Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)

“О господи!” - подумала Женя и быстро перекрестилась несколько раз. Ей разом вспомнились все рассказы о юродивых, слышанные ею в жизни и донесенные до нынешних дней преданиями.

- Связать! – выкрикнула Женя; она утерла локтем лоб, покрывшийся холодным потом. – Господа, свяжите ее полотенцами, вы же ей своими ручищами синяков наставите!

Кажется, она в этой ситуации соображала лучше всех.

Князь Завадский и еще несколько мужчин бросились выполнять Женино распоряжение. Аристократам едва ли не силой пришлось заставить двигаться слуг, на которых точно напал столбняк – кто-то просто стоял и трясся, побелев, при виде буйного помешательства своей госпожи, а кто-то бормотал молитвы и мелко крестил лоб.

- Ненавистное племя, семя дьявола-а!.. Изведу вас под корень!.. – вдруг страшно закричала Анна Николаевна, выгибаясь дугой.

“Да она же одержима! - подумала Женя. – Один бог знает, кто в ней сидит!..”

Примчались князь и его помощники с длинными белыми полотенцами и скатертями. Графиню, все еще корчившуюся в руках, державших ее, с невероятной для женщины силой, закатали в длинную скатерть, как в смирительную рубашку. Поверх еще перехватили сложенным полотенцем.

- В постель, в постель отнесите! – понизив голос, командовала Женя. – Пока карета не приехала!

Державшие графиню генерал и его помощник, почти обессилевшие, с трудом подняли Анну Николаевну. Голова ее моталась, она не то хохотала, не то рыдала. Потом вдруг графиня лягнула генерала в грудь так, что он с криком боли чуть не выпустил ее, и, будто обильную рвоту, исторгла длинное ругательство – теперь на каком-то иностранном языке. Женя опять расслышала имя сатаны.

Графиню вынесли из зала, и среди гостей пробежал облегченный шепоток. Какая-то девушка плакала, а княгиня Батурина громко и торжественно нараспев читала “Отче наш”.

К Жене подбежал тяжело дышащий князь Завадский.

- Ну, слава богу! – воскликнул он. – Успокоили!

Женя перекрестилась.

- Это точно, что слава богу.

Она тоже дышала тяжело, точно боролась с кем-то или бежала. Встретилась взглядом с Виссарионом Борисовичем, потом двинула рукою, державшей бокал, как будто безмолвно спрашивая, что ей с ним делать.

Красивый стареющий князь несколько мгновений смотрел на Женю, потом дернул плечами; усмехнулся, предоставляя ей решать самой. Сдать или нет юродивую полиции?

Женя отвернулась от князя и быстрым шагом покинула зал, держа бокал в руке. Если кто-то и обратил на это внимание, едва ли придал Жениному поведению большое значение – всех слишком занимал несчастный случай с Анной Николаевной. Конечно, все давно подозревали, что графиня Шувалова не в себе – но только сейчас открылась вся полнота ее несчастья.

“Не дай мне Бог сойти с ума, - думала Женя, шагая по пустому коридору в сторону уборной и держа бокал с вином в вытянутой руке, точно ядовитое животное. – Не дай мне Бог сойти с ума… Душевные болезни почти неизлечимы…”

Она наконец вылила шампанское и ополоснула бокал. Потом подумала и, подбежав к открытому окну, разбила бокал о подоконник и выбросила осколки в кусты.

“Ну, хотя бы так сойдет… Только если у графини найдут яд – впрочем, даже если и найдут. Она же никого не отравила”.

Женя зашагала обратно в зал; она вдруг поняла, что всхлипывает от жалости к графине и к себе, от горя. Вот все и кончилось. Из меценатствующих российских Крезов только умалишенная Анна Николаевна могла связаться с нею, Женей Прозоровой; а теперь Женя в большом свете никому не нужна, никто не окажет ей протекцию. Более того, безвозратно потерялся ее роман. Если Женя теперь осмелится потребовать его у графа Шувалова, тот просто сотрет ее в порошок – и будет, наверное, прав…

“Эту женщину нужно отдать под суд – она ходит и убивает людей, и не понимает этого…”

- Мне надо умереть, - пробормотала Женя. – Мне давно надо умереть.

- Что вы говорите!

Женя не замечала, что остановилась посреди коридора и говорит сама с собою вслух; а рядом с нею стоял князь Завадский, вышедший к ней из бального зала.

- Не смейте наговаривать на себя подобным образом, - взволнованно проговорил он, сжав Жене руку. – Не смейте накликать на себя смерть! Она и так придет в свой час, за каждым!

Женя улыбнулась.

- Вы ничего не знаете, Виссарион Борисович. Я приношу всем вокруг меня одни несчастья. Есть человек, который любит меня на свою беду, и которого я не отпускаю…

“А есть человек, которого люблю я, и который не отпускает меня, хотя мертв уже давно”.

Князь схватил ее за другую руку. Обручальное кольцо впилось Жене в фалангу безымянного пальца, и она поморщилась от боли.

“Игорь! Игорь! Благороднейший человек на свете!”

- Как вы думаете, Виссарион Борисович, может быть, это наказание нам за спиритизм? – спросила Женя, подняв глаза на князя. – Ведь церковь считает то, что мы делаем, большим грехом…

- Ах, что вы говорите!

Виссарион Борисович сморщился, сразу сделавшись пятидесятилетним.

- Никто из нас не верит церковным догмам, именно поэтому все мы сегодня здесь, - сказал он. – Обещания церкви скупы, как мошна богача, общи и почти безосновательны - они не могут уже удовлетворить никакое изголодавшееся сердце…

Князь отпустил одну Женину руку и взял ее под локоть.

- Я отвезу вас домой.

“Погиб, погиб мой роман”, - подумала она, не отвечая.

У Жени опять заболело сердце – да так, что боль разошлась во все левое плечо и руку. Она посмотрела в окно, за которым совсем стемнело, и улыбнулась.

***

Женю привезли домой в то обманчивое сумеречное время, при определении которого летом легко можно ошибиться и на час, и больше: вперед и назад. Солнце не то село, не то еще не село; небо было пока прозрачно-золотым, но тени уже сделались резкими и черными.

Перед тем, как распрощаться с князем, Женя спросила у него, который час.

- Половина девятого, Евгения Романовна, - сказал его светлость.

“Он же “светлейший князь” - разве не так?”

Женя смотрела на человека, почтительно ждавшего ее прощальных слов, и только дивилась его простоте и такту. Неужели таковы все истинно благородные люди?

- Благодарю вас… от всего сердца, - сказала Женя. – Не знаю, как я без вас добралась бы домой.

Виссарион Борисович наклонил голову. Его экипаж, очень удобный, тоже был черным и лаковым, как и графский, а обе дверцы украшали гербы. “Гербовая карета”.

- Рад, что оказался полезен, - сказал князь.

Жене пора было идти, но она не решалась – ощущая какое-то благостное чувство, то самое презираемое “новыми людьми” чувство, будто ее осияла своим светом эта высочайшая особа. На самом деле немногие из аристократов обладают таким даром, подумала Женя. В братьях Морозовых тоже была эта способность покорять людей.

Видя, что Женя замешкалась, не зная, как осуществить расставание, князь улыбнулся и опустил руку в карман.

- Вот, возьмите, мадам, - проговорил он, подавая ей глянцевитую визитную карточку с золотым зубчатым краем. – Если у вас возникнет нужда во мне, вы можете ко мне обратиться. Я буду рад продолжить наше знакомство.

Жене показалось, что князь откуда-то знает – продолжения знакомства не будет. Но, однако, его предложение было искренним.

- Благодарю вас, ваша светлость.

- Для вас я Виссарион Борисович, - с улыбкою сказал князь, притронувшись к своей шляпе. Но у Жени не получалось выговорить “Виссарион Борисович” при виде титула “светлейший князь”, горящего золотом на его карточке. Ниже имя и титул повторялись по-французски, тоже золотом, а также был проставлен адрес его светлости и указан номер телефона.

Князь поклонился Жене, а потом шагнул к своему экипажу. Лакей подсадил его в карету. Карета тронулась с шорохом колес и перестуком копыт, а Женя так и осталась стоять, водя пальцем по зубчатому краю гладкого картонного прямоугольничка. Сердце часто и громко билось.

Больно билось.

“Нет, Виссарион Борисович, ничего не будет…”