Искушение Марии дАвалос

На третий день на нее снизошло великое чувство покоя, и она ни разу больше не ударила Фабрицио. Лежа рядом с ним, она смотрела на его профиль, любуясь чувственной линией, идущей от кончика носа до шеи, — такой утонченной, чуть ли не женственной. Этот благородный профиль — фамильная черта Карафа — был и у Федериго, и у милой маленькой Беатриче. Мария очертила его пальцем, а Фабрицио закрыл глаза и улыбнулся.

Она чувствовала, что к ней снова вернулась жизнь, с ее смыслом, радостями и тревогами. Но разве жизнь вообще не полна опасностей? Однако рядом с Фабрицио она чувствовала себя спокойной — как ни с кем другим. Даже с Федериго. Первый муж был любовью весенней поры ее жизни. Фабрицио был ее летом. Горячее солнце на коже, сочные фрукты, лопающиеся от зрелости, и душевное тепло. Только сейчас, лежа рядом с Фабрицио, она смогла признать, что Федериго цеплялся за свое отрочество, не зная, как совершить переход к зрелости, — ему мешало двусмысленное положение, в котором он оказался, будучи Карафа. В Фабрицио не было этой неуверенности, он давно достиг зрелости.

Она томно потянулась, и он повернулся и переплел свои сильные ноги с ее ногами.

Он накрутил на палец ее длинный локон и, немного помолчав, сказал:

— Я часто думаю о том, как странно, что и ты, и моя жена носите имя Мария — ведь у вас нет ничего общего. После того вечера, когда ты обвенчалась с Карло, а я снова начал о тебе мечтать, про себя я стал называть ее Черной Марией. А ты всегда была для меня ангел Мария, и именно так я думаю о вас обеих.

— Ты когда-нибудь любил ее? — спросила Мария.

— Вначале я испытывал к ней уважение, но ее ханжество превратило его в презрение. Меня порой изумляет, как это она родила мне пятерых детей: ведь она считает плотскую любовь грехом. Догма церкви прекрасно подходит к ее собственным склонностям. — Он приподнялся на локте, глядя на солнечный луч, проникший сквозь щель между шторами, и медленно покачал головой. — Когда бы я ни пришел к ней в постель, девяносто девять раз из ста она называла причину, по которой заниматься любовью в эту ночь было грехом. Даже мужу с женой. То у нее месячные. То она беременна. То Великий пост. То Рождественский пост. То неделя после Троицына дня. То Пасха. То воскресенье или суббота. То дневной свет. Я хочу еще одного ребенка? Нет? Тогда перестань — это грех. Моя нагота была грехом. — Он повернулся к Марии, слегка нахмурившись. — Ты знаешь, Мария, что она ни разу не позволила мне увидеть ее тело? Она ложится в постель, полностью одетая.

Мария с удивлением смотрела на Фабрицио. С тех пор как она увидела его на турнире, его мужское обаяние притягивало ее, как магнит, но теперь, после физической близости, его привлекательность возросла в сто раз. Как же могла женщина лежать с ним рядом и не хотеть его?

— В нашу первую брачную ночь, — продолжал он, — она была хорошенькой девушкой четырнадцати лет. Я хотел приобщить ее к радости любовных утех и расслабить ее тело, чтобы ей было не так больно, когда я в нее войду — не было никакого сомнения, что она девственница. Я полагал, что мои ласки доставляют ей удовольствие, так как грудь ее вздымалась, но вдруг она испустила вопль и начала креститься. Можно было подумать, что язык между ее ног принадлежит не мне, а дьяволу. Именно тогда я впервые узнал, что самые чудесные моменты любовных утех также считаются грехом. «Ты ходил к проституткам, раз научился таким грязным штукам», — кричала она, превращая то, что я хотел сделать ради радости, в омерзение. Я думаю, одна из причин, по которой она так предана учениям церкви, заключается в том, что они соответствуют ее собственным чувствам и отвращению к плоти.

Это задело Марию за живое.

— Я думаю, с Карло то же самое, — правда, он не доходит до таких крайностей, как твоя жена. Скажи мне, Фабрицио, — спросила она, задумчиво накручивая на палец его шелковистую прядь, — ты ходил к проституткам?

— Конечно. А какой же молодой человек из плоти и крови туда не ходил? Мой отец и старшие братья привели меня в бордель у залива под названием «Иль Парадизо». Я не раз туда захаживал, даже после женитьбы — по причинам, которые, надеюсь, ты понимаешь. Но я ни разу там не был с тех пор, как ты вернулась в Неаполь. Мысль о том, чтобы быть с какой-либо женщиной, кроме тебя, вызывает у меня отвращение.

В тот вечер, когда приблизилось время их отъезда, Мария словно очнулась ото сна и начала думать о том, что будет, когда она вернется в Сан-Северо.

— А как же Карло? — спросила она.

Он взглянул на нее и рассмеялся. Откинув голову на подушку, он смеялся все громче и громче. Он смеялся так, как смеются боги.

Впервые с тех пор, как Фабрицио дотронулся до нее, Мария нахмурилась.

— Над чем ты смеешься? Карло так смешон?

— Нет, нет, мой ангел. Карло не смешон. Я не знаю, почему я смеюсь. Должно быть, потому, что я счастлив, так несказанно счастлив быть на этих небесах вместе с тобой, мой самый прекрасный ангел. И даже мысль о Карло не может ни малейшей тенью заслонить мое счастье. — Он вытер слезы, выступившие от смеха, и взглянул на Марию. — Как же Карло? У меня какое-то странное чувство насчет него. Когда я тебе скажу, что это такое, ты можешь подумать, что в моих словах нет логики. Но я знаю Карло. Мы много лет друзья — не особенно близкие, но у нас есть общие интересы, как тебе известно. Если бы ты не была женой Карло, то, я уверен, он согласился бы, что ты создана для меня. Но, увы, ты его жена.

Карло в первую очередь считает себя принцем, думает о себе как о принце. Со временем, возможно, для него будет важнее то, что он музыкант, нежели принц, так как и по таланту, и по темпераменту он прежде всего музыкант.

Но в настоящий момент он принц. А поскольку ты жена принца, то он считает тебя своей собственностью. Он большой собственник. Я наблюдал за ним, когда он с тобой. Он любит твою красоту, но не любит твое тело и твою душу, как люблю я. Он сторонится тебя, не так ли?

— Да.

— Я знаю, потому что таков уж Карло. Это связано с тем, что я сказал тебе в «Ла Сирена»: Карло принадлежит только Карло. Он заточён в себя. И порой в его глазах я вижу что-то такое, не знаю… — Фабрицио нахмурился, размышляя. — Кажется, он носит в себе какую-то тайну, которая его терзает. А эти мрачные приступы, которые на него находят, — наверно, они коренятся в каком-то несчастье. Кто знает, что это такое.

Как проницателен Фабрицио! Марией овладело искушение рассказать ему о странных привычках Карло. Возможно, как мужчина он прольет на них свет. Но при всей любви к нему было бы подло раскрывать тайны Карло любовнику. Ее муж не заслужил такого предательства. С той вершины счастья, на которой она теперь стояла, ей было жаль Карло.

— О чем ты думаешь? — спросил Фабрицио, перебирая ее волосы.

— Что, пускаясь в наше с тобой путешествие, я начинаю понимать, какой ты на самом деле, как ты проницателен. Я думала о тебе только как о мужчине, который привлекателен, опасен, красив, как Бог, отважен, как Марс, — именно так тебя называют, и я уверена, тебе это известно, — словом, как о мужчине, перед которым я должна устоять — или погибнуть. Но теперь я начинаю видеть за этими романтическими представлениями реального мужчину. Это достаточно искренняя лесть, на твой взгляд?

Он рассмеялся, очарованный ее словами.

— Закончи, что ты говорил о Карло, — попросила она.

— Это как раз то, что ты можешь счесть нелогичным. Я думаю, если бы Карло знал, что мы любовники, и мы вели себя достойно и не стали объектом сплетен, он каким-то образом это принял бы или, возможно, посмотрел сквозь пальцы. Конечно, он бы злился и ревновал, но со временем его злость прошла бы. Ты заметила, что он сделал на прошлой неделе в «Ла Сирена»? Конечно, заметила. Он практически толкнул тебя в мои объятия.

— Ты преувеличиваешь, Фабрицио. Он просто попросил меня потанцевать с тобой.

— А почему он это сделал? Просил ли он тебя танцевать с кем-нибудь еще из его друзей?