Виргиния

Но брат не должен знать. Никто не должен знать! Пусть отец и брат гадают сколько угодно, пусть пытаются привлечь ее внимание к пустышкам, вроде этого молодого Клейборна, пусть говорят о свадьбе... Пусть. А она будет думать о том, о ком думает!

А следующим вечером он пришел вновь. И она сразу бросилась в его объятия, словно они уже много лет были любовниками.

Она назвала его по имени, Усак, но больше ничего не успела сказать: их губы слились в горячем поцелуе, который, казалось, будет длиться вечно. Истер чувствовала, как земля уходит из-под ног, тело теряет вес...

– Стоп! – внезапно произнес он, мягко отстраняя ее.– Мы все-таки не дикие коты!

Она не рассердилась, поскольку столь резкий возврат к действительности помог ей вновь обрести контроль над собой. Ей доводилось слышать рассказы женщин о страсти, но испытывала нечто подобное она впервые.

– Я полюбил вас еще тогда, на пристани,– сказал Усак, вновь садясь у ее ног. Не пройдет и нескольких лун, как я увезу вас в леса.

– Леса? Какие леса?

И он поведал ей о гигантских деревьях и кристально чистых источниках, о соленых озерцах и бобровых ручьях, о странных животных с огромными мохнатыми головами, о диковинной рыбе без чешуи и толстых куропатках, зовущих друг друга часто стуча по земле своими короткими крыльями...

Это был настоящий гимн дикой природе, и она даже почувствовала ревность:

– Но почему вы здесь, Усак?

– Из-за вас.

– Но в вашей волшебной стране ведь тоже есть женщины.

– Там нет богини древних саксов,– ответил он.– Там нет Остеры.

– Но что вы можете знать о саксонских богах и богинях? Таким вещам в лесу не учат... Мне говорили, что к западу от Терки-Айленд уже не встретить джентльмена. Я... Но расскажите мне о себе, Усак. Кто вы? Если мой отец и брат узнают, что я здесь, с вами, в темноте, они...

– Хм!

– Они бы тоже полюбили вас, Усак, если бы узнали!

Ланс открыл было рот, но ему вспомнилось холодное, осуждающее выражение ее лица на приеме у губернатора. Ланс Клейборн явно не понравился ей тогда.

– Усак? Так вы не скажете мне? Вы прячете лицо... У вас есть другая... одежда, Усак? Где вы живете? Где спите? У вас нет даже сорочки, лишь эта кожаная куртка... Вы молчите? Я так беспокоилась. Вы убежали от меня на пристани, да и в прошлую нашу встречу... Пожалуйста, ответьте... Не хотите? Не знаю, почему вы нравитесь мне. Возможно, по той же самой причине, почему я люблю эту дикую землю больше шумных городов на побережье. Вы как сама Виргиния – могучий и спокойный. В Лондоне меня с ума сводил колокольный звон, стук телег и карет по мостовой, крики разносчиков... В Лондоне так грязно! Вам бы там не понравилось, Усак.

– Вам нравятся виргинцы?

– Не все. Десять дней назад, на ярмарке, я видела еще одного белого в индейской одежде. Он был так грязен и оборван, просто ужасно!

Ее окликнули из дома.

Он молча поцеловал ей руку.

– Вы еще придете?

– Если ваш отец не пристрелит меня.

Она нахмурила брови и сказала:

– Не надо так говорить, Усак. Вы пугаете меня. Когда вы придете? Да, вот, возьмите...– и она протянула ему маленький кожаный мешочек.

– Сохраните его до моего возвращения,– сказал Усак.

– Но я боюсь за вас.

Из дома снова позвали.

– До свидания! – она вскочила и, добежав до тропы, весело помахала ему на прощание.

Алан Уокер, отец Истер, был человеком болезненно гордым, обладал непререкаемым авторитетом и весьма строгими суждениями по части хороших манер. Он приплыл в Виргинию в 1650-м году с весьма тощим кошельком, но с феноменальной изобретательностью и даром убеждения.

Основу своего состояния он заложил, торгуя табаком, а позже скупил сплошь покрытые сочной изумрудной травой речные островки, где и откармливал скот, продавая его затем с огромной выгодой.

Как и многие другие колонисты, вырвавшиеся из грязи да в князи, он вел себя так, будто был графом. Когда Алан Уокер шел по улицам Джеймстауна, люди глаз не могли оторвать от золотого набалдашника на его длинной прогулочной трости и огромных серебряных пряжек на башмаках, бросавших солнечные блики на фантастически дорогую ткань безупречно сшитого камзола.

К счастью для Ланса, Истер Уокер и ее брат были начисто лишены отцовских претензий, иначе она никогда бы не позволила себе столь близкого знакомства с каким-то там лесным дикарем. Чисто человеческие черты знакомых ей мужчин интересовали Истер куда больше их достатка.

По дороге в Замок Клейборн, Ланс вздыхал, мечтая о том, сколько тепла и уюта принесет девушка в эту запущенную семейную крепость над рекой.

Замок Клейборн пропах кожей и мышами. Сэр Мэтью уделял мало внимания тому, что принято называть комфортом. Простая, почти походная жизнь вполне его устраивала, а ее издержки он скрашивал вином.

Впрочем,– подумал Ланс,– можно построить другой дом, где-нибудь на севере Энрико. Дом из красного кирпича. Она поможет спланировать его, все там будет по ее желанию: и особая горница для вышивания, и беседка в саду...

Ха! Ланс Клейборн – жених дочери Алана Уокера! Самый отчаянный сорванец и самая очаровательная девушка в колонии! Это вызовет много толков.

На миг дыхание Ланса участилось. И что из того? Каждый мужчина женится, когда приходит его час. Так чего же ждать? Пока его не пронзит индейская стрела, или пока капитан Форк, вернувшись, не воткнет ему кинжал между лопаток?

Алан Уокер, конечно же, станет метать громы и молнии. Он отправил дочь в Лондон, чтобы она подыскала там себе знатного мужа, и был страшно разочарован, когда Истер вернулась, соскучившись по Виргинии. Да он скорее отправит ее в монастырь, чем выдаст замуж без выгоды для себя!

Сэр Мэтью Клейборн был на ножах с губернатором и его Советом. По колонии ходили сплетни о дружбе Ланса с Генриеттой Харт и ее веселыми служанками. Его длительные путешествия на Запад также не оставались без внимания. Фермерам он казался весьма странным и опасным молодым человеком. Они всегда говорили с ним чрезвычайно вежливо и любезно, но стойло ему уйти, тут же начинали шушукаться за его спиной, словно он был родным братом дьявола.

Хорошо еще,– мрачно думал Ланс,– что им не известно о его дружбе с индейцами. На восточном побережье этого бы просто не поняли.

* * *

На следующий день, побрившись и облачившись в английскую одежду, Ланс Клейборн отправился в Галл-Коув пытать судьбу. Его бородка исчезла. На голове красовался великолепный парик. Ткань камзола, перевязь и башмаки вызвали бы восторг даже у разборчивых придворных Карла II. Все слуги имения Уокеров высыпали во двор поглазеть на юношу, элегантностью одежды превосшедшего даже их изобретательного хозяина.

Около часа Алан Уокер и Ланс разговаривали на террасе. Эд был в отъезде, так что развлекать незваного гостя пришлось самому старику. Ланс еле сдерживался, чтобы не попросить его позвать Истер. Он понимал: раз Уокер до сих пор не сделал этого сам, значит у девушки много забот по дому. Ему то и дело слышался ее голос, отдающий приказания слугам.

Мужчины выкурили немало трубок, с досадой обсудили низкие цены на табак, обменялись соображениями по поводу преимуществ тех или иных лодок для рыбной ловли и поделились последними (пятимесячной давности) новостями из Англии. Но Ланс почти не слушал Алана, дожидаясь, пока их беседа примет более предметный характер.

Узнает ли она в нем на этот раз своего лесного друга? Так ли уж остр женский глаз, как принято считать? Если она побледнеет, значит узнала. А что, если разгневается? Его сердце сжалось.

Но где же она?

Алан Уокер все говорил и говорил, жалуясь на болезни скота и лень чернокожих рабов. Вокруг метался негритенок с мухобойкой, другой слуга время от времени подносил ром.

– В этом году отличный урожай ягод,– заметил Уокер.– Мы уже заготовили двенадцать галлонов ликера...