Незримый гений (СИ)

— Идем, перекусишь чего-нибудь и почувствуешь себя лучше. Дай ему выпустить пар. Когда мужчина сердится, лучше оставить его наедине с собой. После обеда я бы хотел проверить, как там Арианна, а потом мне нужно ехать. — Позволив повиснуть тягостной паузе, Эндрю вел Брилл по коридору к кухне. — На случай, если тебе неспокойно быть в доме одной… я могу оставить с тобой пару моих людей, если хочешь.

— Нет, не нужно… но я ценю твою доброту. Ты был настоящим джентльменом — спасибо тебе за это.

Понимающе кивнув, Эндрю промолчал; его темные глаза самодовольно блестели в свете лампы. «Скоро, моя дорогая, в этом появится необходимость. Боюсь, нрав Эрика со временем значительно ухудшится. Просто пугающе…» — думал он, и смех гремел в его голове.

«Скоро, очень скоро».

========== Глава 30: Дважды разбитое сердце ==========

Сгорбившись в кресле, Эрик сидел в библиотеке и в тишине предавался раздумьям. Он ожесточенно смотрел на столик Брилл, и его мысли носили самый мрачный характер. «Отсюда началась вся эта путаница, с этого проклятого письма, — зло думал Эрик, проводя пальцем по внешнему краю своей маски. — И это случилось всего несколько дней назад».

Поверхность стола теперь была основательно расчищена от всего, что на нем валялось прежде, — осталась только одинокая ручка со стальным пером. Брилл предусмотрительно убрала всю свою корреспонденцию на следующее же утро после того, как Эрик едва не вышиб из Эндрю дух. «Она не хотела снова рисковать и провоцировать мой гнев».

Тогда Эрик был так уверен, что за историей с таинственным письмом стоял Эндрю, однако с того дня в доме произошло множество загадочных событий, и случались они вне зависимости от присутствия или отсутствия молодого лорда. Пропадали разные мелочи — лишь для того чтобы появиться в неподходящих местах, и каждый случай обычно перемежался шумной ссорой между Эриком и Брилл.

Однажды утром Брилл спросила его, где ее серебряная расческа, и пришла в состояние бурной истерики, когда Эрик недоуменно пожал плечами. Эту вещь ей подарил отец, поясняла она, переворачивая дом вверх дном в поисках расчески. Когда Брилл нашла эту чертову расческу небрежно спрятанной за стопкой книг на его комоде, Эрик мог только неверяще уставиться на нее. Он знал, что не брал расчески, но как объяснить этот факт без того, чтобы выглядеть душевнобольным или лжецом, было выше его понимания.

Кивая в ответ на путаное объяснение Эрика, Брилл защитным жестом прижимала любимую вещь к груди.

— Полагаю, ты просто забыл, что взял ее, — бормотала она, отчаянно пытаясь найти оправдание этой неопровержимой улике против Эрика, но ее черты вновь омрачало подозрение.

Сомнение, которое Эрик видел в ее глазах и позе, приводило в бешенство и глубоко ранило. Разве не Брилл часто повторяла, что он ее самый лучший друг? Разве она не должна больше доверять ему, а не слову какого-то напыщенного и коварного аристократического ублюдка? Хотя Брилл и делала упорные попытки оправдать загадочные происшествия в его пользу, Эрик был бы дураком, если б не видел, как с каждым последующим случаем она исчерпывает логические объяснения. Он чувствовал, что их взаимная привязанность утекает, подобно песчинкам сквозь пальцы.

«Она лгала тебе». В голове Эрика вновь возник неприятно знакомый голос, мерцающий в бесконечных черных коридорах его воспоминаний и освещающий прошлое, которое он с таким трудом старался забыть последние несколько месяцев. Предательство, душевные муки и разбитые мечты снова и снова сотрясали его разум, превращая в обидчивого параноика вопреки тому, что он знал — каждое отдельное странное происшествие было тщательно спланировано.

Это было хуже всего — Эрик знал, что Эндрю каким-то образом стоял за каждым исчезновением, однако не мог поймать его или его слуг на месте преступления. Лорд Донован был одним из самых осмотрительных людей, с которыми Эрику приходилось сталкиваться за долгие годы. Он великолепно изображал заботливого деверя и одновременно опутывал дом пеленой неразберихи. Ни разу он не вышел из своей роли, ни разу тьма его угольно-черных глаз не выдала планов, которые, несомненно, роились у него в голове. Эрик едва не рвал на себе волосы от огорчения, когда все его теории относительно того, как Эндрю это проворачивает, оказывались несостоятельными.

«Мой разум коснулся самый дальних областей человеческого воображения, постоянно выходя за пределы, чтобы объять неведомое. Никогда ни одно знание не оказывалось выше моего разумения, не было ни одного ремесла или искусства, которое бы не поддалось мастерству моих рук, а теперь я не могу определить, каким образом этот человек неуклонно разрушает мое положение в этой семье!» С рычанием стиснув подлокотники кресла, Эрик смотрел в никуда, снова и снова прокручивая в голове каждую странность, которая произошла за последние несколько дней. Вновь его разум был пуст, его сосредоточенность подрывал шепот отравляющих доверие сомнений. «Она лгала… совсем как Кристина…»

Будучи человеком, привыкшим отвечать ударом на удар, Эрик дважды за последние несколько дней незаметно подсыпал довольно сильное слабительное собственного изобретения в еду и питье Эндрю. Лекарство вызывало у того ужасную болезнь, длившуюся целыми часами, что сокращало его визиты, пока он не перестал оставаться на обед. Эндрю не был идиотом, он, без сомнения, раскусил хитрость Эрика, вот почему уже этим утром в сводящих с ума исчезновениях произошло роковое изменение. Два дня неосведомленной жертвой планов злоумышленников была Брилл, но вдруг этому пришел довольно неожиданный конец. Этим утром настала очередь Эрика проснуться лишь затем, чтобы с болезненным страхом обнаружить пропажу некой своей собственности. Он не представлял, что способен так быстро утратить контроль.

Ранее тем же утром

Эрик медленно открыл глаза, спросонья моргая от теплого желтого солнечного света, проникающего сквозь занавеси в его комнату. Какое-то время он лежал на боку, разглядывая этот приятный свет, вырисовывающий узоры на ковре. За все месяцы своего пребывания в доме Брилл Эрик так до сих пор и не привык просыпаться, ощущая на лице солнечные лучи — это все еще потрясало и восхищало его каждое утро. Здесь свет был приветливым, даже безопасным. Солнце, освещавшее его в этом доме, было совершенно не похоже на солнце из его прежней жизни. Из-за этой рассеянности у Эрика ушло довольно много времени на то, чтобы сообразить — что-то не так. «Боже, я чувствую себя странно».

Он осознавал, что лежит на правом боку, однако несколько секунд спустя его внезапно будто ударило — он ощущал щекой наволочку. Поднеся руку к правой половине лица, Эрик подскочил на кровати, когда его пальцы коснулись плоти вместо гладкой маски. Он не помнил, снимал ли маску на ночь и куда мог ее положить.

Парализующий ужас, сперва заставивший оцепенеть его разум, был инстинктивным, с раннего детства вколоченным безжалостной рукой матери, учившей его бояться собственного лица — и жизни без защитного покрова. Эрик лихорадочно скидывал на пол одеяла, подушки и простыни, шаря по кровати в поисках маски, как будто мог наткнуться на нее где-нибудь среди белья. К тому моменту, когда он начал переворачивать матрас, его чувства утонули в тошнотворном мареве ужаса. «Думай, думай… она должна быть где-то в комнате. Я просто снял ее и забыл, куда положил».

С трудом собравшись с мыслями, Эрик осторожно оглядел комнату, подавляя животную панику, грозящую омрачить его рассудок при малейшей потере контроля. Спустя несколько минут, когда все укромные места в комнате были тщательно обысканы, он медленно осознал страшную правду. Маски в спальне не было. С растущим ужасом Эрик неверяще посмотрел на дверь. Он должен был отважиться выйти из комнаты без надежности маски, без той защиты, которую она давала. Он не выносил этого с самого детства.

И пока Эрик сидел, безмолвно глядя на дверь, в его голове что-то сдвинулось с места, позволив всему напряжению последних дней победить здравый смысл. Скрытый голос, который безошибочно вел его через тяжелейшие годы жизни, снова зазвучал в нем, отравляя мысли и вынуждая сердце почти болезненно колотиться в груди. Все подозрения насчет Эндрю смыло отзвуками этого ужасающего холодного шепота. Вместо этого разъедающая злоба его разума обратилась к единственной персоне в доме, которая, будучи женщиной, олицетворяла каждые предательство и боль в его жизни, — к Брилл. «Она взяла ее… должно быть, она взяла ее. Вчера в доме никого больше не было».