Проклятая война

— Ада, отсюда никуда, ты поняла?! Никуда! В следующий приезд, я должен застать вас здесь. Ты поняла?

— Я ж обещала… — окончательно растерялась она. Ада догадалась, что с каждой минутой страх его рос. Значит, история с "воробушком" не совсем та сказка, которую носит молва.

Выдохнул с облегчением:

— Вот и хорошо. Спасибо.

Закурив ещё в подъезде, он вышел во двор. Всё так запуталось. Как объяснить жене и дочери, что после грязи войны, ада боя, искромсанных людских тел, груд исковерканного металла, пепелищ и могил: в минуты общения с женщиной, переселяешься в иной мир, невидимый и загадочный, ты ещё и сам не знаешь, что это за мир и как туда попал, но тебе хорошо там, ты исцеляешься и отдыхаешь. Разве он может позволить кому-то винить ту девочку, что даёт ему то блаженство. Да он благодарен ей. Но тогда почему стонет сердце и вина гложет душу. Юлия?! Должна же она понять… Как бы ему того хотелось. Думать о другом варианте он себе запретил. Знал: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы между ними росла эта трещина.

Потянулись длинные дни. Я не жива и не мертва. Из меня вынули сердце и душу. Робот? Робот и есть. В голове забиты все каналы памяти и жизни. Работают уголки только настроенные на Адусю и войну. Лучшее лекарство — это сон, мне бы поспать, но я не могу. Ни спать, ни есть мне сейчас невмоготу. Всю ночь я смотрю на часы и тороплю рассвет. За столом болтаю ложкой и не могу поднести её ко рту. Голова просто пухнет от невесёлых мыслей. Война отдалила Костика от меня и с этим я ничего не могу поделать. Я понимаю и принимаю эту жестокую реальность. Обнаружилось, что совсем не просто реально мыслить, принимать решения в таком кризисе. Не просто бороться и находить согласия с собой, если даже ты всё принимаешь и понимаешь. Чтобы там не говорила Нина, а нелегко соединить оборванные нити и жить дальше. Лавина событий придавивших меня искромсали душу глубокими болезненными ранами. И это ещё полбеды — неуверенность, она кровит, гноит, убивает. Я не представляла себе, что чувствует он. Это топило меня в страхе, я чувствовала себя страшно неловко и неуверенно… "Но ведь если б не война, такого просто быть не могло, — рвалось откуда-то из глубины меня. — Это она уничтожила прежние откровенные и доверительные отношения". Но война это порог, широкий, высокий, трудный, но порог… Его можно пройти. Испытывая тупую и безнадёжную боль я опять пытаюсь найти оправдания ему. Это любовь крутит руки гордыни и обидам и от этого ещё больнее. Люблю и вероятно буду любить до последнего своего вздоха. Только ему одному будет принадлежать моя любовь и мои поцелуи. Только его безумные объятия запомнит моё тело. Как я боялась, что когда-нибудь дойдёт до этого, как боялась и вот… Нина говорит, что ничего страшного не произошло и время у меня есть. Возможно и так… Но не для меня. Я совсем другая и он знал об этом, но проявляя эгоизм пошёл на связь. Даже если откинуть, что там нет чувств всё равно мерзко. Делить его ещё с кем-то — невыносимо. Никогда бы не подумала что он на такое способен. Боже мой, смотрел в глаза, целовал, шептал слова любви, занимался со всей страстью этой самой любовью со мной и… врал. Как поступить мне — уйти? Если думать о себе то да. Если думать о самолюбии, репутации, то конечно. А если о нём? И не рубить с плеча. Как лучше ему да и мне самой, не беря в расчёт отшлифованные кодексы поведения, то как? Ведь идёт война и она всё перевернула с ног на голову. А если доверить ему поступить так, как он сочтёт нужным и правильным? И если тогда суждено мне его потерять, то пусть так и будет. Тогда наплевать на то, что скажет по этому поводу народ. Господи, "если" на если. Одни вопросы, ответов нет. Сойти можно с ума. Я, конечно же, выживу. Вернее выживет то, что осталось от меня. Рецепт верный — заняла себя по самую макушку работой. Заводы, институты, колхозы, госпиталя. Раздаю шерсть, договариваюсь — женщины вяжут носки, варежки. Делаю закупки махорки. Школьницы и студентки шьют кисеты. Прошу написать письма. Люди откликаются… Каждый раз замираю, как и тысячи у громкоговорителя. Слушаю голос войны — Левитана. Всё то же — идут кровопролитные бои. Костя, милый, выживи, прошу!

Была с концертной бригадой в госпитале… Какое горе кругом. Присела на табурет к одному старому усатому солдату, он всё время посматривая на декламирующих ребят плакал. Погладила заросшие щетиной щёки. Взяла заскорузлые руки в свои. Ничего не спрашивала, просто смотрела на катящиеся по щекам слёзы и плакала сама. У него тяжёлое ранение брюшной полости. Возможно он с фронта Кости и это Рутковский отправлял его на смерть… Перегородка рухнула. Я мысленно взмолилась: Господи, прости Костика — иначе не победить эту коричневую чуму. Он сам каждый день на линии огня. За правое дело, за землю русскую бьются.

Мужчина вытерев тыльной ладонью щёки, хрипло спросил:

— Погиб кто, дочка?

Меня знобило. Я покачала головой: "Слава Богу, нет!"

— Ну и хорошо, что ж ты плачешь? Аль муж на фронте?

Я опустила голову и помолчала долго-долго, потом очнувшись опять покачала головой:- "Мужа нет. Дочка". Это "мужа нет" странно отдалось в ушах и вонзилось в сердце. Неужели ж моей семьи больше нет… Человека, в чьи руки я вложила свою жизнь, нет… Костика, любимого, нет… Он, слава Богу есть, но не в моей жизни. Больше не в моей.

Солдат вздохнул тяжело и почти проплакал:

— А у меня все под немцем остались. Шахтёр я. Живы ли? Рассказывают лютует там фашист.

— Надо надеяться. Без надежды нельзя…

Кому сказала ему, себе ли… Только мне надеяться уже не на что. На душе тяжесть и смута. Пусть так… Если небесам нужна такая жертва, то пусть ценой потери моего счастья Бог подарит Костику жизнь. Пусть он выживет в этой бойне.

А раненый словно аукаясь с моими мыслями продолжил:

— Всё переживём, лишь бы живые остались… А от боли избавляться никак нельзя, тогда это место надо чем-то заполнять, но ведь я не хочу "чем-то", там мои все живут.

По чёрному лицу мужчины катились вновь крупные слёзы. Утешать его у меня не было сил. Кто бы меня утешил! Просто держала его руку слегка пожимая её.

Концерт закончился. Я поднялась. Простилась.

Пока есть в моей жизни Ада, имеется и дом. Я спешила домой. Дочь приготовила ужин. Картофельные драники. Специально для меня. Съела три. Вкусно и люблю, но сейчас ела ради дочери. Нет аппетита. Подошла к окну. Долго смотрела. Я часто так делала с тех пор, как мне удалось ускользнуть от него. Не хотела пропустить Рутковского, если он неожиданно нагрянет домой. Но залитая лунным светом дорога была пуста.

На следующий день отправились в колхоз. Женщины обещали дать сушёной вишни, яблок, орехов для посылок. В центре села белела церковь. Двери церкви были открыты. На звоннице гудел колокол. Я помявшись в нерешительности, зашла. "Пусть что хотят коллеги говорят, но мне надо… Мне всё время холодно. Я замёрзла. Может быть вера поможет вытащить из оцепеневшего мозга хоть какую-нибудь ниточку на моё спасение". За порогом, в запахе старых красок и ладана, вспомнилось детство, воскресные походы в храм. В Кяхте столько церквей… Подняла как в детстве вверх голову и принялась рассматривать Ангелов на плывущих по голубому небу пушистых облаках. Мне, ребёнком, всегда было интересно, как Ангелы гуляют по белоснежным облакам и не проваливаются. Я решила себе тогда, что это особые облака, как из замёрзших сугробов. Улыбнулась детским чувствам. Взгляд застрял на ярко голубой краске купола. Небесная синева такая же как глаза Костика. Выходит я так и не разглядела за столько лет, что они у него меняют цвет. Вот и выходит, что они не только голубые, а бывают и серые у него… Хотя что там удивляться: небесная синева есть синева, она человеку не доступна. Если даже подставить лестницу и забраться на облака. Даже, если с облака на облако, как по кубикам, всё равно не достанешь, не осилишь… Ох, не надо выбирать синие глаза. Как хорошо Ангелам, ни жары, ни холода, порхают куда хотят. Они видят его, каждый час, миг, я нет… Купила свечку и прошла к иконе. Постояла. Зажгла свечу от лампады. Поставила. Огонь опаляя жаром завораживал. Я смотрела на плачущую горячими слезами о моей доле свечу и плакала сама. Припомнив, как молилась мама, упала на колени и зашептала: "Помоги воинству. Надели их силой не мерянной. Сражённых пулей возьми к себе, живых доведи до победы и славы. За мужа прошу. Помоги ему в его планах, спаси ему жизнь и жизнь посылаемых им на смерть солдат. Кинь его грехи на меня. Я простая любящая его баба, а ему святую Победу ковать. Дай ему счастья какого он хочет и не забыв обо мне грешной, надели терпением. Я отпускаю его. Потому что любовь не эгоистична и ничего не может требовать для себя. Наполненное любовью сердце может только отдавать. Любящая душа открыта. На кресте любви она беззащитна перед отверженностью, пустотой и болью. Я знаю никто не вылечит мою рану, ни доктора, ни время. И боль моя никогда не отболит. Я не прошу вернуть его мне. Я желаю ему счастья, даже, если это будет без меня. Но если можно то… Воскреси мою убитую душу, залечи хоть чуть-чуть сердце, отмой от помоев тело и верни веру… Пожалей, я пропадаю…" Коллеги отводили глаза. Смотреть как плачет душа — страшно. Я сняла с пальца кольцо и положила его на поднос стоящий на столе: сбор средств для нужд фронта. Пусть моя боль послужит великому делу Победы. В этой удалённой от бурлящей жизни сельской церкви, пусть на короткое мгновение мной овладело ощущение покоя. А потом почувствовала, как изнутри поднимается непонятная сила.