Пока мы не встретились

«Я решил возвратить тебе эти письма только под давлением обстоятельств. Конечно, они твои, ибо ты их написала, но каким утешением они были для меня! Пока я был в Северной Америке, они служили мне путеводной звездой ко всему, чем я дорожил в своей жизни. Я читал и перечитывал их, пока не выучил наизусть. Я полюбил женщину, которая их написала. И это, моя драгоценная Кэтрин, оказалось моей самой большой ошибкой».

Руки Кэтрин задрожали. Чтобы успокоиться, она сделала глубокий вдох и лишь тогда продолжила читать:

«Эти месяцы в твоем обществе показали мне, как ограничены, были твои письма. Они не могли передать твоего смеха, блеска в твоих глазах. Из них нельзя было узнать о твоей доброте, о милой привычке закатывать глаза, когда ты сталкиваешься с мелкими неприятностями.

Случилось так, что сначала я влюбился в твои слова и только потом – в тебя».

Подпись стояла другая, Кэтрин на мгновение удивилась, потом улыбнулась. Она осторожно свернула письмо, положила его на дно шкатулки и вынула из стопки другое. Странно, что она помнила каждую написанную им фразу, и совсем забыла то, что писала сама.

«Мой дорогой!

Вчера я видела малиновку, хорошенькую маленькую птичку, в окружении воробьев и посочувствовала ей, сама не знаю почему, но затем поняла – она тоже была одна среди чужих. Конечно, малиновка с ее чудесным хохолком выглядела очень нарядно, но воробьи были вместе.

О Господи! Глупо завидовать воробьям».

Кэтрин улыбнулась, припомнив, наконец, то утро, когда написала эти слова. Ей было так грустно, она так сильно тосковала о нем.

Кэтрин начала читать вслух, как часто делала раньше, чтобы убедиться, что слова не звучат слишком сентиментально или жалостливо.

«Я так о тебе беспокоюсь. В сердце Северной Америки зимы суровы. Я лежу в спальне, слушаю завывания бури и думаю о том, каким опасностям ты подвергаешься в этой дикой, бескрайней стране. Я раздобыла карту и теперь часто ее разглядываю, пытаясь представить тебя среди этих чужих просторов».

Ее слова подхватил голос вошедшего в часовню Монкрифа:

– «Береги себя ради меня! Я запрещаю тебе любое геройство!»

Кэтрин аккуратно сложила письмо и отложила его в сторону. Монкриф протянул ей руки, Кэтрин вложила в них ладони. Монкриф помог ей встать.

– «Постоянно вспоминай, – продолжал он, – что главное для тебя – вернуться домой, ко мне, вернуться живым и невредимым».

– Монкриф, любимый! – воскликнула Кэтрин, тщетно пытаясь удержать слезы.

– Это ведь я писал тебе эти письма, я, а не Гарри.

– Я знаю.

Монкриф приподнял бровь:

– Знаешь?

– Почерк на пузырьках с лекарствами был такой же, как в письмах.

Монкриф долго смотрел на нее, потом тряхнул головой.

– Я боялся, что ты не вернешься.

– Как ты мог так подумать?

Монкриф протянул руку и вытер слезы на ее щеках.

– Добро пожаловать домой, Кэтрин.

В этот момент Кэтрин до конца осознала истинность этих слов – ее дом там, где Монкриф.

– Оставайся со мной навсегда. Я люблю тебя. Кэтрин была охвачена таким волнением, что долго не могла говорить. Любовь смягчила обычно суровое лицо Монкрифа, его взгляд выражал всю нежность, которую он испытывал, и которая пробуждала ответное чувство в сердце Кэтрин.

– Я тоже люблю тебя, Монкриф.

– На эту фразу у тебя ушло столько времени, что ее можно было высечь тупым кинжалом на гранитной плите.

Кэтрин взяла его лицо в ладони, чувствуя странную нежность к этому могучему и дерзкому человеку.

– Мой дорогой Монкриф…

Он наклонился и поцеловал ее. Оба забыли обо всем на свете.

Одна из свечей вдруг затрещала. Видимо, при изготовлении допустили дефект или в воск попала капля воды. А может быть, отозвались миллионы молитв, которые четыреста лет звучали под этими священными сводами и которые, наконец, были услышаны.