Наследница. Графиня Гизела (сборник)

Но действительно ли мысль о долге побудила ее сегодня выразить свое желание отчиму?

Яркий румянец разлился по лицу девушки – в глубине души ее родилась тайна, открыть которую она не хотела даже себе.

Экипаж медленно продвигался вперед.

Между позолоченными солнцем стволами буков ей мерещился Лесной дом, на террасе стояла величественная фигура португальца. Тут же были и старый солдат, и обезьянка, приютившаяся на плече каменного юноши, и попугай, раскачивающийся на своем кольце.

… Человек этот будет в Белом замке… Его представят князю, он будет окружен придворными дамами, с ним будет говорить ее красавица мачеха в своем нарядном зеленом парижском туалете…

Руки молодой девушки бессильно опустились на колени, голова поникла на грудь.

Глава 18

Три дня уже гостил светлейший князь в Белом замке. Сюда вернулись прежние роскошь и блеск, которыми принц Генрих окружал обожаемую им графиню Фельдерн. Князь прибыл в сопровождении многих кавалеров. Все самые красивые дамы при дворе в А. были приглашены, а заболевшая княгиня, будучи не в состоянии сопровождать своего супруга, в доказательство особой благосклонности и милости к владельцу Белого замка прислала сюда свою любимую фрейлину, общепризнанную красавицу, «чтобы придать больший блеск собравшемуся обществу».

На второй день своего приезда князь посетил нейнфельдский завод. Со своими могучими дымящимися трубами, вновь выстроенными домами, массой рабочих, предприятие это приобрело слишком большую известность, чтобы его игнорировать.

По случаю был представлен князю и новый владелец завода господин фон Оливейра. Он сам водил высокого гостя повсюду, и его светлость был очарован красивым, изящным молодым человеком, «который так удачно сумел соединить в себе интересную серьезность с элегантными манерами светского человека». Само собой разумелось, что Оливейра должен был предстать перед его светлостью и в Белом замке. Князь сам назначил для этого следующий день.

Было два часа пополудни. Лучи солнца заливали нейнфельдскую долину, но под вязами аренсбергского сада было свежо и прохладно. Благоухающие аллеи так и манили в свою спасительную тень.

Глубоко взволнованный, с бледным лицом, стоял португалец у железной решетки сада.

Бледность не покидала его прекрасного смуглого лица, когда он шел по аллее, ведущей к замку. Шаги его были медленными, взор бродил по сторонам, точно он должен был увидеть здесь что-то, что причиняло ему это волнение и делало лихорадочным его пульс…

Стоявшие у подъезда и болтавшие между собой лакеи тотчас же смолкли, завидя португальца, и приняли почтительные позы, склонившись чуть не до земли. Выражение презрения и сарказма промелькнуло на губах иностранца. Один из лакеев бросился вперед с докладом и повел его не в покои, занимаемые князем, а в апартаменты баронессы, где только что закончился завтрак.

Перед ним открылся длинный ряд комнат, в которых когда-то жила Гизела. В огромном зале прислуга прибирала со стола. На полу валялись пробки от шампанского, что предполагало приятный настрой общества. Он вошел в комнату, двери и окна которой были убраны фиолетовым плюшем, глаза его невольно обратились в угол – чужой человек, южноамериканец, никоим образом не мог знать, что там в былые времена на шелковой подушке у печки нежился единственный, нежно любимый друг маленькой графини Штурм Пус – белый ангорский кот. Одна из оконных ниш комнаты представляла гораздо больший интерес в эту минуту, чем пустой угол: там, из-под белых кружев, окаймлявших плюшевую гардину, выглядывала смуглая кудрявая головка красавицы фрейлины. Она болтала с другой молодой девушкой, и появление португальца вызвало румянец на щеках обеих – может статься, их прелестные губки только что шептали имя прекрасного иностранца, столь обворожившего его светлость.

Доложив о прибывшем, лакей в глубоком почтении вытянулся у дверей, чтобы пропустить гостя. Странное дело: эта величественная фигура, с гордо поднятой головой, вдруг как приросла к земле. Лоб пересекла странная красная полоса, а в красиво очерченном классическом профиле с нервно дрожащими губами в эту минуту появилось что-то демоническое.

В комнате, в дверях которой стоял португалец, разливался волшебный зеленый свет, падавший и на белые мраморные группы, и на ее превосходительство, в непринужденно-восхитительной позе раскинувшуюся на козетке в белом утреннем платье. Ее красиво уложенные волосы волнами ниспадали на зеленую подушку а маленькие ручки машинально играли великолепным букетом из цветов гранатового дерева.

– Странно! – прошептала с удивлением красивая фрейлина своей соседке, когда португалец, точно вследствие внезапного толчка, наконец скрылся за плюшевой портьерой. – Человек этот явно боялся переступить порог комнаты, как в тюрингенских поверьях о ведьмах, я это очень хорошо видела!

– Все понятно, – произнесла бледнолицая, нежная блондинка. – Это зеленое призрачное освещение причиняет и мне головокружение – идею кокетливой графини Фельдерн я положительно нахожу ужасной!

Ее превосходительство, со своей стороны, тоже как нельзя лучше объяснила себе эту нерешительность португальца: она усмехнулась, небрежно бросила свой букет на стол и поднялась.

Приход нового гостя прервал что-то вроде спора между князем, министром и несколькими кавалерами из свиты и придворными дамами. Его светлость стоял у стены и оживленно говорил о чем-то. Он приветствовал вошедшего дружеским взглядом и милостивым движением руки.

– Не только восхитительная свобода деревенской жизни, – обратился он к нему благосклонно и с достоинством, – при которой я охотно отбрасываю в сторону всякий этикет, но главным образом уважение к вам побуждает меня дать аудиенцию прямо здесь… Но будьте осторожны! Комната эта обладает опасным очарованием… – он смолк и, выразительно улыбаясь, указал на стоящую рядом с ним группу дам, к которым присоединилась баронесса.

– Я знаю, ваша светлость, что русалки всегда топят тех, кто их полюбит, но я застрахован от этого, – ответил Оливейра.

Это было сказано с почти мрачной серьезностью, что было странным в весело настроенном обществе. Баронесса, отшатнувшись, изменилась в лице и со страхом вскользь посмотрела на обращенное к ней в профиль лицо португальца.

– Вы слишком строги, – возразила ему пожилая дама, графиня Шлизерн, которой португалец был представлен вчера при осмотре завода князем, – и я хочу попытаться бросить вам перчатку, хотя бы ради моих маленьких протеже. – Улыбаясь, она указала своим тонким белым пальцем на придворную красавицу и воздушную блондинку, которые, будучи привлечены звучным голосом португальца, остановились в дверях.

Две грациозные женские фигурки в светлых благоухающих утренних туалетах действительно представляли собой в эту минуту что-то неземное.

– Согласитесь со мной, господин фон Оливейра, – продолжала графиня, – что зеленая комната выигрывает от их присутствия… Неужели вы можете предполагать столь злые умыслы в этих детских головках?

– Как бы то ни было, – весело проговорил князь, – спор об этом невозможен, ибо кто знает, какой опыт у господина фон Оливейры относительно жестоких русалок лагуны дос Натос или озера Мирим! Я не разрешаю вам объявлять войну, милая графиня, и буду очень признателен, если вы возьмете на себя труд познакомить фон Оливейру с дамами.

На устах баронессы снова заиграла обворожительная улыбка, и, когда представление дошло до нее, она напомнила ему о недавней встрече в лесу. Ее гибкий голос звучал чуть ли не меланхолически, когда она заговорила о застреленной собаке, – ее превосходительство могла изобразить и сострадание. Глаза гостя и хозяйки встретились; лоб португальца вновь вспыхнул, а взгляд сверкнул диким пламенем. Баронесса скромно опустила веки под вспышкой такой сильной, никогда не виданной ею страсти.

Умная, утонченная кокетка скрывает свою новую победу еще тщательнее, чем молодая, стыдливая девушка свою первую любовь… Ее превосходительство удалилась с триумфом, расположившись позади молоденьких фрейлин, которые при всей прелести молодости не могли быть опасны для нее. – Теперь я хочу представить вас еще одной даме, – сказал князь, обращаясь к португальцу, когда церемония представления была окончена. Он указал головой на единственный висевший на стене женский портрет. – Она моя протеже и останется ею, хотя эти дивные формы уже давно сокрыты землей и моя фамилия имеет все причины обижаться на нее… Тем не менее графиня Фельдерн была божественно прелестной женщиной… Лорелея, восхитительная Лорелея!