Проклят и прощен

— Да, это было напрасно! — сказала молодая женщина страстно, с гордым удовлетворением. — Раймонд мужественнее меня. Он остался и еще со всеми поборется!

Вильмут разразился пронзительным, насмешливым смехом, от которого невольно становилось жутко.

— С недавних пор ты восхищаешься им, как героем. А было время, когда об этом самом Раймонде нельзя было упомянуть в твоем присутствии, когда при одном его имени ты бледнела и умолкала. Теперь все изменилось: ты свободно произносишь его имя, и когда ты возьмешь руку своей сестры, а он — руку своего племянника, чтобы соединить их, может быть, соединятся и другие две руки!

Анна опустила глаза, вспомнив о своей последней встрече с Раймондом, о том как она с ужасом оттолкнула его руку, о его последних словах.

— Нет, — медленно, с трудом произнесла она, — те две руки никогда не встретятся!

Грегор подошел к Анне и так крепко сжал ее руку, словно хотел сломать ей пальцы. Его глаза впились в ее лицо, а голос звучал глухо и хрипло, точно у него захватило дыхание.

— Я на это надеюсь! Ты не смеешь принадлежать Верденфельсу! Я сказал это тебе, когда только открыл ваши отношения, и теперь повторяю. Он еще не искупил своего греха, и этот грех падет и на тебя, если ты осмелишься следовать за виновным, тогда вы оба погибнете! Твой учитель, твой прежний опекун утратил над тобой власть, так послушайся хоть слов священника, который говорит тебе: «Ты не должна принадлежать этому человеку!».

Эти слова прозвучали мрачным пророчеством. Медленно высвободив свою руку, Анна отошла на несколько шагов, но в ее лице не было ни страха, ни уступчивости, скорее оно выражало непреклонную решимость.

— Время моего слепого повиновения давно миновало, Грегор! Если бы я могла преодолеть воспоминание о прошлом, ты не в силах был бы удержать меня, и я не испугалась бы твоего «слова священника». Но я не могу сделать это, и Раймонд знает, что не могу, оттого он и держится вдали от меня. Однако если я не смела защищать свое собственное счастье, то за счастье сестры буду бороться. Если ты попытаешься разрушить его, то всегда найдешь меня возле Лили. Она не должна быть несчастной, как стали несчастными я и Раймонд благодаря тебе! — и, не дожидаясь ответа, Анна повернулась и вышла из комнаты.

Вильмут сделал невольное движение, точно хотел остановить ее, но в ту же минуту опомнился и стоял, не двигаясь, не отрывая взора от стройной фигуры, пока она не исчезла в соседней комнате.

— Кроме вас двоих, есть еще несчастный, — вполголоса проговорил он с бесконечной горечью, — и, может быть, еще несчастнее вас!

В то самое время как будущая судьба Лили дала повод к такой крупной размолвке между ее сестрой и пастором, сама молодая девица занималась делом, не имевшим никакого отношения к мыслям о замужестве. На голове у нее была огромных размеров бумажная шляпа, искусно сделанная из старых газет, с верхушкой, украшенной найденными где-то старыми павлиньими перьями. В руках она держала большие грабли, заменявшие ей ружье, и в таком снаряжении производила строевое учение по всем правилам военного искусства, между тем как маленький Тони из Маттенгофа, в таком же снаряжении, обучался у нее в качестве добровольного рекрута. Старый садовник, ездивший в Верденфельс, привез оттуда мальчика, как это часто случалось, потому что Тони был любимцем Анны Гертенштейн. Она принимала горячее участие в осиротевшем мальчике, и тот сегодня должен был явиться за новым платьем, подаренным ему Анной. Дедушка не провожал его, потому что не мог оставить тяжелую работу, которой вынужден был заниматься, чтобы прокормить себя и мальчика.

Едва лишь садовник приехал со своим маленьким спутником, пришла Лили и тотчас завладела Тони. Она увела ребенка в сад, и после «обхода с дозором» оба отправились в домик, где хранились садовые принадлежности. Так как погода была довольно холодная, игры перенесли в беседку, и вскоре игра в солдаты при помощи найденных там вещей была уже в полном разгаре.

Садовый домик находился в дальнем конце парка, на маленьком холмике; около самого домика пролегала проезжая дорога, немного далее выходившая на шоссе, по которому в эту минуту катился изящный охотничий экипаж. Господин, рядом с которым сидел старый слуга в темной ливрее, сам правил лошадьми, сдерживая их по мере того, как подъезжал к Розенбергу. Это был Пауль Верденфельс. Отправляясь в Бухдорф, он выбрал именно эту дорогу, которая проходила возле самого имения, тогда как шоссе делало большой крюк. До сих пор молодому человеку еще ни разу не посчастливилось увидеть одну из обитательниц Розенберга, тем более, что он редко ездил в свое имение. Но сегодня, когда он возвращался из Бухдорфа, случай благоприятствовал ему: из незакрытой двери садового домика несся задорный смех, и вместе с ним звучал веселый детский голос. Пауль, которому был очень хорошо знаком этот свежий серебристый смех, с минуту колебался, но, вспомнив, что Анне Гертенштейн известно о его переписке с Лили, рассудил, что может позволить себе неожиданно явиться в замок.

— Подержи вожжи, Арнольд! Я только зайду на минутку поздороваться с дамами и сейчас же вернусь. Подожди меня здесь! — поспешно сказал он и, спрыгнув с козел, отворил калитку в ограде, оказавшуюся незапертой, и вошел в сад.

Лили только что встала во главе своего победоносного «войска» и, исполнив удивительный церемониальный марш, во весь голос, произносила слова команды, как вдруг застыла на месте, увидев перед собой молодого барона Верденфельса, с удивлением разглядывавшего ее бумажную шляпу и грабли. Девушка сильно покраснела: к радости неожиданного свидания примешивалось мучительное смущение. Как досадно, что она позволила застать себя врасплох, после того как так долго играла серьезную роль ангела-хранителя и стала почти идеалом в глазах человека, нуждавшегося в ее утешении! К счастью, Пауль был смущен не меньше ее.

— Простите, если я помешал, — проговорил он, запинаясь. — Я ехал мимо и хотел узнать о вашем здоровье.

— Благодарю вас, — сказала Лили, окончательно смутившись. — Я совершенно здорова... Я играла в солдаты с Тони!

— Не сердитесь на меня за то, что я застал вас врасплох, — Пауль уже оправился от своего замешательства. — Я случайно проезжал мимо, услышал ваш голос и... не мог удержаться, чтобы не увидеть вас!

Лицо Лили пылало, хотя нельзя сказать, чтобы эти слова очень поразили ее. В последнее время барон в своих письмах выражался так недвусмысленно, что она уже не могла сомневаться в том, к кому относились выражения его чувств. Это невольно изменило то наивное простодушие, с каким она прежде встречала Пауля. Лили, разумеется, не знала, какой прелестной казалась ему в своем смущении. Он находил, что бумажная шляпа восхитительно идет ей, и даже неуклюжее полевое орудие нисколько не уменьшало ее очарования.

В этот момент на сцену выступил маленький Тони, очень недовольный тем, что им помешали играть. Он предложил «чужому дяде» также вооружиться и принять участие в игре под командованием Лили.

Его вмешательство вернуло девушке самообладание. Она приняла строгий вид и с достоинством проговорила:

— Уйди пока, Тони! Мне надо поговорить о важном деле с «чужим дядей».

Мальчик сделал недовольную мину, но исполнил приказание и продолжал играть в саду по собственной инициативе, то стоя на часах, то маршируя взад и вперед перед дверью домика.

Лили снова положила на плечо грабли, так судорожно сжимая их, словно от этого зависела ее жизнь. Пауль спокойно взял опасное орудие у нее из рук и прислонил его к стене, говоря:

— Отложите это чудовище в сторону! У вас такой воинственный вид, что я не решаюсь подойти к вам, а между тем мне надо так много сказать вам, ужасно много! Я давно приехал бы в Розенберг, если бы только смел. Я не знал даже, примет ли вообще госпожа Гертенштейн мой визит. А вы, Лили? Вы были бы рады мне?

Девушка ничего не ответила, но ее глаза говорили красноречивее всяких слов. Пауль, очевидно, понял этот немой язык; он подошел еще ближе и, наклонившись к Лили, продолжал со все возрастающим жаром: