Черный Лев

– Он заплатит за все, что сделал со мной. И твоих слов я не забуду, – хрипло выдавил рыцарь и сердито устремился к двери.

Лайонин тряхнула головой, словно желая избавиться от тяжелых мыслей, и снова погладила гигантский живот.

Элис каждый день щупала вздымавшийся бугор, желая убедиться, что малыш жив и здоров. Лайонин опасалась, что туго натянутая кожа в один прекрасный день лопнет, но Элис заверяла, что ничего такого не произойдет и младенец уже повернулся в чреве, готовый появиться на свет. Лайонин всем сердцем жаждала поскорее родить и избавиться от тяжкого бремени. И сейчас закрыла глаза при мысли о великой радости держать у груди черноволосое, черноглазое дитя.

Элис осторожно дотронулась до ее плеча, и Лайонин от неожиданности подскочила.

– Я не слышала, как ты вошла. Да, мне хотелось бы спуститься в зал. Очень нравится наблюдать отвращение Морелла при виде моего разбухшего тела. Я с радостью вечно оставалась бы в таком положении, не будь мой живот так обременителен. Как, по-твоему, ему бы надоело ждать несколько лет?

Лайонин обхватила живот и счастливо зажмурилась.

– А если там близнецы? Ранулф как-то сказал… Нет, я не заплачу, – засмеялась она в ответ на строгий взгляд Элис.

– Как! Графиня решила навестить нас? Второй день подряд! Какая честь! – приветствовала ее Амисия и улыбнулась, когда Морелл немедленно отвел глаза. – Не правда ли, она прекрасно выглядит? В этом огромном животе наверняка поместились сразу двое детей!

Морелл ответил полным отвращения взглядом и покинул зал. Амисия торжествующе усмехнулась.

Элис подвела хозяйку к стулу у очага. Лайонин расправила сюрко и оглядела зал. Часть пола была очищена от тростниковых подстилок, чтобы госпожа замка вместе с двумя рыцарями могла без помех играть в кости. Сейчас как раз наступила ее очередь бросать маленькие кубики. Смех женщины отдавался эхом под сводами зала. Время от времени она гладила бедро ближайшего партнера. Амисия подобралась поближе к игрокам.

В этот момент трое сервов внесли в зал охапки дров. Последним шел настоящий великан, и что-то заставило Лайонин вглядеться в него немного пристальнее. Элис тронула ее плечо и нахмурилась. Ей, верно, показалось неприличным, что госпожа смотрит на мужчин, низкородных крестьян.

Все трое подошли к очагу. Лайонин отвернулась и принялась рассматривать узор своего шерстяного сюрко, ругая себя за глупость. Сколько сервов она видела в жизни и ни одного не удостоила внимательным взглядом! Почему же ей так хочется увидеть лицо мужчины?

Тот взял кочергу и принялся ворошить поленья в костре. Шум снова привлек ее внимание, и она беззастенчиво вгляделась в смуглую, поросшую черными волосками руку. Он смотрит на нее, и ей лишь нужно вскинуть глаза, чтобы узреть владельца этой, такой знакомой, руки…

Очень медленно она подняла голову, боясь того, что сейчас увидит… или не увидит. И столкнулась с бесстрастным взглядом Ранулфа. Черные зрачки превратились в булавочные головки, но он не сводил глаз с лица жены, на котором сияли влажные изумруды. Мгновенно оглядев Лайонин, он, казалось, ничуть не удивился изменившейся фигуре и снова посмотрел ей в лицо.

Она пораженно застыла. Не может быть! Он пришел сюда без оружия?! Если его узнают, у него не останется шансов защититься от человека, вооруженного чеканом. Но все страхи затмила охватившая ее безудержная радость. Он готов рискнуть жизнью ради нее! Он нашел ее, он вовсе не развлекается при дворе, забыв жену! Она пыталась дать ему знак, заверить в своей любви, предупредить об опасности, ожидавшей его в этом проклятом месте.

– Меня заставили рубить дрова, – тихо пожаловался он. Лайонин представила его возмущение столь недостойным графа занятием и едва не улыбнулась, но вовремя успела принять равнодушный вид. Не успела она и глазом моргнуть, как все трое исчезли, и она осталась одна сидеть у огня.

Немного опомнившись, она зажала рукой рот в отчаянной попытке заглушить рвущийся из горла смех. И ей удалось не выдать себя: подавленный смешок сменился слезами радости и тревоги.

Она не видела его целых четыре месяца. И сколько же всего случилось за это время! Ее похитили, потребовали выкуп, но, главное, ребенок так вырос, что ему уже не сиделось в животе. Скоро он запросится на свет. Но пока она окружена свирепыми и жестокими воинами, хотя Ранулф отважился преспокойно войти в зал, не опасаясь быть узнанным. И каковы же его первые слова при встрече с женой? Его, видите ли, заставили рубить дрова! Ни ободрения, ни нежного взгляда, ни тревоги за ее здоровье, ни вопроса о младенце, который так изуродовал ее тело!

Она закрыла руками лицо, не в силах успокоиться. Худенькие плечи истерически тряслись. Он пришел. И что бы при этом ни сказал, что бы ни сделал, она все простит, потому что он явился за ней!

Элис коснулась ее плеча и вопросительно подняла брови.

Лайонин торопливо огляделась, хоть и знала, что Ранул-фа уже нет в замке.

– Далеко еще до обеда, Элис? Я страшно проголодалась! – прошептала она, ослепительно улыбаясь служанке.

Элис расплылась в улыбке, радуясь голоду хозяйки: та, по ее мнению, почти ничего не ела. Но Элис увидела и еще кое-что – счастливый блеск зеленых глаз, которые до сих пор казались потухшими.

Предвкушение встречи помогло ей высидеть весь ужин. Но по мере того как текло время, она все яснее сознавала, какая опасность грозит мужу. Ее трясло при мысли о том, как дерзко он ступил в зал, где находились хорошо знавшие его люди!

– Замерзла? – осведомилась леди Маргарет и, дождавшись, пока Лайонин покачает головой, заметила: – Надеюсь, это не роды начались? Я еще не готова быть повивальной бабкой.

– Нет, еще рано. Я просто устала носить столь тяжкое бремя. Пожалуй, мне стоит подняться к себе.

Она встала из-за стола. Элис пошла следом.

Только оказавшись в спальне, Лайонин дала волю страхам и бессильно опустилась на стул у очага. Элис с тревогой смотрела на нее, и Лайонин тщетно пыталась ее успокоить. Она не рассказала о появлении Ранулфа: эта тайна слишком опасна, чтобы доверить ее даже другу.

Она легла в постель раньше обычного в надежде, что во сне позабудет о тревогах. Элис, по ее настоянию, отправилась в деревню навестить мать и провести ночь рядом с больной. Но сон никак к ней не шел. Наконец она задремала и очнулась, когда чья-то ладонь зажала ей рот. Лайонин принялась отчаянно вырываться, царапаясь и брыкаясь.

– Успокойся, моя Львица. Не нужно сдирать с моей руки остатки кожи. Ты еще помнишь меня?

Лайонин замерла, глядя в нежные глаза Ранулфа. Он отнял руку.

– Ты меня узнала? Прошло столько времени! Я боялся, а вдруг ты…

Он осекся, увидев, что Лайонин плачет. Откинул одеяла, быстро лег рядом и обнял ее.

Она долго рыдала, всхлипывая и сердито вытирая глаза, прежде чем успокоилась и положила голову на плечо мужа.

– Насколько я понял, ты рада снова увидеть меня? – беспечно спросил он, но хриплый голос подозрительно прерывался. Он провел ладонью по ее телу: плечу, руке, твердому, вздымающемуся холму живота, лаская, ощущая слабые толчки младенца. Оба, счастливые, молчали.

Все еще продолжая властно обнимать ее, он проворчал:

– Ты так растолстела, что я едва тебя узнал.

– Это все младенец. А в остальном я та же, – шмыгнула она носом.

– Ты просто не видела себя сзади. И ходишь, как утка, переваливаясь с боку на бок. Даже ступни вывернуты наружу. Они, случайно, не стали оранжевыми?

– Ранулф! Как ты можешь! Тебе следовало бы сказать, что я прекрасна, когда ношу твоего ребенка, а не расписывать мое уродство!

Ранулф повернул к себе ее лицо.

– Ты поистине прекрасна, – заверил он, целуя ее в губы и влажные глаза, и, заметив, что слезы полились с новой силой, добавил: – И все равно ты настоящая утка, самая красивая на свете.

Лайонин улыбнулась. Слезы высохли как по волшебству. Прижавшись к нему, она спросила:

– Что ты думаешь об утке, в которую меня превратил? И, не дожидаясь ответа, накрыла его руку своей. Резкий толчок ребенка отдался в обеих ладонях.