Леди Роз

Слуга принес дяде жаренного на вертеле поросенка, и дядя с аппетитом принялся за еду. Другой слуга положил на его тарелку гору вареной капусты и направился ко мне. Я с трудом одолела приступ тошноты и помахала рукой, не веря своим ушам.

– Они не сарацины, – побледнев, возразил Джон, – а наши подданные, часть которых сражалась на стороне Ланкастеров против воли.

Муж пытался соблюсти приличия, но в его голосе звучал гнев. Джон слушал дядю с каменным лицом, однако на его щеке пульсировала жилка.

– Тем не менее их страдания послужат примером и лишат ланкастерцев смелости, – ответил дядя. – Вы ведь желаете мира? Желаете восстановить закон и порядок? Самое действенное оружие для этого – страх! В лад Дракула четвертовал свою любовницу за то, что она обманула его, сказавшись беременной. Теперь в Трансильвании никто не смеет ни лгать, ни плутовать, боясь обратить на себя внимание государя.

Я поставила чашу, ощутив во рту вкус желчи.

– Англия – не Трансильвания. Вы и сами когда-то были ланкастерцем, – напомнил ему Джон.

– Это совсем другое дело. Я никогда не сражался на стороне Ланкастеров. Да, Генрих сделал меня графом, но с герцогом Йорком меня связывают родственные узы, а с вашим семейством – свойство и узы дружбы. Разве я мог принять чью-либо сторону? Вот поэтому я и уехал из страны.

– Эти люди были обязаны сражаться за своего сеньора независимо от того, чью сторону он принял. А для того, чтобы уехать из Англии, они были слишком бедны, – парировал Джон.

– Джон, это не твои трудности. И не мои тоже, – вздохнул граф. – Они сражались за Ланкастеров! Главное сейчас – наш долг перед королем, и заключается он в том, чтобы поддерживать Эдуарда всеми средствами, которые есть в нашем распоряжении, в том числе и страхом. Чины и звания тут ни при чем. Дракула учитывал их только одним способом: сажал своих вельмож на более длинные колья. А что касается турок, то послушайте, что он с ними делал… Я не выдержала и вскочила.

– Дядя, умоляю, как-нибудь в другой раз, ладно? Я не в том положении, чтобы слушать такое… – Я заставила себя улыбнуться и в оправдание собственной резкости положила ладонь на живот.

Джон бросил на меня испуганный взгляд.

– Клянусь распятием, так ты беременна? – Дядя отодвинул кресло, встал и бережно взял меня за руку. – Дорогая моя, вот что значит любовь! У тебя такой счастливый вид, что никому и в голову не придет…

Я любила дядю, но от его рассказа о пытках меня затошнило, и я не нашла другого предлога объяснить причину своего приступа. Впрочем, это было не совсем ложью: желудок действительно сводили спазмы.

– Этим счастьем я обязана тебе, дорогой дядя, – непринужденно сказала я, чтобы сменить тему. – Если бы не твое вмешательство и красноречие, королева не согласилась бы выдать меня за Джона.

Он потрепал меня по руке:

– Сердце радуется при мысли о том, что ты вышла за такого доблестного рыцаря. «Достаточно одного слова, чтобы избавить нас от боли и тягот жизни. Это слово – любовь». Разве не так?

– Так. Мудрый Софокл хорошо знал это, – ответила я и пожелала дяде спокойной ночи.

Муж встал и захлопал глазами. Я еле заметно покачала головой, поцеловала его в щеку и шепнула на ухо:

– Нет!

К моему облегчению, выражение его глаз изменилось, Джон поклонился и сел на место.

Вместо спальни я незаметно спустилась в погреб, где держали Сомерсета. Местом его заключения был простой чулан между винными бочками. Удивленный страж пропустил меня только после настойчивого требования; у него был приказ никого не впускать.

Я вошла в чулан, и страж запер за мной дверь. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела Сомерсета, который сидел положив голову на руки. Скрежет замка не заставил его поднять взгляд.

– Милорд Сомерсет…

Звук моего голоса заставил его вскинуть голову. Какое-то время герцог не двигался, затем заморгал глазами и поднялся.

– Исобел, это действительно вы? – с суеверным страхом спросил он. – Или видение, посланное мне Небом?

– Это действительно я, – ответила я, внезапно пожалев о своем приходе.

Он протянул руку, и я после секундного замешательства протянула ему свою. Герцог поцеловал ее и нежно взял в ладони.

– Милорд Сомерсет, я пришла, чтобы поблагодарить вас за обещание, которое вы дали мне в Сент-Олбансе и выполнили.

– Не за что, Исобел.

– Ваша доброта сняла камень с моей души, – ответила я, не обращая внимания на его слова.

– Я сделал это для вас… и сделал бы еще больше. Я опустила веки, отняла руку и вспыхнула, радуясь тому, что в чулане темно.

– Ваша светлость, я хочу, чтобы вы знали… Я всегда буду благодарна вам.

– Докажите.

Я вскинула глаза:

– Что?

– Поцелуйте меня.

Я отпрянула:

– Вы с ума сошли!

– Я мертвец. Мне не нужны ваши молитвы. Если хотите отблагодарить меня, сделайте это сейчас… с помощью губ.

Не успела я опомниться, как Сомерсет преодолел разделявшее нас расстояние и заключил меня в страстные объятия.

– Исобел, вас не удивляет, почему я так и не женился? Все из-за вас! – пылко промолвил Он. – Пока шла война, у меня была надежда. Но теперь она исчезла! – Губы герцога прижались к моим губам, и я ощутила прикосновение его горячего тела. Поцелуй был таким жадным, что я не могла кричать. Я вырывалась, била Сомерсета кулаками в грудь, но он был слишком силен и сжимал меня так же крепко, как орел сжимает в когтях голубку.

Громкий скрежет ключа в замке заставил его ослабить хватку. Я вырвалась так поспешно, что затрещал рукав. На пороге стоял Джон и смотрел на меня. Я пригладила волосы и поправила порванное на плече платье. На лице мужа была написана такая боль, что у меня чуть не разорвалось сердце. Впрочем, боль тут же сменилась гневом. Он поднял кулак, но я успела схватить его за локоть.

– Нет, милорд! Не бей его! Бить пленника недостойно. Особенно того, кто был добр к тебе!

– Добр? – Джон смотрел на меня с ненавистью. – Ты прокралась сюда, чтобы целоваться с моим смертельным врагом, который убил моего отца и брата! По-твоему, это доброта?

– Я не имел к этому никакого отношения, – возразил Сомерсет. – Наоборот, пытался отговорить их.

– Теперь, когда некому это подтвердить, ты можешь говорить что угодно! – прошипел Джон. – Пожалуй, стоит отдать тебя ее дяде. Знаешь, что он предлагает с тобой сделать?

– Джон, прошу тебя, замолчи! Оставь его! Я пришла поблагодарить его за твое спасение! В Сент-Олбансе он дал мне слово, что тебе не причинят вреда, и сдержал его! Ох, Джон, прости мне этот грех. Я хотела сказать ему спасибо, вот и все.

Джон вырвал руку, смерил Сомерсета злобным взглядом, круто повернулся и вышел. Я побежала за ним, но тщетно. Он отказывался разговаривать со мной и был глух к моим мольбам.

И впервые за все время нашего брака не лег со мной в постель.

На следующее утро я проводила дядю. На душе лежал камень. Сразу после его отъезда Джон велел переправить Сомерсета в Миддлем, где его должны были держать под охраной до прибытия короля. В течение трех следующих дней он вел на рыночной площади заседание военного суда, после которого помиловал большинство пленных, а остальных приказал повесить.

Я понимала, что он торопится, не желая дать дяде возможность расправиться с беспомощными пленниками. Но мне такая спешка казалась излишней; я знала своего дядю лучше, чем Джон. Его разговоры о сажании на кол были всего лишь блефом; сердце у него было доброе и неспособное на такую жестокость. В детстве дядя читал мне сказку о несчастных влюбленных Тристане и Изольде, но не смог дойти до конца; их страдания заставили его расплакаться.

Тогда мне было всего шесть лет, но я поняла, что дядя – человек гордый и не хочет, чтобы другие знали о его слабости. Поэтому я никому ничего не сказала, выкинула этот случай из головы и вспомнила о нем только сейчас.

В последний день суда я Джона не видела, а прошлую ночь, как и две предыдущие, он провел отдельно. Я беспокойно расхаживала по спальне, словно это могло избавить меня от душевных страданий. Церковные колокола заунывно отбивали ночные часы, в неподвижном воздухе слышалось пение монахов. Мои силы кончились. Я надела халат и пошла по коридору в комнату, где спал Джон.