочисленных странностей, которых Флер не могла постичь. Иногда она слышала на улице скрип колес подъезжающей кареты; лежала, прислушиваясь к этому звуку, думая, что приехали гости, чтобы оставить цветы и выразить свое сочувствие. Впоследствии, спустя долгое время, она узнала, что так оно и было.

Она предположила, что Сен-Шевиот пришел в неимоверную ярость из-за того, что наследник, о котором он так мечтал, родился мертвым. Однако ей казалось отвратительным, что он так злобно и низко ведет себя по отношению к ней. Ведь не ее вина, что ребенок умер.

Иногда заходил доктор Босс справиться о здоровье миледи. Флер пыталась поговорить с ним, но старик был всегда настолько смущен, что не осмеливался посмотреть ей в глаза. А когда она задавала вопросы о несчастном ребенке, он лишь отводил взгляд и отвечал что-то невразумительное.

Как-то она робко спросила его о Сен-Шевиоте.

— Наверное, он срочно отправился в Лондон, чтобы присутствовать на коронации, — был ответ.

Но она, как и доктор Босс, знала, что коронация имела место две недели назад — 28 июня. А сейчас была уже середина июля.

В то время как ее светлость приходила в себя после родов, в Уайтлифе продолжались празднества по случаю коронации. Весь Бакингемшир пел и танцевал. Но ворота замка Кадлингтон неизменно оставались закрытыми.

Доктор Босс получил от барона приказ: он должен убедиться, что со здоровьем ее светлости все в порядке, а потом его нога никогда переступит порог замка.

Отдав последний визит миледи, доктор Босс ехал домой и по дороге повстречал Певерила Марша. Доктор натянул поводья, приостановил лошадь и заговорил с юношей, который выглядел изможденным и несчастным, но все-таки справился о здоровье ее светлости. Старик ответил, что миледи поправляется.

— Слава Богу! — облегченно воскликнул Певерил. — Ведь я до сих пор ничего не мог узнать от слуг!

Старик нагнулся к юноше и тихо спросил:

— Вы давно не видели ее светлость?

— Да… с тех пор, как он уехал. Но я боюсь за леди Сен-Шевиот. Когда барон уезжал из замка, он выглядел как сам сатана.

Доктор вздохнул.

— Увы, мы ничего не можем поделать. Остается лишь довериться Всевышнему, который не позволит, чтобы миледи и дальше страдала.

— Я попытался навестить ее, — проговорил Певерил. — Но меня не пустили к ней. Слуги один за другим покидают замок, на их место приходят другие, грубые и жестокие, а миссис Динглефут становится все более властной. С ней весьма трудно иметь дело, — мрачно добавил художник.

— Послушайтесь моего совета, молодой человек. Уезжайте отсюда. Это место проклято, — прошептал доктор.

— Я не уеду из Кадлингтона, пока могу быть хоть чем-то полезным ее светлости, — ответил юноша.

— Берегитесь! — предостерег его старик.

Больше он не появлялся у своей пациентки.

Все происходящее было совершенно неизвестно Флер. Открытия начались лишь в тот день, когда ей разрешили подняться с постели.

Стояло холодное туманное июльское утро. Она прошла в будуар, в котором не была после начала родов. Она так сильно похудела, что пеньюар буквально болтался на ее хрупком теле.

Первое, что предстало перед ее ошеломленным и испуганным взором, был секретер. Он выглядел так, будто его кто-то обыскивал. Ее личные бумаги и письма в беспорядке валялись на ковре. Перья для письма были сломаны, чернила разлиты, а сургучовые печати разбиты вдребезги. Но что ее ужаснуло больше всего — это портреты ее родителей в позолоченных рамках, которые она привезла из имения Пилларз. Они были изрезаны ножом. Лица на полотнах стали неузнаваемы. Любой, увидевший это зрелище, подумал бы, что в будуар ворвался сумасшедший и бессмысленно разрушил и уничтожил все, находящееся внутри. Флер особенно потрясло надругательство над великолепным портретом Елены Роддни в сером бархатном платье.

В полуобморочном состоянии Флер дотянулась до сонетки и позвала повитуху-ирландку, которая все еще приглядывала за ней.

— Вы что-нибудь знаете обо всем этом? — спросила она, показывая женщине на учиненный разгром.

Ирландка выглядела смущенной. Разумеется, ей было все известно… но она не осмелилась рассказать об этом миледи. Старой женщине было известно очень многое, о чем она должна молчать. Ибо, как и миссис Д., с которой она делила эту страшную тайну, ей было строго-настрого приказано держать рот на замке под страхом ужасного наказания. Сама она с нетерпением ожидала того дня, когда наконец сможет навсегда покинуть замок, в котором разыгралась такая тяжелая трагедия.

И она ничего не рассказала Флер.

Тогда Флер, приложив дрожащие руки к груди, с бешено бьющимся сердцем спросила:

— А что его светлость?

— Ради Бога, не спрашивайте меня, — умоляюще проговорила женщина.

— Ничего не понимаю… — прошептала Флер. — Мне надо сойти вниз.

На это повитуха с низким поклоном сказала дрожащим голосом:

— Это невозможно, ваша светлость. О, умоляю, миледи, не вините меня, но двери ваших покоев заперты на замок.

Флер с недоумением посмотрела на женщину. Лицо ее побелело.

— Вы хотите сказать, что я узница в своих собственных покоях и заточена по приказу барона?