Путешествие безумцев

Энни выходит в сад выбить щетки. Она стучит ими об угол дома, и пыль поднимается вверх, словно легкий дымок. День теплый, и, стоя спиной к стене, она чувствует, как тепло от разогретых камней ласкает ее.

В студии что-то происходит. Даже оттуда, где она стоит, Энни видит мелькание темных фигур. Не в силах сдержать любопытства, она осторожно направляется к стеклянному дому и тихонько приоткрывает дверь.

В дальнем углу студии стоит Уилкс, завернутый в старую скатерть. Скатерть, заколотая у его горла булавкой, образует некое подобие капюшона. На голове его красуется что-то, напоминающее корону, сооруженную из крашеного картона. Остальную часть костюма составляют его обычные сапоги и брюки-галифе. У его ног, ухватившись за его лодыжку, лежит Тэсс на животе, чьи спутанные волосы беспорядочно, словно морские водоросли, рассыпаются по ее плечам и спине, по каменному полу. Тэсс завернута в простыню.

– Не старайся повалить его с ног, – объясняет Изабель, лихорадочно кружась вокруг них. – Ты умоляешь его о прощении, ты стараешься уговорить его принять тебя обратно.

– Я не нуждаюсь ни в чьем прощении, мэм, – возражает Тэсс, голос ее звучит глухо из-за того, что она лежит ничком.

– Не надо, – раздраженно восклицает Уилкс.

– Что не надо? – удивляется Изабель.

– Она жмет меня так, что у меня нога затекла. – Уилкс трясет ногой, словно Тэсс – это собачонка, вцепившаяся ему в сапог.

– Уж кому просить прощения, так это как раз ему, – говорит Тэсс.

– Сейчас ты не Тэсс, – медленно и раздельно произносит Изабель. – Постарайся ненадолго забыть о себе.

Но даже наивная Энни понимает, что Тэсс может быть только Тэсс, хоть и знала ее всего ничего. Забыть самое себя Тэсс не в состоянии.

Уилкс раздраженно чесал шею под капюшоном из старой скатерти.

– Кого они представляют, мэм? – спрашивает Энни, все-таки осмелившаяся войти.

Мгновение Изабель смотрела на нее молча.

– Джиневра, – произносит она, указывая на Тэсс. – А это король Артур. – Она хлопает Уилкса по плечу. – Ты знаешь эту легенду?

Энни отрицательно качает головой – она читала одни романы и древних легенд практически не знала.

– Артур и Джиневра были мужем и женой, – принимается объяснять Изабель. – Но однажды Джиневра влюбилась в Ланселота, одного из рыцарей при дворе своего мужа. Об этом стало известно, и Ланселот был изгнан, а Джиневре пришлось умолять мужа о прощении.

– Она искренне раскаивалась, мэм?

– Нет, конечно. – Изабель вспомнила Роберта Хилла и подумала, что это она, подобно Джиневре, цепляется за полы его одежды, умоляя принять ее в сообщество настоящих художников. – Ее огорчало лишь то, что ее тайна раскрылась и возлюбленного изгнали.

Это было чувство, хорошо знакомое Энни, – ведь она сама изгнана, выброшена, словно скорлупка, на незнакомые берега.

– Можно я попробую, мэм?

Они смотрят друг на друга с противоположных концов залитой солнечным светом студии.

– Хорошо, – говорит Изабель, оправившись от изумления. Кто бы там ни был, это все равно лучше глупой толстой прачки.

– Слава тебе, господи, – бормочет Тэсс, неуклюже поднимаясь на ноги, и с облегчением стаскивает с себя простыню. – Можно уже идти, мэм?

– Да-да, конечно. – Подобрав простыню, Изабель оборачивает ее вокруг Энни.

Тэсс стремительно удаляется, и Уилкс провожает ее долгим взглядом.

Изабель вытаскивает булавки и распускает волосы Энни движениями столь же ловкими, какими та выбивала свои щетки об угол дома. На мгновение она задерживает свою руку на голове Энни.

– Ты уверена? Ты понимаешь, чего я хочу?

– Думаю, что да, мэм, – говорит Энни, думая при этом: «А что, собственно, я понимаю?»

Просто последнее время у нее не было возможности читать, и эта романтическая легенда, особенно слова «изгнание» и «прощение», вызвала бурю восторга в ее душе, изголодавшейся без чтения.

Уилкс выпрямляется, поправляет скатерть на плечах. Энни устраивается у его ног, на холодном и жестком каменном полу. Ухватившись за его лодыжку, она даже сквозь сапог ощущает ее тепло.

– Все нормально, Уилкс, – объясняет Изабель из-за камеры. – Смотри на Джиневру. Немного презрения, немного жалости, – она словно диктует рецепт пирога, – чуть-чуть злобы, обиды. И немного любви. Теперь ты, Энни! Ты его ненавидишь, но тебе нужно добиться, чтобы он взял тебя обратно. Тебе нужно добиться, чтобы он простил тебя.

Прости мне мои беззакония…

Энни чувствует себя одинокой без Иисуса Христа. Она всем сердцем желает, чтобы он вернулся к ней, был всегда с нею. Она отчаянно цепляется за ноги господа, моля не отвергать ее.

Энни вспоминает об Изабель, приподнимает голову, повернув ее так, чтобы через плечо видеть госпожу и в то же время крепко держать Иисуса за лодыжку.

Этого ли ты хотела от меня?

Искренность скорби во взгляде Энни потрясла Изабель. Это было просто великолепно. Эта пытливая печаль, этот взгляд, обращенный назад, ведь для Джиневры прошлое, то есть ее потерянная любовь, важнее настоящего – унижения, которому подверг ее муж. Сердце ее осталось прежним, и она смотрит назад, полностью осознавая, что она имела и что потеряла. Ее взгляд свидетельствует, что ее любовь, память и вера до сих пор живы.

Трепеща, как бы это выражение не ускользнуло, Изабель не отрывает взгляда от Энни.

– Не двигайся, – бросает она и устремляется к столу, на котором ждет готовая пластинка и стоит бутылка с коллодиумом. – Не двигайся, не двигайся… – беспрерывно бормочет она, поливая коллодиумом пластинку и сливая излишки обратно в бутылку. Дождавшись, пока пластинка станет достаточно клейкой, она погружает ее в кювету с нитратом серебра.

За все это время Энни не шелохнулась, и ее взгляд, когда Изабель наконец вернулась к камере, был по-прежнему прямым и скорбным. Изабель вставила в камеру деревянную кассету.

– Не двигайся, – повторила она в последний раз и сняла крышку с объектива.

От напряжения у Энни свело шею, на глаза, устремленные на Изабель, навернулись слезы.

«О господи, – думала Энни, – не оставляй меня, я не вынесу твоего ухода».

«Подожди, подожди, дай мне войти…» – думала Изабель, думала за себя, за Энни и за всех Робертов Хиллов на свете…

Воздушные тени, сотканные из света. Складки капюшона на голове короля Артура, его пышные темные волосы. Свет окружает их обоих, скрадывает детали, подчеркивает силуэты. На каменном полу – тонкая фигура Джиневры, склонившейся вперед, глядящей назад.

Вслед за Изабель Энни по крутым каменным ступеням спускается в старый угольный погреб, расположенный в середине сада, довольно далеко от дома. Недавно прямо к кухне пристроили новую угольную кладовку, и Изабель образовала в старом погребе лабораторию. Одной рукой Изабель держит влажную пластинку в кассете, другой – рукав Энни, которую ведет за собой.

– Здесь я проявляю фотографии, – объясняет она, щупая ногой вокруг себя, пока не задела жестяной таз для проявителя. Она наклоняется над тазом, а вместе с ней и Энни.

В погребе до сих пор пахнет углем, угольная пыль разводами покрывает кирпичные стены.

Сидя на корточках у таза, Энни наблюдает, как Изабель наливает в таз свежий растворитель, вынимает пластинку из кассеты, погружает ее в жидкость и шепотом отсчитывает положенное количество секунд. Стеклянная пластинка велика, и Изабель приходится действовать аккуратно и осмотрительно, чтобы жидкость равномерно и постепенно покрыла пластинку.

Изабель привела с собой Энни, потому что не могла ее отпустить, позволить ей уйти до того момента, как фотография проявится.

В этой подземной норе человек, словно прячущийся зверь, ощущает ужас и покой одновременно. Энни втягивает носом запах угля, прислушиваясь к частому дыханию Изабель, к журчанию жидкости по пластинке-негативу.

Изабель шарит в темноте, нащупывая пластинку на дне таза.

– Готово, – говорит она, поднимаясь на ноги и увлекая за собой Энни вверх по лестнице к солнечному свету.