Проклят и прощен

— Кажется, они слишком поздно поняли угрожающую опасность, — сказала Анна. — Еще вчера, когда мы ехали из Фельзенека, говорили, что деревне ничего не грозит, что это обыкновенный весенний паводок, не причиняющий серьезных повреждений. Вероятно, ночь принесла с собой несчастье. Как ты думаешь, Раймонд?

Стоявший у окна Раймонд повернулся к ней и ответил:

— Я думаю, что мы должны быть ко всему готовы. Я всегда проводил весну в горах, но ни разу не видел такого быстрого таяния снегов и такого бурного вскрытия горных рек. И ко всему еще этот бесконечный дождь. Если река действительно выступит из берегов, Верденфельс неминуемо погибнет.

Точно в подтверждение этих слов, из деревни донеслись глухие звуки медного колокола. На верденфельской колокольне били в набат, посылая во все стороны тревожную весть.

— Какой жуткий звон! — в страхе проговорила Лили.

Пауль вдруг встал и подошел к дяде:

— Раймонд, верденфельсцы не заслужили, чтобы мы заботились о них, и если ты не показываешься в деревне после того, что произошло, это вполне понятно. Но я все-таки не могу спокойно сидеть здесь, когда опасность там все растет. Позволь мне туда пойти! По крайней мере я увижу, в чем дело, и пришлю тебе сказать.

— Хорошо, иди! — серьезно ответил Раймонд.

— Боже мой! Пауль, неужели ты хочешь пойти на такой риск?! — с испугом воскликнула Лили.

— Мне лично не грозит никакая опасность, — успокоил ее Пауль. — Да один человек ничего и не может здесь сделать. Слава Богу, мой Бухдорф в безопасности — поблизости нет таких диких потоков.

Девушка больше не противоречила, но взяла его под руку и проводила до самых ворот, оставив барона с невестой наедине.

Анна не тронулась со своего места, но ее глаза не отрывались от Раймонда, который подошел к окну. Вполне понятно, что он остался дома: на его лбу еще багровел глубокий шрам, как воспоминание о кровавой встрече, уготованной ему жителями деревни, когда он осмелился оказаться среди них. Если бы он опять сделал то же самое, сказали бы, что «фельзенекский барон» из чувства мщения призвал на деревню несчастье. Было только справедливо предоставить теперь слепцов их собственной судьбе, но в глазах молодой женщины все-таки светился упрек.

— Дай Бог, чтобы опасность миновала село! — сказала она с безнадежным видом. — Если случится катастрофа, что будет с несчастной деревней и... с Грегором?

— С пастором? Ну, тот прикроется непогрешимостью своего сана и потребует, чтобы приход покорился воле Божьей. Без его вмешательства Верденфельс был бы теперь в безопасности, это он знает также хорошо, как и все, но ловко умеет выходить сухим из воды.

— Нет, нет, ты не знаешь Грегора! Что бы он ни делал, как бы ни заблуждался, им всегда руководит сознание собственной правоты. Если село действительно погибнет по его вине, то для него это будет хуже смерти.

— Я думаю, ты приписываешь ему больше сердца, чем у него есть на самом деле. Он сумел беспощадно судить меня, пусть теперь попробует судить самого себя.

— Знал ли Грегор о том, что сделал твой отец? — тихо спросила Анна.

— Нет, — ответил Раймонд, — по крайней мере, никогда не знал ничего в точности, но при своем знании людей лучше всех умел читать в прошедшем. Ты помнишь тот день, когда он пришел со своим обвинением? Я не отвечал даже на твой полный муки вопрос, потому что сознавать себя совсем невиновным я не мог, а признаться в своей вине перед этим судьей не хотел, и притом мне было отказано в просьбе видеться с тобой наедине. В тот же вечер Вильмут явился в замок и объявил мне, что поступил так в качестве опекуна, обязанного заботиться о будущности опекаемой им девушки, потом он пришел в качестве священника требовать, чтобы я облегчил свою совесть исповедью, открыв ему то, что выслушает от меня только священник.

— И ты отказался от этой исповеди?

— Конечно. Перед человеком, который только что разрушил мое счастье, я не мог смиренно повергнуться во прах, чтобы выслушать от него приговор себе; не мог обвинить перед ним и моего покойного отца, потому что горел к нему ненавистью и враждой. Я ответил Грегору, что предам себя суду одного лишь Высшего Судьи. Он посмотрел на меня ледяным взором и сказал: «Значит, священнику нечего у вас делать, господин Верденфельс, пока вы не образумитесь. Вспомните, что я указываю вам дорогу к прощению, но что вы сами закрыли себе этот путь, так как ваше молчание заставляет меня увериться в том, что я до сих пор лишь подозревал. Я подожду, пока вы сами добровольно придете ко мне, чтобы исполнить то, в чем сегодня мне отказываете». Он не дождался меня, и я подвергся отлучению.

Анна не возражала Раймонду. Она лучше всех знала, как вел себя Грегор, когда узнал, что находившаяся под его опекой девушка была невестой нынешнего владельца Верденфельса и что помолвка сохранялась втайне из уважения к недавней скоропостижной смерти его отца.

А звук набата между тем все не умолкал. Колокола взывали о помощи, но ей неоткуда было взяться. Тяжелые, глухие удары, словно прося и умоляя, неслись по горе наверх, к владельцу замка, мрачно смотревшему на потоки дождя и не желающему понять язык набата.

Вдруг послышался треск такой страшный и яростный, что заглушил даже рев реки. Можно было подумать, что по крайней мере половина села провалилась.

— Боже мой, это мост! — воскликнула Анна, вскакивая с места. — Он уже вчера был непрочен, и теперь его наверно снесло волнами!

Раймонд энергично позвонил.

— Пошлите кого-нибудь в Шлоссберг, — приказал он вошедшему слуге. — Пусть посмотрят, стоит ли еще мост! Я хочу немедленно знать это.

— Поднимемся на верхний балкон, — попросила молодая женщина, когда слуга поспешно удалился. — Оттуда видно и деревню, и все течение реки.

— Нет, нет, я не в состоянии видеть разрушение, которому не могу помешать!

— Вернее — ты не хочешь видеть его, потому что его вид станет властно взывать к тебе о помощи.

— О помощи этим людям? Нет, Анна! Ты не сознаешь, что они со мной сделали! Они даже своих детей научили ненавидеть меня, даже малюток заставляли от меня отворачиваться. Когда я в последний раз оказался среди верденфельсцев и подлый удар поразил моего Эмира, я убедился, что между нами все должно быть кончено. Теперь они только несут наказание за свою собственную слепоту. Зачем оттолкнули они ту помощь, которую я им предлагал? Пусть теперь покорятся своей судьбе!

Жестокость была вполне простительна человеку, доведенному до крайности, однако эти слова в устах барона звучали не сурово: в них слышалось тревожное желание оправдаться, тайная внутренняя борьба с самим собою, и это выражалось даже в поспешности, с какой Раймонд принялся шагать взад и вперед по комнате, словно хотел заглушить собственные мысли.

Вошел дворецкий и с бледным от ужаса лицом приблизился к барону.

— Мост только что сорвало, ваша милость. Мы видели это с чердака, а полчаса назад разрушило водяную мельницу.

— А люди? — со страхом спросила Анна.

— Мельник с семьей заблаговременно перешел в деревню, но и там можно ожидать худшего. Надежда уже потеряна, потому что все спасательные работы ни к чему не ведут.

Барон ничего не возразил, а только еще быстрее зашагал по комнате.

— Я пришел за приказаниями вашей милости на случай крайности. Почти все бегут оттуда и пытаются спасти все, что только могут захватить из своего добра. Шлоссберг — их единственное прибежище, но женщины и маленькие дети... под проливным дождем...

— Отворите все помещения фермы и подвалы замка, — приказал Раймонд, видимо пересиливая себя. — Чего требует долг человеколюбия, в том я никогда не откажу.

Дворецкий ушел, и в комнате воцарилось молчание. Раймонд избегал встречаться с глазами Анны, зная, чего они от него потребуют, хотя она не проронила ни слова.

Набатный колокол умолк, и дождь на время перестал, слышен был лишь все усиливавшийся шум реки. Может быть, крестьяне действительно отказались от спасательных работ и думали только о бегстве?