Елена Троянская

Я царственным шагом вышла из зала вслед за Менелаем и направилась за ним в его покои, чтобы попрощаться. Он шел так быстро, что я отстала.

Я, напротив, шла очень медленно. Во дворце было тихо, ни единого звука.

Я вошла в его комнату, неожиданно темную, хотя в дальнем углу горели одна или две масляные лампы. Из смежной комнаты донесся тихий шепот. Я замерла на пороге, стараясь не выдать своего присутствия, и прислушалась, я понимала, что там происходит, просто хотела получить еще одно подтверждение утреннему открытию и еще одно доказательство правильности собственного решения.

Голоса затихли — говорившие прервались для поцелуя, для ласк. Обычный разговор не обрывается на полуслове — только разговор влюбленных.

Потом шепот возобновился.

— Я так не хочу отпускать тебя… Открытое море… Береги себя… Ты принес жертвы Посейдону? — говорил женский голос, который я слышала у водопада.

— Нет, это ты береги себя! Ты носишь моего сына…

Я заглянула в дверной проем и увидела их: Менелая и эту женщину, ту самую рабыню, которая подарила ему шкатулку.

Я вошла в комнату. Я ничего не сказала, только резко опустила тяжелую штору за спиной, и этот звук заставил их вздрогнуть. Два испуганных лица обратились ко мне. Менелай оттолкнул женщину — было ли у нее имя? — от себя. У него вид был испуганный, у нее — недовольный.

— Елена! Это совсем не то, что ты думаешь! — выпалил он.

Я молчала.

— Клянусь тебе, она ничего для меня не значит!

Бедный, глупый Менелай! Как жестоко, как низко с его стороны сказать такое при ней! На мгновение я встала на ее сторону. Но в принципе, я не испытывала никаких чувств.

Женщина отпрянула, прошептав:

— Как ты мог?

Она бросилась, рыдая, к двери в другом конце комнаты и выскользнула через нее. Менелай не побежал за ней, даже не посмотрел ей вслед.

Он не сводил с меня глаз, протягивал ко мне руки.

— Елена, любимая, бесценная, умоляю тебя… Поверь, это ничего не значит. Умоляю, прости меня…

Я стояла, как колонна перед дворцом. Разве я могла отдаться в его протянутые руки, если мое прегрешение против него было более значимым? Я полюбила Париса, сгорала от страсти к нему, хотя мы почти не касались друг друга. Менелай же делил ложе со своей возлюбленной, но его верность мне осталась непоколебимой. Кто из нас больший изменник? И если сейчас я обниму Менелая и «прощу» его, то что он подумает потом о моем безмерном лицемерии?

— Елена, умоляю! Не смотри на меня с таким каменным лицом, я не вынесу. Все будет хорошо, я продам ее, отправлю далеко, не знаю… Все это не имеет значения по сравнению с тобой…

Я по-прежнему молчала, но не из расчета, а потому, что не в силах была говорить. Мое молчание усиливало его отчаяние.

— Ты для меня дороже всего в мире, дороже мира. Даже боги — да простят они меня — не значат больше, чем ты… Я отдам тебе жизнь…

Он все тянул ко мне руки. Мне следовало откликнуться на его мольбы, позволить ему обнять меня, но я не могла. Не могла притворяться. Я должна быть честной перед самой собой.

— Менелай, тебе пора. Корабли ждут. Ты должен ехать.

Я повернулась и пошла прочь. Больше я ничего не могла поделать.

— Пусть корабли ждут! — крикнул он. — Дед уже мертв, некуда спешить.

Теперь он готов был пожертвовать обычаем.

— Твой брат Агамемнон плывет вместе с тобой. Нельзя нарушать порядок из-за личных… недоразумений. В добрый путь. Да хранят тебя боги!

Я слабо улыбнулась ему и пошла прочь.

Лишь бы он не догонял меня. Лишь бы скорее уехал. Я почти бегом миновала наши комнаты и вышла во внутренний двор, чтобы спрятаться от Менелая. Но шагов за спиной не послышалось.

Он тоже был не прочь отложить выяснение отношений до лучших времен.

Никто из нас не знал тогда, что «лучшие времена» наступят без малого через двадцать лет, и снова мы встретимся только в Трое, озаряемые всполохами пожара, пожирающего великий город.

Я долго стояла во внутреннем дворе, прислонясь к цветущему дереву. Слышала, как слуги вынесли вещи, как вышел Менелай. Я думала, он задержится, будет искать меня. Но нет, он быстро прошел, его шаги вместе с шагами его спутников стали удаляться — они спускались под гору.

Святилище со змеей… Теперь я свободна и могу идти, куда захочу. Никто не задаст мне вопросов, что бы я ни делала. Я пересекла двор и пошла в глубь дворца, туда, где находилось маленькое святилище. Там никого не было.

Я испытала облегчение. Мне требовалось посидеть и подумать в одиночестве. А если мне предстоит побег, то я должна объяснить хранительнице нашего рода, почему я это делаю и почему не могу взять ее с собой.

Разве могу я покинуть свой дом? Он является частью моего существа. Я присела на каменную скамью и задумалась в ожидании. Мерцающий огонь лампады освещал алтарь. На полу лежал кусок медового пирога и стояло блюдце с молоком. Но змейки не было видно.

Я ощутила, как в мою душу опускается безграничный покой. Это неизбежно. Что бы ни случилось, это неизбежно. Как странно говорить о том, что еще не свершилось, «это неизбежно». Но я чувствовала глубоко внутри свою правоту. Возможно, все было предрешено еще до моего рождения.

Шорох, легкое движение. Появилась змейка. Она выползла из-за алтаря и, приподняв головку, осматривалась.

Я очень любила ее. Она рассталась со своей прежней жизнью в Эпидавре и начала новую, связанную со мной, с моей семьей. Так и я расстанусь с прежней жизнью. Змейка меня наверняка поймет. Я наклонилась и прошептала ей об этом. Она посмотрела на меня, мелькнул ее раздвоенный язык. Она благословила меня.

— Я даже не знаю, что в тебе мне нравится больше всего.

Это Парис стоял в углу маленькой залы.

— Наверное, то, что со всеми существами ты обращаешься как с равными.

Я поднялась и упала ему на руки. И потом ничего — только объятия и поцелуи. Я наслаждалась ощущением его рук, его тепла, его тела.

Наконец он отвел меня на расстояние вытянутых рук, не отпуская, и сказал:

— Елена, что же нам делать? Все зависит от тебя. Я хочу увезти тебя в Трою, но решение принимать тебе. Ты все теряешь, я все приобретаю. Поэтому я не могу решать за тебя.

Как странно — никогда не обсуждая ничего, мы оба пришли к мысли о бегстве. Остаться здесь или убежать, чтобы быть вместе с ним?

— Я не отпущу тебя! — закричала я и вцепилась в него.

Пусть весь мир провалится, пусть Спарта обратится в прах, но не может моя жизнь протекать вдали от него.

— А как же Гермиона? — спросил он. — Ты не только жена, но и мать. Жену можно поменять, а мать нет. Поверь мне, я знаю.

— Мы возьмем Гермиону с собой!

Да, вопрос решается просто.

— Но ты сказала, что она должна стать следующей царицей Спарты. Как ты можешь лишить Спарту царицы?

Он рассуждал более взвешенно, чем я, — или чувствовал себя более виноватым, чем я.

— Мы спросим у нее, пусть решает.

— Елена, — мягко сказал Парис, глядя на меня своими золотистыми, медовыми даже в ночном свете глазами, — ей только девять лет. Можно ли заставлять ее делать такой выбор? Любой ребенок ее возраста захочет ехать с матерью. Это не значит, что позже она не пожалеет о своем решении.

— Но…

— Ты не вправе взваливать на ее плечи тяжесть такого выбора. От него зависит вся ее жизнь.

— По-твоему, мы должны сбежать украдкой, даже не попрощавшись с ней?

— Попрощаться — да. Но не проси ее принимать решение. Со временем она возненавидит тебя за это.

— Но как я могу покинуть своего ребенка?

— Потому что ты любишь ее и не станешь подвергать ее жизнь опасности. И Спарту ты тоже любишь и не оставишь без царицы.

— Она не поймет меня!

— Со временем она все поймет. — Он прижал меня к себе. — Со временем. Как и я понял со временем своих родителей.

Неужели? Они ведь желали ему смерти!