Червонное золото

— Это мой секрет.

Я обняла его на прощание и почувствовала, как щека моя окунулась во что-то соленое: он плакал. Никогда бы не заподозрила в нем такой ранимости: он, как в броню, был закован в собственный цинизм, который, наверное, теперь обернулся для него не броней, а тюрьмой. Но я не стала жалеть его: в конце концов, он оплакивал свою впустую потраченную жизнь.

Я открыла калитку в сад и тут же позабыла об этой сцене. На брусчатке сиял отблеск освещенного окна. Голубоватый свет падал на мох, и в нем светились старые камни Истрии, расколотые на тысячи кусочков: красные египетские, черные африканские, зеленые из Германии. Сейчас, в лунном свете, они были похожи на разноцветный витраж.

Осеннюю луну я увижу уже в Риме. Интересно, как в Риме выглядят дворики?

III

ПАЛАЦЦО ФАРНЕЗЕ

Рената Французская вытащила из сумки пергаментную тетрадь и долго разглядывала, словно не хотела отдавать ее своей новой знакомой.

Сквозь стеклянные окна со свинцовыми переплетами Маргарита оглядывала площадь. Вечерело, и на просторную площадь, которую теперь все называли площадью Фарнезе, сыпал мелкий дождик. Такие дожди начинаются в Риме, когда зима заявляет о своих правах на пространство и цветовую гамму. Две гигантские мраморные лилии, вызывающе избранные семейством Фарнезе своей геральдической эмблемой, расположились на улице, чтобы усилить ощущение грандиозности палаццо. Они стояли по обе стороны широкой улицы, пересекавшей Кампо Деи Фьори. Она кончалась метров через сто, напротив домов семейства Массимо, которое могло похвастать прямым происхождением от одного из самых древних родов имперского Рима. На левой стороне улицы возвышался дворец Канцелярии, выстроенный из белого туфа пятьдесят лет назад кардиналом Рафаэле Риарио на деньги, выигранные в кости. Своими стройными рустами, пропорциональными колоннами и пилястрами дворец возвещал о возрождении архитектуры нового Рима, прекрасным примером которой как раз и являлся палаццо Фарнезе.

Перед этим величавым строением топталось овечье стадо. Овцы испуганно жались к пастуху, одетому в шкуры. Парню явно не терпелось скорее добраться до своего шалаша на берегу Тибра. Чуть поодаль черноволосый мальчишка с мокрыми от воды кудряшками нес на плечах коромысло с двумя корзинками из прутьев. В корзинках лежал свежий творог, который он пытался продать прохожим, в основном пилигримам, что поодиночке и группами пробирались по переулкам вокруг дворца Канцелярии к собору Святого Петра, покрыв себе головы поношенными вощеными покрывалами [6].

Рената старалась не выдать изумления:

— Что означают твои удивительные записки, полные грубых откровений, Маргарита? Кто ты на самом деле?

Взгляд Маргариты скользнул внутрь гостиной, где дневной свет постепенно угасал на золоченой лепнине.

— Я понимаю, что не имела права это читать, но не сразу поняла, что это дневник, а потом было уже поздно, и я не могла оторваться.

Рената глядела на подругу, напуганная прочитанным. Ей и в голову не могло прийти описывать свою жизнь, даже если бы она и была такой необыкновенной, как жизнь стоящей перед ней женщины. Герцогиня читала поэмы, комедии, отчеты соглядатаев и диалоги поэтов, длинными вечерами в Ферраре слушала, как Боярдо [7] декламирует свои сочинения. Но понять значение этой тетради, этих безумных строк было выше ее сил.

— Это дневник, Рената. Дневник, который я веду, чтобы напомнить себе, что существую, память о себе самой в том одиночестве, в котором живу.

— Но зачем ты его пишешь, кому хочешь все это рассказать?

— Да никому. Если женщина не королева, ее жизнь никого не интересует. Но если я начну вам сейчас, в сумерки, рассказывать о себе, я не смогу поведать то, что смогла написать в спокойной тишине комнаты. Рядом со мной нет ни мужа, ни детей, ни постоянных друзей. Все мое существование — эта пожелтевшая тетрадь.

Рената хотела сказать, что и жизнь королев мало кого интересует, кроме скучных поэтов, выклянчивающих милости за восхваление недостатков. Но дневник, который она держала в руках, настолько выбил ее из колеи, что она была не в состоянии вдаваться в такие детали. Она наблюдала, как контур девичьего лица истаивает вместе с наступившими сумерками, а потом вновь проявляется в золотистом свете свечей.

— Ты заранее знаешь, что навсегда останешься одна и у тебя не будет ни мужа, ни детей?

Голос Маргариты донесся эхом с потолка, уже утонувшего в вечерней мгле.

— Разве муж делает женщину менее одинокой?

Рената Французская, герцогиня Феррары, была слишком умна, чтобы отвечать на такой вопрос, и опустила глаза, покоряясь логике Маргариты, которая тут же застыдилась своей чрезмерной прямоты. Она попыталась в более приемлемых выражениях объяснить Ренате, почему вела дневник.

— Ведь Бальдассаре Кастильоне [8] тоже написал дневник, который каждая образованная женщина берет с собой даже в дорогу. У меня нет рассуждений по поводу придворной жизни или философии, и меня занимают куда менее значительные события жизни: дневник помогает мне меньше стыдиться этих происшествий.

Ренате не хотелось огорчать девушку, и она остановила ее, подняв руку.

— Видимо, именно поэтому в конце жизни Кастильоне раскаялся в своем «Придворном», я это знаю доподлинно. Он сказал: «Будь я мудрее, я рассказал бы о том, что творилось во дворце герцога Урбино после того, как мы вышли из зала золоченых дельфинов и отдалились от света факелов, даже днем освещавших гобелены на стенах».

Маргарита была благодарна ей за эту поддержку. По восхищенному взгляду Ренаты она почувствовала, что та в состоянии понять значение дневника, хотя поначалу и испугалась. Никогда еще герцогине Феррары не приходилось сталкиваться с такой сложной женской натурой. Едва прибыв в Рим, Рената встретилась с Маргаритой в палаццо Канцелярии, куда собирался переезжать кардинал Фарнезе. Обе они пришли, чтобы полюбоваться фресками, которые заканчивал в главном зале Джорджо Вазари.

Вместе с Ренатой туда явилась Виттория Колонна, маркиза Пескары. Опираясь на свое королевское происхождение и дружбу кардинала, она явно рассчитывала на полную преданность молодого и честолюбивого Вазари, усердно восхвалявшего род Фарнезе в надежде пересилить все напасти, что сыпались на головы папского семейства.

Необычная встреча в гроте Артемиды, малоизвестном и безлюдном месте Рима, и непрошеная исповедь Маргариты окончательно сразили Ренату.

— С тех пор как я увидела тебя и узнала, кто ты, мне хотелось все о тебе выведать, но я никак не ожидала, что это произойдет так необычно и так быстро.

Маргарита улыбнулась, снова заглядевшись на площадь, вымощенную плитками черного базальта, который блестел под дождем, как полированный мрамор.

— А чего вы ожидали от куртизанки? Жизни, полной откровений и лишений? Летописи духовных упражнений? Рената, вы королевского рода и наделены большой властью. Чем, вы полагаете, занималась в Венеции куртизанка, ставшая такой знаменитой, что ее, как министра, снискавшего себе славу мудростью, приглашает в Рим кардинал, племянник Папы? Вы бы предпочли, чтобы я рассказывала о музыке, которую умею исполнять, и о стихах, которые умею сочинять? Я бы ни за что не стала вести дневник, чтобы записывать притворную комедию. Для этого хватает вещиц, что сочиняются специально для праздников и описывают наряды и любовные интриги. Мы продаем свою плоть, и с течением времени наши клиенты становятся все более требовательными и менее щедрыми.

Рената обмерла и поглубже забилась в кресло.

— Ты права, я дура, напичканная предрассудками, я привыкла представлять себе куртизанок как женщин утонченных, но все же далеких от твоего анализа, и не думала, что можно сочетать в себе красоту и литературный дар.

Рената спустилась по ступеньке из оконной ниши в комнату, сделала несколько нервных шагов и уселась на скамейку напротив Маргариты.