Дыхание земли

– Вы не только мерзавец! Вы еще и вести себя не умеете! Как это вульгарно! Вульгарно до отвращения!

Я едва смогла выкрикнуть это, чувствуя, что силы покидают меня. Ноги почему-то стали ватными. Самые противоположные чувства обуревали меня: возмущение и какое-то странное, особенно в нынешней ситуации, радостное любопытство… Что он за человек? Что за мужчина? Ах, я просто последняя дура, если так взволнована сейчас!

Тяжело дыша, он отступил.

– Идемте, сударыня.

– Я не могу бросить брата.

– Я сообщу своим людям, и он, без сомнения, извинит вас. У вас есть достаточное оправдание.

– Какое еще оправдание? – спросила я враждебно.

– То, что вы, покинув его, лишь любезно исполнили просьбу своего супруга.

Я почувствовала себя оскорбленной до глубины души – и тем его наглым поступком, и этой теперешней холодностью. Мне уже стало ясно, что он не отступится. Что ж, я уступаю… Но когда герцог поднял свой плащ и протянул мне руку, я презрительно отвергла ее и пошла через лес сама, вздыхая и спотыкаясь.

Ужин, несмотря на приезд братьев, был немой. Все молчали. Ни Александр, ни Поль Алэн ничего о поездке не рассказывали, и их никто не расспрашивал. Я, пожалуй, ни разу ни на кого не взглянула. Случай у охотничьего домика не давал мне покоя.

Какой бесстыдный поступок… Это надо же – в таком обнаженном виде выставить напоказ свое вожделение! Все-таки он, вероятно, не имеет ко мне ни капли уважения, раз осмелился так поступить. Хотя, с другой стороны… я его жена и… Черт бы побрал этого герцога, его никак не поймешь!

Единственное, что я теперь понимала, – он вовсе не холоден ко мне и ему стоит больших усилий держаться так безразлично. Я хожу по краю обрыва, без сомнения; любой мой поступок может спровоцировать его. Господи, как мне все это надоело! Уж лучше бы ситуация разрешилась: либо в ту, либо в другую сторону. Только не эта неопределенность! Ничего нет хуже ее… Если уж он так хочет, пусть станет мне мужем; я к этому особого желания не испытывала, но была настолько измучена подобным противостоянием, что готова уступить, поддаться.

Он не отпустит меня с Антонио, это уж точно… Ни за что не отпустит. И на что он рассчитывает, удерживая меня при себе? Что я вдруг воспылаю страстью? Что я смогу простить его… забыть то, что он мне причинил? Что я забуду обман?

Голос Александра вернул меня к действительности. Герцог приказывал затопить камин в бильярдной, принести туда сигары и коньяк. Это было что-то новенькое. Разве он намерен обживать этот дом?

Не сказав мне ни слова, Александр поднялся из-за стола и вышел вместе с Полем Алэном.

Сегодня у них, вероятно, будут мужские посиделки.

Два часа спустя, убедившись, что Антонио перенесли в дом и оказали ему помощь, я шла через анфиладу комнат к лестнице и не могла не подойти к двери бильярдной. Даже здесь, за дверью, чувствовался сильный запах сигар: внутри, вероятно, было изрядно накурено. Стучали шары, падая в лузу. Слышались шаги и голоса… Я спросила сама себя, что здесь делаю, и не нашла ответа.

– Будем надеяться, что тот труп – это действительно он, – сказал Александр.

– Кто знает… Рутковски – растерзан волками? При такой встрече я бы больше опасался за волков, чем за него.

– Во всяком случае, у нас не было другой ниточки… Надо ждать, Поль Алэн. Если он не издох, рано или поздно мы о нем услышим.

Сквозь щель в двери я видела бесстрастное, но жесткое лицо Александра. Одним точным ударом кия он послал шар в лузу.

Я поднялась к себе, опасаясь, что кто-нибудь застанет меня за унизительным подслушиванием. Как я поняла, Рутковски они не догнали и не убили, а вероятно, лишь обнаружили его обезображенный труп. Следует надеяться, что это конец, последняя точка в этой скверной истории.

Я медленно раздевалась, чувствуя себя слишком потрясенной, чтобы терпеть общество экономки. Я досадовала на себя, что так много думаю о случившемся, но не думать не могла. Александр, судя по всему, намеревался теперь оставаться в Белых Липах. Я даже не знала, как к этому отношусь. Хотела и избавиться от него, и понять. Хотя бы узнать получше. До сих пор мы с ним ни разу не поговорили по-человечески.

4

На следующий день приехали из Сент-Элуа дети.

Уже за два часа до их приезда я была сама не своя от нетерпения. Особенно мне не хватало девочек – таких маленьких, несмышленых… О них никто не может позаботиться так, как я. И меня очень бы огорчило, если бы после месяца разлуки они не узнали меня.

Когда тяжелый добротный фиакр показался на подъездной аллее, я бросилась вперед, не в силах ждать на крыльце. Аврора первой соскочила на землю, кинулась мне на шею, прижалась к моему плечу.

– Какой чудесный дом, мама! Мы теперь всегда будем здесь жить?

Я расцеловала ее, такую хорошенькую и взрослую, но заговорила о другом.

– Дорогая, я столько платьев для тебя купила! Ступай к себе, посмотри.

– О, значит, теперь я смогу принять первое причастие!

Я улыбнулась в ответ. Теперь у нее будет все, что нужно, – белоснежное пышное платье и белая прозрачная вуаль. Близняшки безмятежно улыбались на руках у Маргариты, оглядываясь по сторонам с любопытством и волнением, и явно были в восторге от того, что все ими так восхищаются, – и Элизабет, и Гариб, и конюх. Я подбежала к девочкам, схватила их в охапку, целуя по очереди то Веронику, то Изабеллу. Боже, как же они выросли! И какие стали очаровательные! Я прижала их к себе в эгоистичном порыве материнской любви, но они сразу же воспротивились такому обращению и замотали головками, упираясь в меня ручками. Смеясь, я слегка отпустила их…

– Мои девочки, самые милые ангелочки… Как я жила без вас?

В этот миг я заметила Жанно, которого давно уже искала глазами. Улыбка слетела с моего лица. Мальчик смотрел на меня недоверчиво, зло и обиженно. Я осторожно поставила девчушек на землю и несмотря на то, что они цеплялись за мою юбку, поручила их заботам Маргариты. Жан даже не тронулся с места, я сама подошла к нему.

– Разве ты не хочешь поздороваться со мной, сынок?

Он упрямо молчал, прикусив губу. Я тяжело вздохнула. Ну, что еще такое? Снова ревнует меня к сестрам? Но ведь мы уже давно обо всем договорились, сколько же это может продолжаться?

– Жан, будь добр, говори со мной, не молчи, – сказала я требовательно.

Он взглянул на меня так, чтобы я в должной мере ощутила всю степень его недовольства.

– Что это за гримасы, Жан? Почему ты так ведешь себя со мной?

– Ты сама знаешь, – проворчал он.

– Окажи мне услугу, объясни, пожалуйста.

Он поднял на меня синие глаза, потемневшие от гнева.

– Ты бросила меня, ты бросила нас всех! А еще обещала! Уехала с каким-то человеком, даже… даже не сказала! Ты нас не любишь! – Он почти кричал, задыхаясь от обиды и злости.

Я попыталась прикоснуться к нему, но он резко подался в сторону. Я сжала зубы: честное слово, иногда эта фамильная черта де ла Тремуйлей – упрямство – выводит меня из себя.

– Это не так, сынок. Я люблю вас всех, и тебя в первую очередь. Вы – моя жизнь. – Я замолчала, подбирая слова. – Послушай меня, милый, я должна была поступить так.

Говоря, я чувствовала, что натыкаюсь на глухую стену детской обиды и непонимания. Впрочем, что он может понять в свои восемь лет? Было бы глупо пытаться объяснить ему такие сложные вещи. Лучше сыграть не на его разуме, а на чувствах.

– Жан, если ты хоть немного любишь меня, то поцелуй. Пожалуйста, поцелуй меня.

Некоторое время он стоял без движения, затем обхватил меня за шею и поцеловал. Я облегченно вздохнула, притянув его к себе, попыталась поцеловать в ответ, но он буквально вырвался из моих рук. Я в недоумении взглянула на него, но он, очевидно, был доволен, что обидел меня так же, как я, по его мнению, обидела его. Он просто повернулся ко мне спиной и зашагал к Маргарите. Надо же, какой он еще дурачок…

– Здравствуйте, мадам Сюзанна! – раздался за моей спиной тонкий мальчишеский голос.