Я буду любить тебя...

Солнце между тем поднималось все выше и выше, золотя зеленую дымку распускающихся весенних листочков, окрашивая в сочный ярко-алый цвет красные ветки и почки североамериканских кленов, бросая на кроны сосен копья света, которые, достигая далекой темной земли, разбивались на множество лучей. Оно светило нам час; затем набежали тучи и скрыли его. Лес потемнел, завывая, подул ветер. Молодые деревца склонялись перед ним, взрослые и крепкие скрипели ветвями, старые со скрежетом и грохотом валились. Вскорости полил дождь, и косые серебряные струи пронзили лес с шумом, похожим на гром шагов наступающей армии; затем начался град — потоки ледяных комков, ранящих и прибивающих к земле едва раскрывшуюся нежную зелень. Ветер подхватил все эти многоголосые звуки: крики испуганных птиц, скрип деревьев, треск ломающихся ветвей, грохот падающих на землю исполинов, стук дождя и града — и, собрав их все в один, превратил лес в подобие огромной морской раковины, которую прижимаешь к уху.

Поблизости не было никакого укрытия; покуда мы могли противостоять граду, мы с трудом шли вперед, наклонив головы, чтобы ветер не бил нам в лицо; но в конце концов ярость бури настолько усилилась, что нам пришлось упасть на землю в заросли папоротника,

где нависающий над рекою берег немного защищал нас от ветра. Могучий дуб, качающийся и стонущий над нашими головами, в любую минуту мог рухнуть и раздавить нас как яичную скорлупу; но такая же участь могла постичь нас, если бы мы и продолжали путь. Ветер гнал мимо нас обломанные сухие сучья. Они причудливыми тенями уносились прочь, становилось все темнее и темнее, а воздух был холоден, как в могиле.

Трое наших провожатых-индейцев вжались лицами в землю; об опасности с нашей стороны они и не помышляли, в их мыслях царил Оуки, вызвавший, по их мнению, и беспощадный град, и громыхавшие над лесом первые раскаты весеннего грома. Внезапно Дикон приподнялся, опираясь на локоть, и взглянул на меня. Не успели наши взгляды встретиться, как он сунул руку за пазуху. Почуяв это движение, ближайший к нему дикарь поднял голову от земли, частью которой ему вскорости предстояло стать; но если он и увидел нож Дикона, то слишком поздно. Клинок, вонзенный в плоть со всей силой отчаяния, достиг цели; и когда он вышел из своих кровавых ножен, у каждого из нас остался лишь один противник.

В то же мгновение, когда Дикон занес свой нож, я кинулся на индейца, лежавшего рядом со мною. Времени, чтобы соблюсти хорошие манеры, не было: будь у меня такая возможность, я поразил бы его в спину, пока он ничего не подозревал; но, почуяв что-то неладное, он перевернулся как раз вовремя, чтобы отвести мою руку, держащую нож, и схватиться со мною. Он был очень силен, и его голое, мокрое от дождя тело выскользнуло из моего захвата как змея. Мы катались, сцепившись, по пропитанному водой мху, по сгнившим прошлогодним листьям и холодной черной земле; град ослеплял нас, а ветер выл, словно легион демонов. Он старался добраться до ножа, заткнутого за пояс, а я стремился помешать ему и вонзить в него свой нож.

Наконец я всадил нож в его тело, и его кровь обагрила мою кисть и запястье. Его стискивавшие мою руку пальцы разжались, голова запрокинулась. Стекленеющие глаза на миг уставились в мои глаза, затем он смежил веки, навсегда сокрыв свою неутолимую ненависть Когда я, шатаясь, встал и повернулся, то обнаружил, что Дикон уже покончил с третьим индейцем.

Мгновение мы стояли под градом и ветром, глядя на лежащих у наших ног мертвецов. Затем, не говоря ни слова, продолжили путь сквозь хлещущие ветки, атакующий нас частый град и толкающий назад сильный встречный ветер. Дойдя до узкого ручейка, мы опустились на колени и вымыли руки.

Град перестал, но дождь и ветер не прекращались все утро. Мы продвигались настолько быстро, насколько позволяли нам раскисшая земля и нестихающая буря, но этого было мало: там, где надо было пройти три мили, мы проходили одну. Дыхания на разговоры не оставалось; мысли о будущем также были для нас непосильным бременем; достаточно было и того, что мы, спотыкаясь, упрямо брели вперед сквозь сумрак бури, с сознанием, столь же серым и пустым, как и затуманенная дождем даль.

В полдень тучи рассеялись, и уже час спустя солнце снова светило с безоблачных небес, и под его лучами лесные дали опять были чисты и прозрачны, и ничто не двигалось вокруг, кроме боязливых лесных обитателей, которым было все равно, кто владеет этой землей: белые или краснокожие.

Мы с Диконом торопливо шагали бок о бок, не разговаривая, глядя в оба и держа ухо востро, напрягая все силы, чтобы дойти до цели — и дойти вовремя, невзирая ни на какие препятствия. Это был всего лишь еще один форсированный марш: в свое время мы совершили много таких маршей, каждый из которых изобиловал опасностями, и все же дожили до этих дней, чтобы поведать о них.

У нас было слишком мало времени, чтобы по примеру индейцев маскировать свои следы, но дойдя до широкого ручья, мы ступили в холодную быструю воду и некоторое время продолжали идти по ней. Оба берега ручья густо поросли ивняком. Он был уже покрыт распустившейся листвой и с каждой стороны образовывал непроницаемые для взора зеленые арки шириною примерно в ярд. Вскоре русло ручья резко отклонилось в сторону, и мы повернули вместе с ним. Через десять ярдов заросли ивняка внезапно закончились, крутые низкие берега травянистыми уступами спустились к воде, и ручей, расширившись, превратился в спокойное прозрачное озерцо, такое же голубое, как и небо над нашими головами. На травянистом берегу и на мелководье стояло стадо оленей: голов пятнадцать — двадцать. Мы подошли к ним беззвучно; к тому же ветер дул в нашу сторону и нас закрывали от них густые заросли ивы. Наше приближение ничуть не потревожило животных, и несколько мгновений мы с Диконом стояли, наблюдая, собираясь бросить в их сторону камешек или ветку, чтобы вспугнуть их и освободить дорогу. Мы все еще стояли неподвижно, глядя на них, когда вожак вдруг вскинул голову, прыгнул вперед и пулей бросился в чащу на противоположном берегу. Стадо последовало за вожаком. Мгновение — и от них остались лишь истоптанная трава и взбаламученная вода; ничто более не свидетельствовало о том, что здесь побывали живые существа.

— Ну и что бы это значило? — пробормотал Дикон. — Сдается мне, нам пока лучше держаться подальше от открытых мест.

Вместо ответа я развел в стороны заросли ивы и, спрятавшись под ними, плотно прижался к берегу и сделал знак Дикону последовать за мной. Дикон подчинился, и тотчас же сплетение золотисто-зеленых ветвей закрыло от любопытных взглядов все: и нас, и черную воду, и осыпающийся берег. Из-под этого зеленого полога мы могли наблюдать и озерцо, и траву на берегу, не опасаясь, что нас кто-либо заметит.

Из тени деревьев на зеленую лужайку вышел индеец, за ним второй, третий, четвертый — один за другим они выходили из сумрака леса на солнечный свет, покуда мы не насчитали более двух десятков. Они шли, не останавливаясь ни на миг, одного-единственного взгляда хватило им, чтобы определить, отчего трава истоптана, а вода помутнела.

Когда они пересекли ручей, один из них нагнулся, чтобы зачерпнуть пригоршней воду и напиться, но ни один не сказал ни слова и не произвел ни малейшего шума. Все они были выкрашены в черный цвет; у некоторых на лице и груди виднелись полосы желтой краски. На головах у них красовались высокие причудливые уборы, их кожаные чулки и мокасины были украшены бахромой из скальпов; их начищенные томагавки блестели на солнце, а колчаны были до отказа полны стрел.

Один за другим они беззвучно поднялись по берегу ручья и исчезли в густом лесу. Мы стояли и ждали, пока они удалятся в самую чащу, и лишь затем осторожно вылезли из-под ивняка и двинулись дальше.

— Это были ютенанды, — сказал я тихо, когда мы разговаривали друг с другом, то говорили только вполголоса, — и они пошли на юг.

— Слава богу, что они не обратили внимания на наши следы, — ответил Дикон.

Больше мы не сказали друг другу ни слова, а перейдя через ручей, опять пошли на юг. День все тянулся, а мы безостановочно все шли и шли. Солнце сменялось тенью, дул холодный ветер, на пути попадались то сосновые рощи, то поляны, где мы переходили с шага на бег, то чаща, то сплетение безлистных лиан, то болота и густые заросли подлеска, сквозь которые мы продирались так медленно, что от промедления сердце обливалось кровью, то ручьи и упавшие деревья, а мы все шли и шли, спеша изо всех сил, покуда не зашло солнце и на землю не опустились сумерки.