Страсть и цветок

Князь вдруг понял, что, не считая кисточки и гребешка, личные вещи здесь вообще отсутствуют.

Он не ошибся, подумалось ему, когда предположил, что Локита вовсе не пользуется косметикой, и все же трудно было поверить, что женщина, связавшая жизнь с театром, располагает столь скудным количеством личных аксессуаров.

Именно тогда, разглядывая ее туалетный столик, он и обратил внимание на посланную им корзинку с орхидеями.

Пусть Локита оставила ее, подумал он, однако в компании этих звездчатых орхидей, что с такой тщательностью он подбирал, все остальные цветы казались низкосортными и вульгарными.

Заглянув в корзинку, в которой были расставлены его цветы, он выяснял, что там недостает двух вещей: белой бархатной коробочки и его визитной карточки.

— Итак, она забрала их!

Когда он спустился по лестнице и подошел к смотрителю, на устах его играла удовлетворенная улыбка.

— Мадемуазель Локиты там нет, — сказал он.

— Да, месье, она вышла из театра через несколько секунд после того, как вы пошли ее разыскивать. Вы, наверное, разминулись с ней в коридоре.

— Быть того не может!

— Мадам Андерсон оставила вам эту коробочку, месье. Она велела передать, что мадемуазель Локита считает этот подарок для себя оскорбительным.

Князь нахмурился, взял коробочку, сунул ее в карман и, не сказав ни слова, вышел на улицу.

Он пребывал в полной уверенности, что его дар — вкупе с цветами, которые он выбирал с такой дотошностью — будет принят. Он не мыслил иной судьбы для подаренных им вещей.

В прошлом ему не раз приходилось добиваться благосклонности актрис, в том числе балерин из труппы русского Императорского театра. Лишь немногие из них пытались принять на себя роль эдакой неприступной крепости, но женщину, которую нельзя было бы завоевать при помощи бриллиантов — особенно когда те достаточно крупные и дорогие, — встречать ему доселе не доводилось.

К своему же немалому удивлению, на обратном пути из театра князь стал склоняться к выводу, что избрал неверную тактику.

Локита, несомненно, настолько не похожа на обычную артисточку, что предложение подарка, олицетворяющего блеск и славу этого мира, такому совершенному, сотканному из эфира существу и впрямь, пожалуй, можно расценить как оскорбление.

«Я должен был действовать не так неуклюже», — укорял он себя.

Все еще хмурясь, он вошел в Английское кафе, где у него была назначена встреча с лордом Марстоном.

Меж ними было достигнуто соглашение, что если, как то с уверенностью предвкушал князь, Локита явится на ужин вместе с ним, его друг немедля ретируется; теперь же лорд Марстон, не скрывая довольной усмешки, посматривал на князя, садящегося к столику в одиночестве.

— Сдается мне, она не захотела с тобой ужинать? — осведомился он.

— Я не застал ее в театре, — раздраженно отвечал ему князь.

— И что же, она не поблагодарила тебя за безделушку?

— Дуэнья возвратила ее, сказав, что мадемуазель Локита считает такой подарок оскорбительным.

Лорд Марстон был вне себя от восторга:

— Я ведь советовал тебе не обращаться с ней так, словно она заурядная хористочка, которой можно вскружить голову блеском камешков.

— Ты был прав, Хьюго, — с горечью согласился князь. — Придется начать все сначала.

— Можешь уже сейчас начать оплакивать свое поражение, дружище. Эту крепость осаждали и не такие, как ты, и все тщетно.

— Не такие, как я? Проклятье! Что ты хочешь этим сказать? — в бешенстве воскликнул князь.

Лорд Марстон расхохотался:

— Иван, я просто мечтаю дожить до того дня, когда женщина, которую ты определил себе в пассии, не станет опадать в твои объятия подобно сочной вишне.

— Спокойно! Это только начало! В конце концов я буду праздновать победу, а ты любезно приведешь в мои конюшни своего Зимородка.

— Я рассчитываю не слезать с него еще долгие-долгие годы, — с пафосом заметил лорд Марстон.

— Поживем — увидим, — сказал князь. — А чем же, черт побери, нам занять сегодняшний вечер?

Они посетили два приема, которые давали особы, причисляющие себя к «La Garde» — сонму самых блестящих дам полусвета, коих парижские богачи окружали почти языческим поклонением.

Лорду Марстону бросилось в глаза, что друг его смертельно затосковал, и он поспешил отвезти его в Maison de plaisir, где «мадам», оказав им восторженный прием, выставила на их обозрение своих самых очаровательных и обольстительных кокоток.

Князь, однако, скучал с каждой минутой все сильнее, и в конце концов они тронулись по направлению к его дому на Елисейских полях.

— Время для тебя еще совсем раннее, — сказал лорд Марстон. — На самом деле, сейчас только три часа ночи.

— Я не собираюсь ложиться спать.

— Тогда что же ты намерен делать? — Прокатиться верхом.

Спустя десять минут, проехав рысью через Елисейские поля, он припустил галопом по Булонскому лесу.

Лорд Марстон не захотел составить ему компанию.

Отлично зная характер друга, он понимал, что когда тот подавлен либо же собирается обдумать какую-нибудь отчаянную выходку, единственное, что способно принести ему облегчение, — это стремительная езда верхом.

— Наутро он будет чувствовать себя лучше, — подумал вслух лорд Марстон и отправился в свои покои.

На рассвете его разбудил вернувшийся с прогулки князь, все еще в костюме для верховой езды.

Он не проявлял ни малейших признаков усталости. Более того, настроение у него было настолько жизнерадостное, даже ликующее, что казалось, будто он разрешил для себя какую-то сложную проблему и на пути его счастья рухнули все преграды.

— Уйди прочь, Иван! — замахал руками лорд Марстон. — Твоя бодрость мне отвратительна. Терпеть не могу, когда меня будят в такую рань.

— Ты стареешь и покрываешься пылью, Хьюго, — воскликнул князь. — Оставляю тебя твоим грезам, только до того ты ответишь мне на один вопрос.

— Что за вопрос? — вяло протянул лорд Марстон.

— Вспомни пари. Зачтется ли в наш спор, если Локита уступит моим мольбам… не по своей воле?

Лорд Марстон подпрыгнул и сел:

— Иван, что ты задумал?! Я запрещаю тебе говорить мне об этом!

— Я задал тебе вопрос и жду ответа.

— Ты ведь сказал «не по своей воле»? — переспросил лорд Марстон. — И что же ты хочешь этим сказать? Надеюсь, ты не будешь надевать ей наручники и тащить в ресторан ужинать! — Он взглянул князю в глаза и заметил в них озорной огонек. — Что бы ты там ни выдумал, забудь об этом немедля! — жестко произнес он. — А уж коли ты заговорил о нашем пари, мой ответ — нет! Ты угощаешь ее ужином, или, если угодно, завтраком, или обедом — когда она примет твое приглашение.

— Именно это я и хотел услышать, — ответил князь и направился к дверям.

Лорд Марстон, который теперь проснулся окончательно, протянул к нему обе руки, как бы моля остановиться:

— Иван, не натвори глупостей! Ты находишься в Париже, и если ты позволишь себе какую-нибудь свою русскую дикарскую выходку, то накличешь на свою голову самые пренеприятные ответные меры со стороны цивилизованного общества!

— А кто сказал, что я задумал дикарскую выходку? — спросил князь.

Сказанные небрежно и простодушно, слова эти не обманули лорда Марстона.

— Я понятия не имею, каковы твои планы, — разволновался он, — но я готов поставить сто тысяч франков, что они закончатся для тебя — а заодно и для меня — самым скверным образом. Потрудись-ка вспомнить, Иван, я нахожусь здесь в качестве представителя английского правительства!

— Но ты всегда волен вернуться в посольство, — насмешливо сказал князь.

— И позволить тебе спокойно осуществить твои гнусные идейки? Нет уж, благодарю! Я останусь здесь и буду удерживать тебя от безрассудства.

— Задача, с которой за все время нашего знакомства ты еще ни разу не справился.

Лорд Марстон должен был признать правоту этих слов, однако он снова обратился к другу с мольбой:

— Будь осторожен, Иван, остановись, когда будет необходимо. Ты же сам говоришь, что Санкт-Петербург на время для тебя закрыт. Остались только Лондон и Париж, а если ты вытворишь нечто чудовищное, тебя с равным успехом отлучат и от этих двух столиц.