Наследница. Графиня Гизела (сборник)

Парижский портной желал, очевидно, как нельзя более угодить красивой заказчице: головной убор, украшавший ее волосы, представлял собой свежую зелень, весенние цветы; зеленая шелковая материя платья была заткана желудями и своим шуршанием напоминала отдаленный шелест дубов.

– Ах, душечка моя Гизела, благодари Бога, что ты не на моем месте, – устало обратилась она к падчерице. – Посмотри только, что я должна терпеть! Мадемуазель Сесиль битый час мучает меня, бедную! Я еле держусь на ногах!

Однако маленькие ножки были вовсе не так утомлены, как уверяла их прекрасная обладательница, ибо она, грациозно приподнимая платье, кокетливо вытягивала то одну, то другую.

– Не правда ли, великолепный туалет? – обратилась она с улыбкой к госпоже фон Гербек.

Гувернантка начала восхищаться мастерским искусством парижского портного. Между тем обе дамы кое-как пробрались ближе к баронессе.

– Что ты скажешь на то, моя милочка, что мы вынуждены отпустить тебя от себя в Грейнсфельд? – спросила она. Гизела молчала. Девушка впервые увидела современный дамский туалет, который явно утратил свое предназначение скрывать наготу и стал просто рамкой для обнаженного женского тела.

– Ты обижена, мое сердце? – Баронесса иначе поняла молчание падчерицы и продолжила жалостливым тоном, в котором одновременно слышались досадные нотки. – Но иначе как нам было поступить? Мы и без того будем как сельди в бочонке в этом противном гнезде, которое на первый взгляд кажется просторным и вместительным, а на самом деле тесное и неудобное!

Между тем камеристка открыла несколько футляров и начала буквально осыпать бриллиантами венок на голове и платье своей госпожи.

Драгоценностей было несметное количество. Их накоплению должны были способствовать многие члены фамилии, затрачивая на это баснословные суммы денег.

– О, бабушкины бриллианты! – воскликнула с простодушным изумлением Гизела при виде камней.

Вслед за этим восклицанием баронесса вдруг испустила вопль, приподняла плечи и топнула ножкой.

– Сколько раз я вам говорила, мадемуазель Сесиль, чтобы вы не дотрагивались до моих плеч своими пальцами! – сказала она недовольно, обращаясь к француженке. – Ваши руки холодны, как лягушка! Опытная камеристка должна уметь одевать так, чтобы не касаться того, кого одевает!

Желая выручить из беды бедную горничную и перевести разговор на другую тему, Гизела взяла в руки осыпанный бриллиантами браслет. И она вполне достигла своей цели.

Делая выговор, баронесса ни на минуту не теряла из виду падчерицы и бабушкиных бриллиантов и теперь обжигающим взглядом следила за молодой девушкой.

– Ах, душечка, у меня замирает сердце, – проговорила она нервным, дрожащим голосом, протягивая руку к браслету. – Ты можешь возражать сколько угодно, но руки твои, к несчастью, очень слабы и, уронив браслет, ты испортишь мне драгоценность.

Гизела с удивлением устремила свои спокойные карие глаза на мачеху.

– Но, мама, – сказала она, улыбаясь и жестом руки как бы защищая взятый ею браслет, – если папа доверил тебе для примерки бриллианты, то, полагаю, это обстоятельство не отняло у меня еще права брать их в свои руки. К тому же я положительно не понимаю, каким образом эти камни находятся здесь. Сколько раз я просила у папá медальон с портретом моей покойной мамы, который бабушка носила на бархатной ленточке. Он отказывал мне в этом под предлогом, что по завещанию бабушки все бриллианты должны находиться под замком до моего совершеннолетия.

– Верно, мое сокровище, – возразила баронесса с язвительной медлительностью. – Эта статья завещания имеет силу для тебя, но не для меня, и потому ты позволишь мне положить браслет на его место, чтобы таким образом последняя воля графини Фельдерн была в точности исполнена.

Несколько озадаченная, Гизела, не возражая, отдала браслет; она была неопытна и правами в отношении ее собственности – что твое, а что мое – до сих пор очень мало интересовалась. Потому в настоящую минуту она не могла судить о действиях мачехи. Для той же лучшим помощником в данном случае было непобедимое отвращение падчерицы к тяжелым, холодным камням, от прикосновения к которым у девушки обычно пробегала дрожь по всему телу.

Между тем экипаж был подан.

Госпожа фон Гербек глубоко и с облегчением вздохнула, когда молодая графиня со сдержанным поклоном направилась к двери. Сама же она рассыпалась в любезностях, прощаясь с баронессой.

– Еще словечко, детка! – окликнула девушку ее превосходительство, когда та была уже у дверей.

Молодая девушка остановилась, нисколько не желая, по-видимому, вновь преодолевать загроможденное пространство. Свет из углового окна падал прямо на нее и освещал ее юную, полную решимости фигурку.

– Зная твою любовь к верховой езде, я не буду иметь ни минуты покоя, пока тебя не будет здесь, – сказала баронесса. – Дай мне слово не садиться на лошадь все время, пока будешь в Грейнсфельде?

– Нет, мама, я не могу этого обещать, ибо не могу исполнить.

Баронесса закусила губу.

– Ах, ты жестока! – пожаловалась она. – Таким образом, при всех волнениях, которые мне предстоят, я буду еще постоянно мучиться мыслью, что ты в один прекрасный день сломаешь себе шею, скача по горам и долинам!

– Я езжу совсем не так уж дико и необузданно, мама, и Сара очень доброе животное.

– Я бы охотно этому поверила, но лишь ненадолго. Как только подумаю о неровной дороге между Аренсбергом и Грейнсфельдом, так меня мороз по коже пробирает. Что касается лично меня, я всегда отказывалась сопровождать верхом папа куда бы то ни было.

На пухлом лице гувернантки появилась двусмысленная улыбка.

– Успокойтесь, ваше превосходительство, – сказала она, выразительно взглянув на баронессу. – Наша милая графиня, без всякого сомнения, будет избирать другое место для своих поездок. Я не думаю, что она будет настаивать именно на этой местности между Аренсбергом и Грейнсфельдом, ибо действительно, как вы изволили заметить, дорога там очень ухабиста.

Баронесса благосклонно поблагодарила ее кивком головы.

– Ну, вы меня немного утешили, – вздохнула она. – Хоть это дает мне надежду не встретить тебя когда-нибудь мчащейся по этим ухабам, маленькая упрямица! Так ты обещаешь мне это, моя дорогая Гизела?

Молодая девушка согласилась с видимым нетерпением.

Эта нежность, не вызывавшая в ней ответа, была невыносима.

– Ну, так с Богом, мое дитя! – проговорила баронесса, вновь поворачиваясь к зеркалу.

Гизела вышла. За ней последовала гувернантка, еще раз почтительно склонившись пред ее превосходительством.

Дверь затворилась, и баронесса утомленно опустилась в кресло и закрыла глаза рукой. Элегантной парижской куафюре грозила опасность быть испорченной, что, казалось, нисколько не заботило в эту минуту ее превосходительство.

Камеристка в отчаянии заломила руки, причем взор ее со злостью остановился на недоброй госпоже.

Баронесса оставалась в прежней позе. Два года тому назад ее обворожительное немецкое превосходительство, буквально осыпанное бриллиантами, впервые появилось на одном из парижских балов, и с той незабываемой минуты она была прозвана в высшем свете «бриллиантовой феей».

Какой триумф, сколько волшебно прекрасных часов связано с этими ослепительными сокровищами! С их помощью красота ее совершала сокрушительные победы. Блеск драгоценностей напомнил ей пылкие взгляды побежденных, которых очаровательная бриллиантовая сирена заставляла испытывать все мучения страсти для того, чтобы потом оттолкнуть с высокомерной улыбкой.

И теперь ей предстояло расстаться с этим сверкающим оружием, расстаться для того, чтобы отдать его другому, более молодому существу!

Между тем графиня Штурм без сожаления оставила Белый замок. Все эти приготовления к празднеству нимало не интересовали ее. Какое значение могло иметь для нее лицезрение князя? Она, разумеется, питала безграничное уважение к его высокому положению. Уважение это, как она себя помнила, поддерживалось в ней чуть ли не заботливее, чем почитание Бога, но тем не менее она была далека от той ребяческой веры большинства в коронованную особу, как во что-то божественное. Она выразила желание быть представленной князю – это правда, но только из уважения к традициям древних родов Штурмов и Фельдернов. Ее предки в продолжение столетий появлялись при дворе, окружали престол, занимали высокое общественное положение, право на которое давало им как их происхождение, так и милость к ним государей. И этот блеск, и эти права должна была поддерживать последняя Штурм до последнего вздоха, что было ее священным долгом.