Черный Лев

– Тогда мы принесем ему все, что он желает. Сыну Черного Льва достаточно попросить, и он получит весь мир.

– Вижу, что отныне на мне лежит тяжкое бремя, ибо малыш, несомненно, вырастет твоей точной копией.

– Да, и Львица будет обожать нас обоих.

– Ты слишком хорошо меня знаешь.

На этот раз, когда Лайонин кормила сына, Малард деликатно отвернулся.

– Прекрасный малыш, верно? – хвастался Ранулф.

– Да, милорд. В его возрасте я не видел малыша сильнее! И какие густые волосики!

– Что скажешь, если мы предложим тебе стать крестным Монтгомери?

Малард долго молчал.

– Это большая честь, – тихо выдавил он наконец, – и не думаю, что я ее достоин.

Лайонин прикрыла грудь и прижала к себе спящего малыша, играя с локоном черных волос, которые уже начинали виться.

– Думаю, ты более чем достоин, поскольку помогал привести его в мир. Немногие крестные отцы могут этим похвастаться.

Смуглый рыцарь улыбнулся:

– Можете быть уверены, я стану любить мальчика, как собственного сына.

– По-моему, ты уже его любишь, – начал Ранулф, но тут же замолчал и прислушался. – Кто-то едет, – прошептал он, выхватывая меч.

Малард с трудом поднялся, цепляясь за острые камни стены, и загородил собой Лайонин и младенца.

Ранулф встал на пороге и вопросительно оглянулся на рыцаря.

– Пока во мне останется хотя бы капля жизни… – мрачно заверил тот.

Лайонин не двигалась с места, прижав к груди Монтгомери. Она заметила, что рана Маларда вновь открылась. Но он крепко стоял на ногах, не обращая внимания на боль и лившуюся на землю кровь, верный своему долгу, готовый защитить госпожу и нового лорда Уорбрука.

– Да здравствует «черная стража»! – раздался крик Ранулфа откуда-то сверху, из укромного места, где он готовился к нападению. Он спрыгнул вниз и помчался приветствовать своих людей.

Малард почти свалился на пол и вытянул ногу. Только сейчас его лицо исказилось гримасой боли.

– Будь я один, – застенчиво улыбнулся он, – наверняка завыл бы на луну. Хорошо, что вы рядом.

Она с состраданием смотрела на него, понимая, как плохо приходится бедняге. Снаружи доносился дружный смех рыцарей. До чего же изменился Ранулф за последний год!

Малард, казалось, понял, о чем она думает, и потому они тоже обменялись улыбками.

– У нас гость! – объявил Ранулф. – Желанный и долгожданный гость, и я едва смог с ним справиться. Он могучий воин. Его сила уже пугает меня.

Стражи молча переглянулись, не понимая, о ком идет речь.

– Малард! – позвал Корбет. – Надеюсь, ты устал притворяться и готов вернуться к работе? Миледи, я не видел вас с тех пор, как…

Он замолчал при виде ребенка. Сэнневилл удивился. Что может заткнуть рот такому болтуну? Но тоже увидел черноволосого младенца, спавшего на руках матери, и онемел от изумления.

Постепенно в хижину набились все «черные стражи». Каждый при виде долгожданного гостя падал на колено и почтительно склонял голову. Момент был самый торжественный: люди Ранулфа целовали маленькую ручку и клялись в верности наследнику лорда. Лайонин не скрывала слез. Она заметила также, что подбородок Ранулфа заметно подрагивал.

– Да здравствует сын графа Мальвуазена! – дружно кричали они, так что дрожали камни. Шум Монтгомери не понравился, и он издал такой крик, что легко перекрыл мужские вопли.

Ранулф гордо улыбнулся сыну:

– Боюсь, рыцари мои, вы не слишком нравитесь моему сыну.

– Ну… почти год ушел на то, чтобы он появился на свет, если считать со дня вашей свадьбы, – обрел голос Корбет. – Так что кое-кто из нас выиграл пари и немного разбогател.

Ранулф недоуменно нахмурился, но тут же, что-то сообразив, рассмеялся:

– Полагаю, это затея Дейкра. Буду рад, когда ему придется платить! А если пойдет на попятный, с радостью помогу вам содрать с него долг!

Лайонин отвела взгляд, делая вид, что ничего не поняла, но втайне поклялась в один прекрасный день отплатить лорду Дейкру за его наглую самонадеянность.

Ранулф выступил вперед, осторожно взял у нее сына и вынес из хижины. Рыцари последовали за ним. Она подошла к окну и увидела, как отец развернул ребенка и с гордостью показал его окружающим, не переставая хвастаться его силой и здоровьем. Нетрудно было увидеть, с какой нежностью отец обращается с сыном.

Вскоре мужчины разожгли огонь, и Гилберт с Герном отправились в ближайшую деревню за едой и чистым полотном для ребенка. Лайонин в жизни не радовалась ни одному купанию так, как этому, в полуразрушенной ирландской лачуге. Впервые она осторожно вымыла новорожденного, восхищаясь его красотой и глазами, которые, как и предсказал Ранулф, с каждым часом становились все зеленее.

Они провели здесь два дня, в основном чтобы дать отдых ноге Маларда. И поскольку рыцарь отказался ехать в телеге, мужчины умудрились подвесить его ногу к седлу, так чтобы она не сгибалась во время поездки.

Они путешествовали медленно, часто отдыхали, и Ранулф старался выполнять все желания Лайонин, всегда готовый предложить ей помощь. Она так и не спросила, что случилось с сэром Мореллом, Амисией или хотя бы с леди Маргарет, но несколько раз видела, как Хьюго и Ранулф о чем-то беседуют, и инстинктивно чувствовала, что отныне им не грозит никакое предательство.

В Уотерфорде они сели на корабль, плывущий в Англию. Неизвестно, по какой причине: то ли потому, что голова ее кружилась от счастья, то ли оттого, что в животе больше не было ребенка, – но морская болезнь ни разу ее не побеспокоила. Она часами простаивала у поручня, наслаждаясь соленым запахом моря и теплым ветерком.

Им предстояло еще долгих пять дней пути до Мальвуазена, и никогда еще она с таким нетерпением не ждала возвращения в родной дом. Даже плавание на пароме, казалось, заняло целый день. К тому времени, когда они увидели серые башни замка, Монтгомери исполнилось семнадцать дней, и он уже начал набирать вес. Он почти все время спал, часто лежа на сильной руке отца, безразличный к окружавшим его людям и событиям.

Когда они показались у ворот замка, пропели трубы, и обитатели замка и деревенские жители бросились приветствовать хозяев. Весть о появлении ребенка быстро распространилась по острову, и люди столпились, чтобы увидеть младенца, и громко, радостно вопили при виде темноволосой головки.

– Ранулф! – воскликнула Лайонин, коснувшись его руки, и показала вперед, на группу всадников, выехавших из ворот замка. Он кивнул. Она пришпорила коня, не обращая внимания на стражей, которые последовали за ней. Подъехав ближе, она спешилась и с широко раскинутыми руками бросилась к всадникам. Леди Мелита обняла дочь, и обе заплакали радостными слезами.

– Ты здорова, дочь моя? – спросила она. – Тебе не причинили зла?

– Нет, я здорова и очень счастлива снова вернуться домой. Отец тоже здесь?

Мелита отступила, и Лайонин обняла отца, который незаметно вытер слезу.

– Ты хорошо выглядишь, дочка. И очень походишь на львицу, в честь которой тебя назвали.

Лайонин с сияющей улыбкой смотрела на родителей.

– И она произвела на свет львенка, вашего внука. Зеленоглазого, черноволосого, с железными легкими, – объявил Ранулф, соскользнув на землю и даже не потревожив ребенка, которого бережно держал.

Мелита взяла спящего младенца и коснулась его личика. Вместе они прошли через западный барбакан [6] и оказались во внутреннем дворе, где собрались слуги из замка, ожидавшие своей очереди взглянуть на дитя. Когда они оказались в Блэк-Холле, первым, кого увидела Лайонин, был Брент. Мальчик сидел один на мягком сиденье-подоконнике, очевидно, растерявшись от такого шума и не понимая, что с ним теперь будет. Ранулф и Лайонин отсутствовали больше четырех месяцев, а для шестилетнего ребенка это большой срок. Теперь они казались ему почти чужими.

Лайонин уселась рядом с ним, пока остальные передавали Монтгомери с рук на руки.

– Брент, как я рада снова видеть тебя!