Нефертити

Мать отшатнулась, а отец откинулся на спинку кресла.

— Она отослала военачальника прочь! — крикнула я.

— Так решил Эхнатон.

Но я не собиралась позволять отцу защищать ее. Только не на этот раз.

— А она это допустила! — обвиняюще заявила я. — Стоило Нефертити сказать хоть слово, и Эхнатон посмотрел бы на все сквозь пальцы! Мы могли бы срамить Амона на улицах, и если бы Нефертити этого хотела, он бы это допустил! Она — единственная, кого он слушает! Единственная, кто способен его контролировать! Это поняла и твоя сестра, и ты! И она позволила, чтобы Нахтмина услали! Она это позволила! — крикнула я.

Мать успокаивающе положила руку мне на плечо, но я стряхнула ее.

— Он умер? — спросила я.

Отец встал.

— Он умер? — повторила я.

— Он — сильный солдат, Мутноджмет. Страже велено было отвезти его на север, к границе с хеттами, и там отпустить. Он знает, что нужно делать.

Я закрыла глаза, представив, как Нахтмина бросают хеттам, словно кусок мяса собакам. По щекам моим потекли слезы, горячие и горькие, и отец обнял меня за плечи.

— Ты понесла тяжелую потерю, — сдержанно произнес он.

— Он никогда не вернется. А Нефертити ничего не сделала! — Горе затопило меня, и все внутри снова сжалось. — Ничего! — пронзительно вскрикнула я.

Мать прижала меня к себе и принялась покачиваться.

— Она ничего не могла поделать.

Но это было ложью.

Отец подошел к моему прикроватному столику и взял с него изысканный ларец, инкрустированный лазуритом и жемчугом.

— Она приходила сюда каждый день. Она принесла тебе этот ларец для твоих трав.

Я посмотрела на ларец. Он выглядел в точности как вещь, которую выбрала бы сама Нефертити. Замысловатый и дорогой.

— Она думает, что может купить меня за эту коробку?

За дверью послышались шаги, и слуга распахнул дверь.

— Идет царица!

Но я знала, что никогда не прощу ее.

Нефертити стремительно вошла в спальню, но мне в глаза бросилось одно — ее округлившийся живот. Увидев, что я в сознании, Нефертити остановилась и моргнула.

— Мутни?

Она принесла анк из бирюзы — возможно, благословленный в храме Атона.

— Мутни!

Нефертити подбежала и обняла меня, и я почувствовала на щеке ее слезы. Слезы моей сестры, которая никогда не плакала.

Я не шелохнулась, и Нефертити отодвинулась, чтобы посмотреть мне в лицо.

— Мутни, ну скажи что-нибудь! — взмолилась она.

— Я проклинаю тот день, когда боги решили сделать меня твоей сестрой.

У Нефертити задрожали руки.

— Возьми эти слова обратно!

Я молча посмотрела на нее.

— Возьми их обратно! — крикнула Нефертити, но я лишь отвернулась от нее.

Родители переглянулись. Потом отец сдержанно произнес:

— Иди, Нефертити. Дай ей время.

Сестра от изумления разинула рог. Она повернулась к моей матери, но и там не встретила поддержки. Тогда она развернулась и вылетела из комнаты, хлопнув дверью.

Я посмотрела на родителей.

— Я хочу остаться одна.

Мать заколебалась.

— Но ты же еще не выздоровела! — запротестовала она.

— Здесь Ипу. Она позаботится обо мне. А сейчас я хочу остаться одна.

Мать посмотрела на отца, и они вышли. Я повернулась к Ипу. Та стояла надо мной, не понимая, что делать.

— Принеси мне мой ящик с травами, — попросила я. — Только старый. Мне нужна ромашка.

Ипу отыскала ящик, и я подняла тяжелую крышку. И застыла.

— Ипу, кто-нибудь заглядывал сюда? — быстро спросила я.

Ипу нахмурилась:

— Нет, госпожа.

— Ты уверена?

Я перебрала пакетики, но акация и вправду исчезла. Льняного мешочка с семенами акации не было!

— Ипу. — Я попыталась встать. — Ипу, кто мог сюда залезть?

— Ты о чем?

— Акация!

Ипу заглянула в ящик и прикрыла рот ладонью. Потом ее взгляд метнулся к моему животу — она поняла. Я схватила ящик и ринулась из покоев. Мои спутанные длинные волосы упали на плечи, льняная рубаха была не подпоясана.

— Где Нефертити? — крикнула я.

Некоторые слуги попятились. Кто-то прошептал:

— В Большом зале, госпожа, ужинает с визирями.

Я ухватила ящик покрепче. Я была настолько взбешена, что когда я распахнула двери в зал, напугав стражников, то даже не видела лиц сидящих там людей.

— Нефертити!

Гомон в зале стих. Музыканты у помоста перестали играть, а у Тутмоса от изумления приоткрылся рот. Дамы Нефертити ахнули.

Я подняла ящик так, чтобы видно было всем.

— Кто украл у меня акацию?

Я двинулась к помосту, не отрывая взгляда от сестры. У Панахеси что-то заклокотало в горле. Отец встал.

— Кто-то украл у меня семена акации и отравил меня, чтобы убить моего ребенка! Это ты сделала?

Нефертити побелела. Она взглянула на Эхнатона круглыми от ужаса глазами, и я переключила внимание на фараона.

— Это ты? — взвизгнула я. — Это ты убил мое дитя?!

Эхнатон заерзал.

Отец взял меня за руку:

— Мутноджмет.

— Я хочу знать, кто сделал это со мной!

Мой голос эхом разнесся по залу, и даже Кийя с ее дамами притихли. Если такое могло случиться со мной, то могло и с ними. Кто был их врагами? Кто был моими?

— Пойдем, — попросил отец.

Я позволила вывести себя из зала, но у двери я остановилась и обернулась.

— Я никогда этого не прощу! — поклялась я, и Нефертити поняла, что это означает для нее. — Я не прощу этого, пока солнце будет сиять над Амарной!

Сестра откинулась на спинку кресла, и вид у нее был такой, будто кто-то украл у нее царство.

17

Амарна

28 пайни

— Боюсь, она так и будет до конца жизни ухаживать за своим садиком с травами. Без мужа, без детей… — донеслись до меня в саду слова моей служанки.

Три месяца назад, в тот день, когда я обнаружила, что кто-то отравил меня, чтобы убить ребенка Нахтмина, я сама отыскала этот особняк, новый, пустой, стоящий на золотистом склоне над городом. Никакая семья еще не заняла его, потому я въехала сюда и объявила дом своим. Никто не посмел оспорить мой выбор.

Три месяца ушло на высадку растений, но теперь я могла, наклонившись, коснуться листьев молодого сикомора, теплых и мягких. Голос служанки приблизился.

— Она за домом, там же, где и всегда, — произнесла Ипу. В голосе ее прозвучало беспокойство. — Ухаживает за своими травами, чтобы потом продать их женщинам.

Ее присутствие за спиной ощущалось словно каменная колонна. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто это. Кроме того, я услышала запах ее благовоний — лилию и кардамон.

— Мутноджмет!

Я повернулась и прикрыла глаза ладонью от солнца. С тех пор как я покинула дворец, я больше не носила парик. Мои длинные волосы растрепались. Ипу говорила, что на солнце мои глаза напоминают изумруды, твердые и неподатливые.

Я низко поклонилась:

— Ваше величество.

Царица Тийя удивленно моргнула.

— Ты изменилась.

Я подождала, пока она не уточнит, что именно изменилось.

— Ты стала выше и, пожалуй, смуглее.

— Да. Я провожу много времени на солнце, здесь, у себя.

Я поставила лопату. Пока мы шли к дому, Тийя оглядела сад.

— Очень впечатляющий сад.

Это она заметила финиковые пальмы и цветущую глицинию.

Я улыбнулась:

— Спасибо.

Мы вошли на веранду, и тетя села. Я изменилась, а вот она осталась все той же: маленькой, проницательной, с поджатыми губами и расчетливым взглядом. Я уселась напротив тети на небольшую пуховую подушку. Тийя приехала в Амарну с моим отцом, оставив по его просьбе Фивы, и теперь каждое утро работала с ним в Пер-Меджат, занимаясь изучением свитков, написанием писем и обсуждением условий договоров.

Ипу принесла горячий чай. Царица взяла чашу.

— Я пришла не затем, чтобы уговаривать тебя вернуться, — сказала она.