В плену красной Луны

— Кемтелеллит. — Тихий голос Аркани разрезал ей сердце. — Ты свободна.

На одно мгновение она зашаталась. Народ Аркани мог обрести мир только тогда, когда она уйдет с солдатами. Стряслась слишком большая беда.

С опущенной головой, спотыкаясь, она подошла к терпеливо ждавшему верблюду. Филипп помог ей забраться в седло.

Выкрикивая громкие приказы, к группе подскакал лейтенант. Медленно сформировался караван. Темнокожие воины, служившие у французов в качестве наемников, пытались придерживаться какого-то порядка. Давалось им это с трудом. Отряд двинулся к гребням дюн, окружавших оазис.

Дезире не могла заставить себя обернуться. Она оставляла позади себя людей, которые спасли ей жизнь. Она оставляла позади себя людей, которые стали ее друзьями. Она оставляла позади себя людей, которых начинала понимать. Она оставляла позади себя людей, которые погибли из-за нее. Она оставляла позади себя свою любовь.

На западе виднелся последний кусочек плачущего солнца. Потом светило, полное стыда, скрыло свой лик в темной пропасти за горизонтом.

Внезапно Дезире выпрямилась в своем седле, обернулась и приставила руки ко рту, как рупор.

— Аркани! Терар кай!

Глава 34

С бесконечной монотонностью караван двигался на север. Мягкими экономными движениями вьючные верховые верблюды шли, как живая цепь. Они оставляли после себя следы в песке, быстро заносимые ветром. Если бы не лейтенант Пеллегрю, который постоянно выкрикивал какие-то приказы и нарушал с таким трудом поддерживаемый порядок в караване, вообще не было бы никакой смены событий. Солдаты часто ругались, проклиная жару, жажду, песок и непокорных дромедаров.

Вечером лейтенант присоединился к Дезире и Филиппу. Дезире и физически, и душевно было невыносимо. Лейтенант постоянно носил при себе короткую кожаную плеть, почти непрерывно стуча ее рукояткой по своей левой ладони. Маленькие голубые узко поставленные глаза придавали его лицу обезьянье выражение.

— Я и в самом деле любопытствовал, как выглядит та безумная мадемуазель, ради которой мы предприняли всю экспедицию, — проговорил он с кривой усмешкой. — Хотя я очень давно отучился от любопытства.

Дезире отвернулась, чтобы не видеть его. Ему, казалось, не мешало, что она не желает с ним общаться. Он без приглашения уселся около их маленького костра.

— Итак, вы одна из этих современных грабителей могил, которые ищут в песке давно сгнившие трупы. — Он снова ухмыльнулся. — Я не понимаю, что в них интересного, чтобы подвергать себя такой опасности. — Он слегка качнул головой, уставившись на огонь. — Смешно, но я делаю совсем противоположное: загоняю людей под землю.

Он рассмеялся. Дезире неожиданно выпрямилась и тихо застонала.

— Вы же видите, что моей невесте нехорошо, лейтенант. Ей нужен покой.

Пеллегрю бросил на Дезире быстрый взгляд.

— Она все-таки прошла через голубой ад, — заметил он. — Тут нужно проявить большую выдержку. В любом случае, я рад, что мы нашли ее живой. Это принесет мне больше плюсов, чем мертвая француженка.

Дезире демонстративно закрыла лицо покрывалом. Филипп схватил ее за руку, зло взглянув на лейтенанта.

— Я прошу вас, оставьте нас в покое.

Пеллегрю поднялся.

— Тем не менее, она жива, — повторил он. — Не забудьте об этом, пожалуйста, когда будете благодарить моего генерала.

И пошел прочь.

Дезире пожалела, что у нее нет с собой кинжала, который она могла бы сейчас вонзить ему в спину. Девушка свернулась калачиком и натянула одеяло себе на голову.

Во время поездки она все время ощущала страшный запах сожженных палаток из колеи и видела окаменевшие лица людей в лагере. Закрыв лицо, девушка словно отделила себя от окружающих, как будто этим могла выразить свою обиду.

Сердце у нее заледенело. Она чувствовала себя бесконечно виноватой, с ужасом понимая, что изменить что-либо невозможно. Аркани был прав: она пленница своего собственного мира.

Девушка спросила себя, что ожидает ее в конце долгого путешествия. Сначала она представила себе ванну. Ей казалось, что она ощущает аромат розового масла в воде. Мягкий диван, обильная еда, которую ей сервирует служанка. Болтливые соседки, которые посетят ее за чашкой кофе.

Она подумала о прямых мощеных улицах. Мир, устроенный в определенном порядке, с углами, закоулками, стенами, светскими условностями. Все вокруг нее навязывают ей свою волю: каждая улица, каждый угол, каждая стена.

Воспаленными глазами она уставилась на Филиппа, сидевшего на качающейся спине верблюда. Он представлял собой жалкое зрелище. В пустыне ему было не место.

Филипп тоже был пленником своего мира, который он ценил превыше всего. Она не имела права его в этом упрекать: он не мог противоборствовать ему. Каждый был пленником своего мира. Но пусть он освободит ее!

Она бросила взгляд на пустыню, такую знакомую — с просторами, тишиной, суровой красотой. Пустыня сосредоточивалась на самом существенном. Она завышала заслуги и ухудшала ошибки, была садом Аллаха, из которого удаляется все лишнее. Здесь человек познавал самого себя. Все библейские отшельники шли в пустыню, чтобы получить облегчение.

— Освободи меня, — были первые слова Дезире вечером после шести дней их путешествия. Филипп втайне вздохнул. Казалось, она постепенно преодолевает свой шок.

— Ты свободна, — мягко напомнил он ей.

— Нет, я не свободна, — возразила она. — Ты поймал меня и увозишь в свой мир. Я не хочу туда.

— Дезире, у тебя шок, поэтому ты не понимаешь, что говоришь. Как ужасно, должно быть, жить среди этих дикарей.

— Ты говоришь так, как будто они совсем не люди, — с возмущением выдохнула она.

— Они не цивилизованны. С ними ничего не сделаешь, они не годятся даже для работы в рудниках или на железнодорожных путях. У них архаичный кастовый порядок, они непредсказуемы, и это делает их очень опасными.

— Они представляют собой народ, разве ты не можешь это понять?

Он покачал головой.

— Как ты думаешь, почему Алжир является французской колонией? Для того, чтобы страна и ее жители могли существовать в мире.

— Внешне Алжир может находиться в руках Франции, но никакой ассимиляции местного населения нет. Они живут по своим собственным законам и правилам, которые ты не понимаешь.

— Все это изменится, — возразил он. — Страна большая, а местные жители строптивы. Нужно создать инфраструктуру со строгой дисциплиной. Управление, обязательное школьное обучение, военная служба, религия — все это должно находиться под руководством французов. Тогда эти нецивилизованные варвары в пустыне скоро поймут, что их дело проиграно. Но ты не должна ломать над этим голову. Для политики есть политики.

— Ты действительно веришь в то, что говоришь? — спросила она и посмотрела на него, как на противное насекомое.

— Вера — это для религиозных людей. Я, конечно, так же верю в дело Франции, как любой настоящий француз, однако я не вмешиваюсь в политику, в которой ничего не понимаю. Я инженер и разбираюсь в рудниках, мостах и железной дороге, я хочу сделать что-нибудь для освоения этой страны.

— Но ты исключаешь из этого процесса людей этой страны, — возмутилась она.

Он с глубокой неясностью посмотрел на нее.

— Ты бежишь за мечтой, за утопией. Все люди никогда не могут быть равными.

— Но разве это не наш важнейший принцип? Свобода, равенство, братство?

— Конечно, так, но для Франции.

— Почему же не для всех людей?

Филипп прислонился к седлу верблюда и снисходительно улыбнулся ей.

— Никто не запрещает тебе мечтать о лучшем мире, но, пожалуйста, оставь его в мечтах, в действительности нужно быть реалистами.

Дезире расстроенно замолчала. Все ее аргументы отскакивали от Филиппа. Вероятно, можно было лишь мечтать о том, что Филипп освободит ее от своего давления. Это было так же далеко от его намерений, как линия горизонта.

Между солдатами разгорелась ссора. Чем дольше длилось путешествие, тем становилось хуже. Даже приказы, которые без конца отдавал лейтенант, мало что могли изменить. Вид винтовок все время болезненно напоминал Дезире о происшедшем в лагере кочевников. Она чувствовала себя ужасно. Лейтенант Пеллегрю был крайне неприятен ей.