Пока мы не встретились

Откуда у Монкрифа ее письма?

Отец ходил от камина до двери и обратно.

– Так он умер?

– Я уверена, что нет. Ты бы уже услышал. Кэтрин до сих пор тобой восхищается.

– Но не благодаря тебе, – хмурясь, пробурчал он. Его круглое, почти ангельское лицо сейчас побагровело так, что никто из паствы, пожалуй, не узнал бы сейчас своего пастора, ведь его всегда считали человеком умеренного темперамента, и ошибались. Во всяким случае, в отношениях с дочерью он никогда не проявлял терпимости. Им всегда было нелегко вдвоем, и особенно сейчас. – Ты не можешь здесь оставаться.

Глинет слишком сильно стиснула пальчики Робби, он захныкал. Глинет наклонилась, чтобы успокоить мальчика.

– Отец, мне некуда больше идти, – сказала она, распрямляя спину.

– Раньше об этом надо было думать.

– Нет, отец, мы с Робби должны остаться здесь.

– А что я скажу людям?

– Что хочешь. Или лучше мне рассказать, как ты пытался убить Кэтрин опийной настойкой? А потом в Балидоне убить их обоих?

Несколько мгновений отец и дочь молча смотрели друг на друга. Вдруг викарий улыбнулся такой обаятельной улыбкой, что Глинет была потрясена. Но она слишком хорошо знала своего отца – эта улыбка предназначалась для того, чтобы обезоружить собеседника. И Глинет подготовилась к его следующим словам:

– Я сделал это для тебя.

– Ты сделал это для меня? Неужели ты думаешь, что я поверю?

– Кто наследник Кэтрин? Глинет недоуменно нахмурилась.

– У нее нет наследников. Она последняя в семье.

– Это не так, дочка. Она была замужем за Гарри, а у Гарри есть сын.

Глинет с ужасом прошептала:

– Робби.

– Ну, он ведь сын Гарри, разве не так?

Глинет кивнула. Она никогда не скрывала от отца имя своего любовника и молила дать благословение на брак с ним, но тот счел Гарри пустым бездельником.

– Если Кэтрин умрет, в суде с благоволением посмотрят на то, что Робби – его единственный сын. Все может достаться Робби.

– Я не желаю ничего получать от смерти другого человека, особенно если речь идет об убийстве.

– Ты уверена? Но ведь тебе никогда больше не придется работать на других людей, Глинет. Робби будет джентльменом.

– Что ты за человек, отец? Как можно служить Богу и быть таким жадным? Или ты скажешь, что не захочешь получить часть наследства?

– Тут есть, о чем поговорить, правда? – заулыбался священник. – Сейчас Кэтрин замужем за Монкрифом. – Он поправил кружево на манжете. – А Монкриф передал ей в собственность ее наследство.

– Откуда ты знаешь?

– О, слуги многое могут порассказать! Особенно те, кто умеет читать. Бумага, оставленная на столе, может породить множество сплетен.

– Особенно если заплатить… Священник прищурил глаза.

– Очень выгодное вложение, дорогая. – Казалось, он очень доволен собой. Наконец Глинет поняла.

– Значит, если она умрет, ее наследство отойдет ее наследникам.

– То есть Робби, – улыбнулся викарий.

Глинет смотрела на отца и не могла понять, кто из них более отвратителен. Он, который служит Богу, но при этом так жаден, что готов убить другого человека, или она, которая так и не решилась признаться Монкрифу или Кэтрин в том, что подозревает отца.

Очевидно, викарий истолковал ее взгляд как согласие, потому что сказал:

– Возможно, я навещу их, чтобы осведомиться о здоровье Монкрифа, и помогу ему отправиться на небеса. Если Монкриф опередит Кэтрин, она, вторично овдовев, впадет в отчаяние. Глинет, подумай обо всем этом невероятном богатстве!

– Которым тебе придется распоряжаться от имени твоего внука, – сказала Глинет, ужасаясь его безмерной жадности.

Викарий молчал, и Глинет вдруг охватил страх.

– Что ты собираешься делать?

– Что-нибудь, – ответил отец. – Что угодно. Бог платит не так хорошо, как ты можешь подумать, Глинет.

Кэтрин сидела за столом Монкрифа, положив руки перед собой. Когда открылась дверь, Кэтрин не удивилась.

– Тебе нельзя выходить из комнаты, – без выражения проговорила она.

– Кто это сказал? Кэтрин вздохнула.

– Глупо ожидать, что ты послушаешься чьего-нибудь приказа, Монкриф. Как же ты терпел на военной службе?

– Иногда восставал против ограничений. Она покачала головой.

– Что с тобой? – нахмурившись, спросил герцог. – Ты так бледна, Кэтрин. Ты не заболела?

– Нет, Монкриф, я не больна.

Он подошел ближе и встал перед столом. Кэтрин пришлось поднять голову. Монкриф был полностью одет и выглядел так безупречно, что у нее защемило сердце. Настоящий герцог, совсем как на портрете. Темно-синие панталоны были одного цвета с камзолом. Богато расшитый жилет дополнял туалет герцога. На ногах были белые чулки и черные туфли с золотыми пряжками. На золотых пуговицах камзола сияли фамильные гербы.

Больная рука висела на перевязи, сделанной из белого шелкового галстука.

– Ты, правда, не заболела?

– Правда. – Кэтрин поднялась с кресла и отошла в сторону, чтобы муж мог занять свое место за столом, а сама подошла к лестнице и стала смотреть на ряды застекленных шкафов с тысячами и тысячами книг. За всю жизнь не прочесть и десятой части.

Внезапно ей на плечо легла рука. Кэтрин вздрогнула и отшатнулась. Монкриф повернул ее к себе лицом и пристально посмотрел в глаза.

– Объясни мне, что произошло.

Она молча покачала головой. Открывшаяся тайна потрясла Кэтрин, и она пока была не готова обсуждать ее.

– Ничего не произошло, – отозвалась Кэтрин, сама не зная, лжет она или нет. Гнева не было. Не было и ощущения предательства. Было смятение.

– Мне надо поговорить с возницей. Хочешь пойти со мной?

– Конечно.

Кэтрин уже хорошо изучила мужа и знала, если он что-то решил, то не отступится. Бессмысленно уговаривать его вернуться в постель. Слова остались несказанными, но Монкриф поступил мудро и не стал ее расспрашивать. Да и что бы она ему ответила?

«Моя любимая Кэтрин!

Наверное, ты получишь это письмо не раньше весны. Река здесь замерзла, земля укрылась снегом. Когда-то я думал, что зимы в Шотландии очень суровы, но в Северной Америке они еще тяжелее. Здесь нет ничего, кроме сугробов и заиндевевших деревьев.

Возможно, мне так кажется потому, что мы – солдаты и мы тоскуем по своим любимым. Квебек – очень негостеприимное место. Наши патрули не рискуют далеко уходить от города из-за французов, которые рады будут похвастать пленниками».

В этих словах Кэтрин буквально слышала одиночество, но когда она получила письмо, Гарри был уже мертв. Или все не так?

– Этот человек, Маккларен, признает, что стрелял в вас, ваша светлость. Вызвать шерифа?

– Я сам здесь шериф.

– Бросьте его в тюрьму! – воскликнула Кэтрин, поворачиваясь к Питеру.

– Что за кровожадная женщина! – восхитился Монкриф.

– Я даже не знаю, как назвать человека, который чуть не убил тебя! – Кэтрин посмотрела на мужа, а он ей вдруг подмигнул. Произошедшее так не вязалось с его торжественной миной, что Кэтрин замерла на месте.

В комнату ввели незнакомца со связанными веревкой руками. Левый глаз у него заплыл, а на щеке виднелась глубокая царапина. Очевидно, кто-то из слуг почувствовал то же самое, что и Кэтрин.

Маккларен был уже стар, но еще крепок. У него были мощные руки, и стоял он с таким вызывающим видом, как будто говорил: только попробуй ударить меня еще раз!

– Развяжите его, – приказал Монкриф, Слуги уставились на него с недоумением.

Монкриф прошел к столу, сел и оглядел пленника.

– Что вы можете сказать в свою защиту?

Пленник молчал. Шляпы на нем не было. Голову покрывали длинные седые волосы. Конечно, перед Монкрифом был старик, но глаза его смотрели молодо и сердито.

– Вы стреляли в меня?

– Я. И выстрелил бы снова. Вы были на моей земле, а я не люблю бродяг.

Монкриф пропустил эту тираду мимо ушей и задал следующий вопрос:

– Вы знаете Глинет Роуэн?