Путешествие безумцев

Затем Изабель закрепляет лист фотографической бумаги в зажимах специальной рамки и водружает эту хитрую конструкцию на каменной дорожке, ярко освещенной солнцем. Сама же усаживается на скамью неподалеку и жестом приглашает Энни сесть рядом с собой.

– Но, мэм, я еще не закончила работу, – возражает та.

Действительно, она провела в студии и погребе достаточно времени и теперь сильно отставала от графика.

– Ах, убрать всегда успеется, – отмахивается Изабель.

«А кто успеет-то?» – думает Энни. Леди слишком беспечно относится к домоводству. Что бы она сказала, если бы прислуга забывала выносить по утрам ее ночной горшок или менять простыни на постели? Но Энни и на сей раз не спорит – ведь так приятно просто посидеть на этой скамейке, залитой полуденным солнцем. Тем не менее она ощущает легкие уколы совести.

Изабель ерзает на месте, отсчитывая про себя нужную продолжительность экспозиции. Долгожданный момент приближается, и, привстав с лавки, Изабель отгибает бумагу в углу рамки.

– Почти, – бормочет она. – Почти…

В своем нервном нетерпении она очень походила на мистера Рочестера.

Когда ты просто сидишь на месте и не двигаешься, весь мир словно приходит к тебе сам, и ты можешь увидеть то, чего до сих пор никогда не видел. Птицы и насекомые кружатся над цветами, опьяненные летними запахами. Солнце, скрытое тучей, разбрасывает лучи во все стороны. «Где они теперь, миссис Гилби и Портмен-сквер, почему я до сих пор по ним скучаю?» – спрашивает себя Энни. Потому ли, что в них заключался весь знакомый ей доселе мир? Маленькая кухня в подвале, лестница длиной в пятьдесят ступенек. Темная ниша ее собственной каморки, похожей на старый угольный погреб Изабель.

Изабель снова поднимается, чтобы еще раз отогнуть угол фотографии своими почерневшими пальцами.

– Смотри, – шепчет она. – Она появляется!

Энни подходит к ней. Изабель отгибает бумагу чуть больше. Вот он, этот взгляд! Пристальный, немигающий и скорбный, пройдя через всю череду химических процессов, он навсегда стал плотью. Наконец-то, впервые ее замысел осуществлен! То, что сейчас получилось, – это искусство, ее искусство. И это – чудо.

Экспозиция оказалась недостаточной, а фотографию надо еще будет фиксировать, промывать, тонировать, чтобы подчеркнуть затененные места, но было уже ясно, что она вполне удалась.

Энни, которой почти не случалось видеть себя со стороны – даже в зеркале, – никак не может отождествить это изображение с собой. Ей легче поверить в то, что девушка и мужчина, к ногам которого та припала, – это настоящие Артур и Джиневра; ей легко поверить в эту сказку, которую они с Изабель только что превратили в реальность.

– Посмотри на себя, Энни Фелан, – говорит Изабель. – Ты сделана из света.

Офелия

Изабель врывается к Эльдону в библиотеку, держа двумя пальцами еще влажную фотографию. Она развевается и сворачивается в трубочку на ходу. Другой рукой Изабель придерживает юбку, чтобы та не мешала ее стремительному движению. Перед тем как распахнуть дверь библиотеки, она задерживает дыхание.

Эльдон обернулся на звук открывающейся двери. У его жены был такой всклокоченный и сумасшедший вид, словно половину своей жизни она провела в лесу среди фей и эльфов. Волосы растрепались, платье в беспорядке, и вся она была возбуждена. В ней было что-то привлекательное и отталкивающее одновременно: ему всегда нравились забавы и баловство, но претило сумасшествие.

– Осторожней с картами! – невольно воскликнул он, хотя намеревался сказать что-то совсем другое, но очень испугался, что она дотронется до его бумаг своими черными пальцами.

Его предупреждение задержало Изабель на пороге лишь на секунду. Шагнув к нему, она взмахнула отпечатком перед его лицом.

– Вот, Эльдон, – взволнованно выдохнула она, – мой успех, мой первый настоящий успех!

Он взял свернувшуюся трубочкой фотографию из ее рук и, аккуратно держа ее за края (хотя Изабель сама уже успела заляпать ее своими вечно черными пальцами), развернул. Сквозь матовый налет просматривалось недодержанное изображение их новой горничной, завернутой в простыню, и садовника Уилкса, – который, кстати, никогда ему не нравился, – задрапированного в старую скатерть. Оба замерли в нелепых, неудобных, опереточных позах – ничего нового по сравнению с тем, что его жена делала прежде. Но вот оно, то, о чем говорит Изабель и что он теперь ясно видит сам: взгляд их новой горничной, ее выражение – вот то, чем эта работа отличалась от прежних. Взгляд такой ясный и искренний, что казалось, она смотрит ему прямо в глаза. Взгляд такой, словно их ничего не разделяет, – вот что замечательно.

– Вижу-вижу, – сказал он. – Понимаю, что ты имеешь в виду. Она глядит так…

Сначала он хотел сказать прекрасно, но понял, что это слово здесь не подойдет. Ему вдруг пришло в голову, что точно так же некоторые древние карты, представляющие изображенную местность с высоты птичьего полета, не только содержат условные обозначения рельефа, но и создают у зрителя ощущение присутствия. Не просто изображают, а заставляют чувствовать.

– Именно, – сказала Изабель. – Правильный, абсолютно безукоризненный взгляд, я просто не могу поверить в это чудо. Просто необходимо было показать тебе сразу.

Ее слова растрогали Эльдона. «Как она все-таки великодушна!» – подумал он. И как это непохоже на него самого! Если ему невзначай случается совершить какое-нибудь свое маленькое открытие, он всегда предпочитает утаить его, приберечь для себя одного, чтобы воспользоваться им потом как топливом, когда вдруг потребуется согреть душу. Он словно боялся лишний раз открыть окно, чтобы ненароком не выпустить слишком много тепла.

– Искренне рад за тебя, дорогая. – Он аккуратно положил фотографию на край своего стола, прижимая углы, чтобы держать ее развернутой.

Некоторое время они вместе молча разглядывали ее.

Изабель не в состоянии сохранять спокойствие. Словно энергия, излучаемая фотографией, не дает ей усидеть на месте. Библиотека тесна для нее. В этой комнате все слишком упорядочение. Не трогай карты, не болтайся без дела, возмущая атмосферу торжественного спокойствия, нарушая покой древних документов. Насколько радостно она спешила сюда, чтобы поделиться с мужем своим успехом, настолько унылым показалось ей это место сейчас. Все эти старые, обтрепанные и пыльные карты сейчас словно душили ее только что родившуюся работу.

– Это можешь оставить себе, – сказала она мужу. – Этот оттиск я почти испортила, все равно придется делать новый.

Обогнув его, она исчезла за дверью. Вслед пробежала живая струйка воздуха.

Эльдон смотрел на фотографию на столе. Эти глаза словно следили за ним. В них было нечто, заставлявшее его всего собраться внутренне, ибо чувствовалось, что от их взгляда мало что сможет укрыться. Ни трусость, ни слабость. Задумчиво стоя у стола и нежно касаясь пальцами фотографии, Эльдон обводил контуры фигур – местами угловатые, словно очертания береговых линий, местами плавные, как склоны пологого холма.

Эльдон погладил ладонью лежащий перед ним широкий лист. Cosmograhia Universalis. Карта мира. Вещь, которую он мечтал однажды создать сам. Мечтал с детских лет до нынешнего сорокалетнего возраста, мечтал на протяжении всей своей профессиональной карьеры, мечтал все те пятнадцать лет, пока работал над атласом для издательского дома «Дунстан». Создать карту мира означало для него объединить все сведения, известные человечеству. Эта работа подразумевала обзор и рассмотрение всех существующих форм представления земной поверхности и выбор одной из них, наиболее подходящей и точной. Эта работа должна была включать изучение дневников и судовых журналов моряков и исследователей, которым удавалось проникнуть в регионы, до сих пор не нанесенные на карты, – Арктику и Антарктику, труднодоступные пустыни и джунгли. Эта работа означала, что придется самому шаг за шагом пройти по линиям маршрутов экспедиций через Атлантику от Португалии до Ньюфаундленда, самому пережить воспоминания их участников, записанные в их дневниках и судовых журналах, воскрешая увиденные ими пейзажи неведомых земель. Так, некто Лоуренс Новелл составил старейшую из известных ныне карт Британских островов. Он совсем не заботился о том, чтобы определять точные координаты или применять корректный масштаб – он просто обогнул побережье Британии в лодке и зарисовал то, что увидел. Его карта представляла собой узкую бумажную полосу в 25 футов длиной. Эльдон представил себе этого человека, раскачивающегося на волнах в утлой лодке. На веслах, наверное, сидел кто-нибудь из его друзей или родственников. Сам Лоуренс устраивался, конечно, где-нибудь пониже, ближе к килю, где качка мешала меньше, держа трепещущую на ветру бумагу. Глядя на открывающуюся перед ним панораму, он чертил карандашом ломкую линию выступов скал и заливов. Что и каким он видел, когда делал свое описание Англии? Наверное, что-то другое и не так, как видим мы. Был ли он убежден в своей правоте? И похоже ли то, что он изобразил на бумаге, на то, что было перед его глазами?