Нефертити

— Но не станет. Твоя сестра строит гробницу вместе с Эхнатоном. Они бросили наших предков ради погребения на востоке. — Отец серьезно посмотрел на меня. — О наших похоронах должна позаботиться именно ты.

От страха я повысила голос:

— Но как?

— Взятки, — отозвалась тетя. — Бальзамировщики мертвых покупаются не хуже всех прочих.

Увидев, что я не понимаю, она посмотрела на меня как на полную невежду.

— Ты разве никогда не слыхала о женщинах, которые отдают своих детей бесплодным женам из знатных домов? Они говорят мужьям, что ребенок умер, а бальзамировщики берут обезьяну и пеленают ее, как ребенка.

Я в ужасе отпрянула, а Тийя пожала плечами, словно вела речь о чем-то общеизвестном.

— Да-да, они там в Городе Мертвых способны творить чудеса. Но за определенную сумму.

— Если до этого дойдет, — велел отец, — ты подкупишь бальзамировщиков, чтобы в Амарне похоронили поддельное тело.

У меня задрожали руки.

— И отвезу тебя в Фивы?

Все это казалось нереальным. Этого не могло быть. Мой отец и царица Тийя никогда не умрут. Но отец похлопал меня по плечу, словно ребенка:

— Когда придет время…

— Если придет! — подчеркнула я.

— Если время придет. — Отец улыбнулся с нежностью. — Тогда ты будешь знать, что делать.

Он посмотрел на Тийю:

— Встретимся здесь завтра?

— У меня в саду?! — воскликнула я.

— Мутноджмет, двор Амарны кишит соглядатаями, — отозвался отец. — Если мы хотим поговорить, нам придется приходить сюда. Эхнатон не доверяет никому, а женщины Панахеси шныряют повсюду, все вынюхивают и докладывают ему. Даже некоторые из дам Нефертити.

Я подумала о Нефертити, как она там сидит во дворце одна, в окружении притворных друзей и соглядатаев. Но я отказалась испытывать жалость к ней. «Постелила постель — пускай ложится».

Меня вызвали во дворец в конце эпифи. Из дворца прибыл гонец с письмом, запечатанным тяжелой печатью моего отца, и настойчиво сунул его мне.

— Госпожа, у царицы уже начались схватки.

Я вскрыла письмо и убедилась, что это правда. Нефертити рожала. Я сжала губы и свернула письмо, не в силах глядеть на эту весть. Вестник продолжал ждать меня.

— Чего тебе надо?! — рявкнула я.

Юноша не дрогнул.

— Я хочу знать, идешь ли ты, госпожа. Царица звала тебя.

Она меня звала! Она меня звала, зная, что она рожает своего второго ребенка, а мой первый — мертв! Я сжала кулак, смяв папирус. Гонец смотрел на меня расширившимися глазами.

— Колесница ждет, — умоляюще произнес юноша.

Я присмотрелась к нему. Ему было лет двенадцать-тринадцать. Если он не сумеет привезти меня, это может стать концом его карьеры. Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами, и в них была надежда.

— Подожди, — велела я ему. — Я соберу вещи.

На кухне торчала Ипу.

— У нее есть лекари. Тебе не обязательно идти.

— Я пойду.

— Но почему?

Бастет потерся шелковым тельцем об мою ногу, словно пытаясь успокоить меня.

— Потому, что это Нефертити, и если она умрет, я себе этого никогда не прощу.

Ипу прошла следом за мной в мою комнату. По пятам за ней шел Бастет.

— Хочешь, я поеду с тобой? — предложила она.

— Не надо. Я вернусь к вечеру.

Я взяла свой ящик с травами. Когда я уже собралась уходить, она сжала мою руку:

— Помни: ты идешь туда ради ребенка.

Я сглотнула подкатившую к горлу горечь.

— Который должен был быть моим.

— Она сказала, что ничего не могла поделать.

— Может быть, — отозвалась я. — А может быть, она просто сидела сложа руки и молчала, пока это делалось.

Гонец помог мне подняться в колесницу. Он щелкнул плетью, и гнедые лошади помчались по Царской дороге. На каждом перекрестке стояли изваяния моей сестры. Ее раскрашенные скульптуры воздевали руки над городом в пустыне, который построили они с мужем. Нефертити была наряжена в пышные одежды Исиды. А на воротах храмов, там, где надлежало находиться изображениям богов, были изображены их с Эхнатоном лица.

— Амон, прости им их заносчивость, — прошептала я.

Для родов был выстроен специальный павильон, как и в Мемфисе. Я узнала в нем руку Нефертити: окна от пола до потолка, стулья с мягкими сиденьями, вазы, в которых пышно разрослись растения — особенно много было лилий ее любимого сорта. В комнате было расставлено множество стульев для придворных дам, и почти все они были заняты.

— Госпожа Мутноджмет! — объявил вестник, и в зале мгновенно стало тихо: разговоры и смех прекратились.

— Мутни!

Нефертити шикнула на своих дам, и дочери визиря, толпящиеся у ее постели, расступились. Глаза их сделались круглыми и завистливыми.

Я подошла к кровати. Нефертити была здорова и красива. Она полулежала на груде подушек, и по ней не видно было, чтобы она испытывала боль. У меня загорелись щеки.

— Я думала, у тебя схватки.

— Все лекари говорят, что они начнутся сегодня или завтра.

Лицо мое потемнело.

— Твой посланец сказал, что дело неотложное.

Нефертити повернулась к своим дамам, изучающим мои волосы, ногти, лицо.

— Оставьте нас! — велела она.

Они упорхнули, словно мотыльки, — девушки, которых я даже не знала. Я посмотрела им вслед.

— Да, дело неотложное. Ты мне нужна.

— У тебя десятки женщин, которые составляют тебе компанию. Зачем тебе нужна я?

— Да затем, что ты моя сестра! — отрезала Нефертити. — Нам полагается быть рядом. Заботиться друг о друге.

Я недобро рассмеялась.

— Я не отнимала у тебя дитя! — воскликнула Нефертити.

— Но ты знаешь, кто это сделал.

Нефертити промолчала.

— Ты знаешь, кто меня отравил. Ты знаешь, кто перепугался, что я рожу ребенка, сына военачальника…

Нефертити заткнула уши.

— Я не хочу больше этого слышать!

Я молча смотрела на нее.

— Мутни! — взмолилась она и уставилась на меня печальными глазами, темными и большими, словно озера, воображая, будто может при помощи своего очарования заполучить все, чего пожелает. — Будь со мной, когда я буду рожать!

— Зачем? Ты выглядишь достаточно счастливой.

— А что мне, ходить, показывая всем видом, как я боюсь умереть, чтобы Эхнатон перепугался и не дал мне других детей? Чтобы придворные дамы побежали к Панахеси и сообщили ему, что царица Египта ослабела? Чтобы Кийя возвысилась, пользуясь моей слабостью? Что еще мне остается, кроме как выглядеть счастливой?

Я поразилась: надо же, Нефертити способна думать о подобных вещах даже накануне родов!

— Останься со мной, Мутни. Ты единственная, кому я могу доверять. Ты способна проверить, что мне дают повитухи.

Я уставилась на нее:

— Ты что, думаешь, что они тебя отравят?

Нефертити посмотрела на меня с утомленным видом.

— Если тебя отравят, лекари это обнаружат, — заметила я.

— После моей смерти! Какой с этого будет толк?

— Панахеси рискнет собственной жизнью, если затеет такое.

— И кто это сможет доказать? Как по-твоему, кому поверит Эхнатон? Что-то лепечущей повитухе или верховному жрецу Атона? А ведь есть еще жрецы Амона, — со страхом произнесла Нефертити, — которые охотно отдадут жизнь, лишь бы убедиться, что Эхнатон никогда не произведет на свет наследника.

Я представила, как кто-нибудь отравит ее, как отравили меня. Как она корчится от боли и плачет, а Анубис подкрадывается все ближе к ней, и все потому, что я отказалась быть с ней во время родов.

— Я останусь. Но только на время родов.

Нефертити улыбнулась. Я села и ворчливо спросила:

— Ну, имя уже выбрали?

— Сменкхара.

— А если будет девочка?

Нефертити метнула на меня взгляд из-под длинных ресниц.

— Не будет.

— Ну а если вдруг?

Нефертити пожала плечами:

— Тогда Мекетатон.

Хотя Нефертити была невероятно маленькой, Некбет, должно быть, благословила ее лоно, потому что все ее дети, похоже, выходили наружу без всяких трудностей. Повитуха подхватила крохотный комочек, окровавленный и пищащий, и все прочие повитухи, сколько их было в комнате, ринулись вперед, посмотреть на пол ребенка. Нефертити подалась вперед.